Чаша гладиатора - Лев Кассиль

Богдан Анисимович, не сводя с него глаз, думая о чем-то далеком и давнем, раскрыл перед ним коробку. Вертоухий взял из нее две папиросы. Одну засунул в рот, а другую за ухо. Подумав, он деловито вытащил из коробки третью, положил ее про запас в нагрудный карман комбинезона.

Богдан Анисимович все старался что-то вспомнить… Чтобы как-нибудь задержать время, он сказал:

— Ну, раз встретились, зайдем куда-нибудь, выпьем по кружечке, поговорим. Может, я тебе устроиться помогу, на работу встать.

— Нет, куда мне с вами. Текущий момент не подходит. — Тип подозрительно попятился. — Вы партийный, идейный, а я «судейный». Вход был общий, выход — в разные стороны. И давайте для порядка: я вас не встренул, вы меня не видели. Так вернее.

— А с кем это ты там таскался, на берегу?

— Да малый один… встрел меня, признал, обрадовался. То да се. А я и фамилии его не знаю, кто такой. Встречались когда-то. Где, не помню. Дружбы не было, знакомство имелось. Куда ему, сосунку… Ну, я побежал, а то рабочий поезд уходит. Опоздаю.

— Стой. Не беги! — почти шепотом сказал Богдан Анисимович. Но было в этом тихом голосе что-то, заставившее Вертоухого замереть на месте. — Стой, пес! Я когда вернулся вчистую, то мне много известно стало. Когда с меня пятно смывали, так кое-что узнал я.

— О чем разговор, не мыслю, гражданин начальник.

— Сейчас размыслишь. Забыл Скрыдло Василия, полицая?

— А что покойников шевелить?

— Он-то покойник, да ты еще живой ходишь, гад. Это вы с ним меня тогда оговорили. Счеты сводили за наши партизанские дела, за все, чего мы вам натворить не дали при оккупации. Тогда не разобрались. А после ясно стало.

— Я лично, гражданин начальник, по уголовной статье проходил — на складе засыпался по хозяйственной линии. Вы мне зря не пришивайте.

— Врешь, не уйти тебе от меня! Теперь по другой статье проходить будешь…

Что-то тяжелое, на мир слепящими искрами пронизав сумрак вечера, ударило меж бровей Богдана Анисимовича.

Мгновенно залившись кровью, он упал.

— По-видимому, удар кастетом! — сказал доктор Арзумян, которого срочно вызвали в больницу, куда минут через десять доставили Богдана Анисимовича Тулубея.

Глава IX

В ту ненастную ночь

На другой день во время большой перемены Пьер увидал из окна класса, что неподалеку от дамбы курсирует на лодке Махан. Он несколько раз оплывал остров, гребя осторожно, как бы макая весла в воду без единого всплеска, с той умильной деликатностью, с какой Милица Геннадиевна обычно мешала ложечкой чай. Завидя в окне Пьера, он подплыл поближе, привстал в лодке, перебравшись к носу, и негромко окликнул:

— Эй, бонжур, дорогой, позови-ка сюда дружка твоего… Ну этого, Штыба, я говорю. Дело есть.

Вскоре на дамбе появился Штыб.

— Пока вы тут рыбачите, я тоже не ишачу, — сказал Махан. — А ну ходи сюда поближе. Только без шухера, без лишнего шуму. Песня без слов, музыка моя, исполнение твое. Тихо…

После конца уроков Ремка Штыб и Пьер сошлись в одном из уголков школьного коридора неподалеку от библиотеки.

— Может быть, он все врет? — спросил Пьер.

— Навряд ли, — сказал Штыб. — Что ему за выгода? Во всяком разе, попробуем. И так повезло.

— Лучше надо сказать, по-моему, — заикнулся Пьер. — Сказать кому-нибудь, чтобы вместе потом…

— Вместе? Хо! Тогда все придется вместе. И делиться вместе. Ну, беги говори, если хочешь. А я считаю, что сегодня мы с тобой на пару, вдвоем, без посторонних спустимся в подвал… Вот тут все начерчено, куда и как. Это очень верный человек Махану сказал. Понятно? А когда уже все добудем, тогда и явимся, доложимся кому надо. Дурак ты! Тут можно кое-что и для себя прихоронить на черный день, да еще в газете портрет напечатают. Помнишь, как в журнале было написано про Толину пушку? Как мальчишка тот клад нашел в Одессе, который фашисты припрятали, и отдал его в исполком. Все про него узнали… А то нас с тобой тюкают, тюкают. А тут сразу известными людьми станем. Только погоди, кто сегодня дежурный?

— Грачик Сеня.

— Вот это не очень подходяще… Ну, ты с ним сейчас вроде как дружок-корешок стал. В случае чего, если услышит ночью, так ты выйдешь один, заговоришь его, а я тем временем все сработаю…

К вечеру внезапно похолодало. И степь, теперь как бы отодвинутая просторами водохранилища, снова решила напомнить о себе. Песчаный ураган перемахнул через водное пространство и обрушился на Сухоярку. У людей снова заскрипело на зубах, как когда-то в сухие и знойные дни степного лета. У пазов в окнах намело угольной пыли и песку; запорошило скатерти в домах.

Потом потемневшее небо передернуло словно гневной гримасой, и вскоре дочерна сгустившаяся тьма загремела и засверкала. В коротких промежутках между слепящими зелеными полыханиями все проваливалось куда-то с грохотом в черные тартарары. Первая летняя гроза с таким ливнем, будто все водохранилище хлынуло на берег, разыгралась над Сухояркой. И первая буря пришла на водохранилище, до сих пор такое спокойное, и разгулялась до того, что волны стали перехлестывать уже через школьную дамбу, осевшую теперь глубоко в воде.

Ветер сотрясал стекла в окнах школы, топотал по железной крыше. Все тонуло в грохотании и темени бури. Казалось, что содрогается почва островка. И страшен был наседавший на окна, то разрываемый в клочья, то кувалдой бивший в кровлю зловещий простор. Он отпрядывал до самого горизонта и вновь всей своей непроглядной и гулкой тьмой припадал к окнам.

Упал подмытый волнами и опрокинутый бурей столб на дамбе. Оборвались провода. В школе погас электрический свет. Онемел телефон. Как ни крутил его ручку дежурный Сеня Грачик — «большая земля» не отзывалась. И без того поздно легшие в этот день ребята так и не могли заснуть. Да и страшновато было, что говорить, в ту ночь на островке. Все казалось зыбким, ненадежным. Никто раньше и не думал, что вода, окружающая школу, может проявить неожиданно свой столь крутой и строптивый нрав. Директор Глеб Силыч не вернулся с учительской конференции в районе. Елизавету Порфирьевну начавшаяся гроза застала на берегу. Она была по делам в исполкоме. Хотя дождь уже шумел на улицах Сухоярки и тяжело погромыхивал горизонт за водохранилищем, учительница заставила старого лодочника немедленно перевезти ее на островок. Она промокла до нитки, но явилась, опираясь на свою клюку, припадая на больную ногу в огромном ортопедическом ботинке. Она появилась на школьной лестнице, как капитан появляется на трапе в самый решающий для корабля момент. И все сразу повеселели, когда увидели Елизавету Порфирьевну, хотя выглядела она совсем не по-капитански.