Консолидация - Джефф Вандермеер

Чета на сиденьях рядом с ним была из разряда надоедливых, но заурядных обывателей, выкладывавших своим слушателям — ему — все без утайки и в очередной раз подтверждавших, что муж и жена — одна сатана. И все же предупредить ему хотелось даже их во внезапном, нежданном наплыве неприкрашенных и почти неподконтрольных эмоций. Как-то выразить, что происходит, что вот-вот произойдет, не показавшись сумасшедшим, не перепугав ни их, ни себя. Но в конечном итоге хлопнул еще одну успокоительную пилюлю и откинулся на спинку кресла в попытке отгородиться от мира.

— Откуда мне знать, что идею отправиться вслед за биологом вложила мне в голову не ты?

— По-моему, биолог была оружием директрисы. В своих рапортах ты доносил, что она ведет себя не так, как остальные. Что бы там ни было ей известно, она представляет собой своего рода шанс. Хоть какой-то шанс.

Контроль поделился с матерью не всем бременем испытанного за свои последние минуты в Южном пределе. Не всем, что видел, или чем стала директриса, или где она выросла, все равно сейчас она в гораздо меньшей степени остается собой, нежели когда-либо в прошлом. Так что какой бы у нее там ни был план, пожалуй, это уже неважно.

— А ты — мое оружие, Джон. Ты тот, кого я избрала знать все.

Комфорт пошарпанных металлических подлокотников с засаленной, драной сверху обивкой. Порции неба, расфасованные по овальным окошкам. Ненужные сообщения командира экипажа о ходе полета, перемежающиеся с глупыми, зато успокоительными шуточками стюардесс по интеркому. Гадал, где сейчас Голос, накатывают ли на Лаури вспышки воспоминаний, или шарики заходят у него за ролики более общепринятым образом. Лаури, его приятель. Лаури, жалостный мегалодончик. Это твой последний шанс. Но шанса-то и не было. А вместо шанса — жертвоприношение. Если его и будут помнить, то как предвестника катастрофы.

Заказал виски со льдом, чтобы видеть его лоск, держать лед во рту, ощущая его гладкость и чуточку прихватывающий холод. Оно убаюкало его, помогло впасть в колею навеянной на себя усталости в попытке притормозить механизм своего рассудка. В попытке сломать этот механизм.

— Что Центр предпримет теперь? — спросил он у матери.

— За тобой придут из-за твоей связи со мной. — Могут прийти и так, потому что не доложился и отправился за биологом.

— Что еще там предпримут?

— Попытаются заслать тринадцатую экспедицию, если дверь еще существует.

— А с тобой что?

— Я продолжу доказывать справедливость курса, который считаю правильным, — сказала она, зная, что это сулит грандиозный риск. Означает ли это, что она вернется или будет держаться подальше от Центра, пока ситуация не стабилизируется? Контроль понимал, что она будет сражаться, пока мир вокруг нее не прекратит существование. Или пока Центр не избавится от нее. Хотел спросить, почему бы ей просто не изъять свои накопления и не отправиться в самый дальний уголок… и ждать. Но если бы он это сделал, она спросила бы его о том же.

В конце полета женщина на сиденье через проход от них попросила его и двоих его соседей по сиденью открыть окно перед посадкой.

— Вы должны открыть окно перед посадкой. Вы должны его открыть. Для посадки.

Или что? Или что? Он просто пропустил ее слова мимо ушей, не передал дальше, закрыл глаза.

А когда открыл, самолет уже сел. Никто не ждал его, когда он сходил на землю. Никто не выкрикнул его имя. Арендовав машину, он продолжил путь.

Словно какой-то другой человек вставил ключ в замок зажигания и повел машину прочь от всего, что было знакомо. Пути обратно не будет. Но нет и дороги вперед. Он вроде как уходит в сторону, и как это ни пугает, есть в этом и трепет ликования. Так можно ощутить, что ты еще жив или просто ждешь, что же будет с тобой дальше.

Рок-Бей. Конец света. Если ее там нет, то это лучшее место, чем большинство, чтобы переждать и поглядеть, что же будет дальше.

Закатные сумерки следующего дня. В дрянном мо-тельчике на побережье, со словом «Пляж» в названии, Контроль одержимо разбирал и чистил свой «глок», купленный у барыги под липовым именем, не прошло и получаса, как покинул аэропорт, прямо из багажника оружейной автолавки. Потом снова собрал его. Необходимость сосредоточиваться на повторяющихся, дотошных действиях отвлекала сознание от лакуны, взбухающей вовне.

Телевизор был включен, но нес полнейшую чушь. Телевизор, не считая невразумительных субтитров насчет возможных проблем «на участке ликвидации последствий экологической катастрофы под названием Южный предел», не сообщал ни крупицы правды о происходящем. Но это стало бессмыслицей уже давным-давно, хоть никто и не ведал об этом, и Контроль знал, что его презрение отразило бы презрение биолога, сиди она там, где он. А луч света из-за штор — просто случайный заезжий грузовик, несущийся сквозь тьму. И запах гнили, но он думал, что, наверное, принес его с собой. Хоть он сейчас и далеко от нее, невидимая граница рядом — блок-посты, клубящийся свет двери. То, как свет казался почти рельефным, почти складывался в образ в этом пространстве между занавесами, а затем снова отплескивался обратно в ничто.

На кровати — терруарный манускрипт Уитби, в который Контроль не заглядывал с той самой поры, как покинул Хедли. Лишь поместил его в прочный, водозащитный пластиковый футляр. И продолжал мало-помалу постигать с этаким безропотным удивлением, чем-то вроде осознания задним числом или создания подобия римейка событий, призванного смягчить удар, что вторжение разворачивается уже давно, проявилось куда раньше, чем кто-либо, даже его мать, начал догадываться о такой возможности. И что Уитби, наверное, что-то раскумекал, хоть никто ему и не верил, хоть постижение этого выставило его как на ладони некой сущности, которая тогда постигла его.

Покончив с «глоком», он уселся в кресло лицом к двери, стиснув рукоятку изо всех сил, хоть в пальцах и запульсировала боль. Еще один способ не дать этому ошеломить себя. Боль как отвлекающий фактор. Все его знакомые наставники умолкли. Мать, дед, отец — никто из них ничего ему не скажет. Даже резная фигурка в кармане теперь казалась окостеневшей и бесполезной.

И все это время, сидя в кресле, а затем лежа в постели под ветхим одеялом на застиранных до желтизны простынях с сигаретными подпалинами, Контроль не мог выбросить из головы образ биолога. Выражение ее лица на пустынной стоянке — тот ступор, — а затем, позже, в переговорной, метания из крайности в крайность — презрение, буйство, трогательная уязвимость и горячность, сила. Это подкашивало его. Это разрасталось, пока не захватило его целиком, не оставив незатронутой ни частички. Хоть она могла и не догадываться, не дать за него какашки ломаной. Хотя Контроль и знал, что его вполне устроит, даже если больше не доведется встретиться с ней, лишь бы знать, что она где-то там, жива и предоставлена самой себе. Теперь он стремился во все стороны разом и ни в одну из сторон вовсе. В нем пробудилось странное душевное расположение, не нуждающееся в предмете, источающееся от него, будто невидимые лучи, предназначенные для всего и вся. Он предположил, что это нормальные чувства, когда перевалишь определенный рубеж.