Грань - Джеффри Дивер

— Вы не имеете права этого делать! Я догадываюсь, как оружие оказалось в моем багажнике. Вы сами его подбросили.

В теории игр личности противника не придается никакого значения. Существуют даже игры, в которых вы можете вообразить на месте партнера любого другого человека. Но для меня, когда я играю в настольную игру, видеть сидящего напротив соперника — едва ли не самое важное. Иногда в обеденный перерыв или после работы я захожу в свой игровой клуб в старой части города и, если чувствую себя не в форме для настоящей игры, просто наблюдаю за другими. Я слежу за их жестикуляцией, выражением глаз, за тем, как они держат карты, бросают кости, передвигают фишки или фигуры на шахматной доске. При этом я не высматриваю подсказок себе на будущее — у начинающих игроков слабости и так слишком очевидны, а опытные и талантливые себя не выдают. Мне просто нравится само действо — реакции людей, удовольствие, которое они получают, или же, напротив, разочарование и огорчение.

Мне интересно, как каждый из них воспринимает победу или поражение.

Мне интересно подметить внезапно задрожавшую руку.

Вот и сейчас я внимательно всмотрелся в своего противника, словно мы всего лишь сидели за шахматной доской. У Загаева были округлой формы голова и двойной подбородок, который, впрочем, достаточно надежно прикрывала густая борода. Жирноватые волосы, похоже, еще не решили, пора им седеть или нет. По сведениям Дюбойс, ему было всего сорок три. Крупные черты, но цвет лица — анемичный. Каждые несколько секунд он нервно сжимал и разжимал кулаки. Впрочем, об этом я мог догадываться только по звяканью наручников у него за спиной. Шею Загаева украшали массивная золотая цепочка и амулет в виде иконы, показавшейся мне очень странной. Я был уверен, что узнал портрет царя Александра II, как я помнил из курса истории, умеренного реформатора — насколько это представлялось возможным в самодержавной России. Странно, подумал я, что чеченец избрал для себя именно такой образок.[20]

Одевался Загаев очень дорого. Я такой одежды позволить себе не могу, да и не хотел бы. Его костюм был сшит на заказ из ткани с отливом, ее синий цвет напоминал небо, каким его изображают в книжках сказок для детей младшего школьного возраста. Ботинки из змеиной кожи сверкали под яркими потолочными лампами. При этом он потел самым отвратительным образом — запах тела в сочетании с луком я чувствовал через всю ширину стола.

Я чуть склонился вперед. Крупным телосложением я не отличаюсь, это точно. Но вот что я подметил за годы работы «пастухом»: зачастую на людей нагоняют гораздо больший страх как раз не здоровяки. Вероятно, они сразу начинают предполагать, что такой, как я, причинит им гораздо более сильную физическую боль, чем обычный верзила с обрезком свинцовой трубы в руках. Загаев, который весил килограммов на двадцать больше, чем я, невольно отшатнулся.

— Мне нужно знать, кто на тебя работает.

— Я вовсе не плохой человек. — Загаев смотрел теперь на меня, ища сочувствия. Понятно, что заявление о своей полнейшей невиновности — наиболее распространенная стратегия в подобных играх. Но это всего лишь «бумага», которая всегда поддается «ножницам».

— Это меня не волнует. С кем ты работаешь?

Внезапно он разозлился, и в одно мгновение вся искательность во взгляде пропала.

— Ни с кем! Я не участвую в заговорах. Не собираюсь угонять самолет или посылать в подземку самоубийцу с рюкзаком взрывчатки…

Я искоса посмотрел на Берт. Она и бровью не повела.

Мой взгляд не ускользнул, однако, от Загаева и привел его в замешательство. Он явно гадал, кто такая эта женщина.

— Нам уже известен один из людей, связанных с тобой. Ты говорил с ним по телефону родственника одного из своих работников некоторое время назад.

Его лицо исказила презрительная гримаса. Он пробормотал что-то себе под нос, а потом сказал:

— Это был не я. Подставное лицо. Вы большие мастера по этой части.

Я не реагировал на столь жалкие оправдания.

— Что ж, Аслан, — сказал я, — нам приходится исходить из того, что ты член террористической группы, представляющей угрозу национальной безопасности. Принимая, конечно, во внимание и твои преступления шестилетней давности, связь с той парой пакистанцев.

— Которых убили вы сами! Я не был ни в чем виноват. Я подписал признание только для того, чтобы от меня отстали. Или не прикончили.

— Нам надо знать, кто еще замешан в этом деле, — продолжал я спокойно.

— Замешан в чем?

— Пойми, Аслан, — мне пришлось несколько сменить тон, — я ведь даже не специалист по допросам. Просто задаю тебе вопросы, которые позже зададут другие люди. И я не заманиваю тебя в ловушку. Это не моя стратегия, поверь.

— Что само по себе может быть стратегией, — возразил он с похабной улыбочкой.

— Считай, что твоя прежняя жизнь уже закончилась. У нас есть надежные улики против тебя. Оружие, связь с Генри Лавингом, твое стремление добыть информацию, которой владеет Джоанн Кесслер.

Услышав о том, что мне известно, он тотчас перестал улыбаться.

Берт следила за происходящим не двигаясь.

Бегающие глазки Загаева постоянно натыкались на нее.

— Что это за женщина? — спросил он, не выдержав напряжения. — Почему она ничего не говорит?

— Кто еще с тобой работает?

— Я работаю только в своей ковровой фирме и в ресторане. За что вы преследуете меня? Подложили оружие в мою машину, потом чуть не убили той штуковиной. У вас из-за этого могут возникнуть большие проблемы. У меня есть право на адвоката.

— У нас есть запись твоего разговора.

— Фальшивка, я же сказал. Мне все это надоело. Вы все время повторяетесь, сэр.

Я вздохнул.

Потом посмотрел на Берт. Она чуть заметно приподняла указательный палец.

Я сначала поморщился. Сделал вид, что размышляю. Потом кивнул.

Резко оттолкнув свое кресло назад, я поднялся.

Берт выразительно посмотрела на камеру.

Я подошел к ней, отключил, выдернул вилку из розетки, свернул шнур питания и, держа камеру под мышкой, направился в двери.

Загаев молчал, но глаза его округлились. Должно быть, до него не доходило, зачем я убрал видеокамеру. И чего не собирался сохранить для потомков.

Когда я открыл дверь, Берт встала и прошла у Загаева за спиной. Затем задернула шторку на зеркале, прозрачном с противоположной стороны. На ее лице заиграла самодовольная улыбка. Усевшись рядом с ним, она достала из кармана пиджака пластиковую коробку размером со среднюю книжку в мягкой обложке. Коробка пронзительно красного цвета словно предупреждала, что содержимое ее очень и очень опасно.

Когда же она стала расстегивать на ней молнию, Загаев в голос охнул.

Я шагнул в коридор, и дверь захлопнулась за мной.

51

— Постойте! — отчаянно выкрикнул наш пленник.

Его физиономия побагровела.

— Имейте хоть немного терпения, пожалуйста! Вы должны быть более снисходительны, умоляю! Для меня все это полнейшая неожиданность. Еду себе спокойно, никого не трогаю, как вдруг — бац! — я уже у вас в руках и моя жизнь под угрозой. Поймите, что я сбит с толку. Уверен, вы способны это понять!

Я успел повернуться, прежде чем дверь окончательно закрылась, и придержал носком ботинка. Заглянув в комнату, я увидел, что Загаев не сводит глаз с красной коробки.

Берт подняла на меня по-прежнему ничего не выражавший взгляд.

— Вы напрасно растрачиваете наше время, — сказал я Загаеву.

— Нет! Вам не придется больше ждать. — Его лицо выражало крайнюю степень отчаяния. — Умоляю…

Я вернулся в помещение, оставил камеру у двери и склонился над столом.

— Если вы согласитесь сотрудничать, гарантирую, что никто не причинит вреда членам вашей семьи. Их, быть может, допросят, а потом оставят в покое, если, разумеется, никто из них не совершал противоправных действий.

— Что вы! Моя семья ни в чем не виновата.

— В таком случае никто из них не подвергнется насилию. Мы позаботимся о том, чтобы их переселили в безопасное место. Я также обеспечу вам личную защиту на время суда, но все это, если вы будете с нами совершенно искренни. Я засвидетельствую, что вы сотрудничали с нами, и это примут во внимание ФБР и органы прокуратуры при выдвижении обвинения против вас, а потом и при вынесении приговора.

— Вы действительно защитите мою семью? — спросил он, а потом добавил шепотом: — Даже от Генри Лавинга?

— Да, — твердо ответил я. — Мы защитим вас всех и от него тоже.

Загаев размышлял, казалось, целую вечность. Я посмотрел на его амулет — Александр II с импозантными усами. Бесспорно, самый либеральный из российских императоров, он отменил крепостное право, но все равно был казнен революционерами.

— Хорошо, я на все согласен, — сказал наконец Загаев, обмякнув в кресле.