Проходящий сквозь стены - Александр Сивинских

Стало тихо.

Через мгновение его глаза подернулись поволокой. Он сладко причмокнул. Гребень выпал, и пальцы Сулеймана поплыли по воздуху, лаская что-то невидимое для нас, но отчетливо округлое.

— Гурии…— завистливо вздохнул бес. — А я все думал, способны ли ифриты любить…

С этими словами он вскочил на стол шефа и начал следить за его левой рукой. Вдруг подобрался, мощно прыгнул и вцепился зубами в знаменитый черно-зеленый перстень. Сулейман, однако, словно не замечал, что с него стаскивают драгоценность, весь поглощенный тем, что творилось в серебряных глубинах зерцала. Наконец Жерар скатился на пол, держа перстень в зубах.

— Зачем? — только и спросил я.

— «Тысячу и одну ночь» читал? В курсе, что среди джиннов и ифритов встречаются не только рабы лампы, но и кольца?

— Думаешь?..

— Без сомнения. Пока вы с Платонычем готовились криптографией заняться, а каменный старикан змей членил, я весь подвал обнюхал. Досконально. Была там пара ламп, но — обычных. Стало быть — кольцо. И именно это. Сто пудов.

— И что теперь?

— Теперь ты поедешь к Лельке.

— К кому? А… А зачем?

— Бараном не прикидывайся! С тех пор как Лада замутила с твоим папашкой, Макошь… э-э… сняла обеты с отроковиц своих. Кажется, так. С обеих, понял? Короче говоря, сестрички больше не обязаны вести себя как весталки. И глупо было бы прохлопать такую пруху. Сейчас, чувачок, самое время успокаивать Лелю. Отпаивать ee ананасовым соком, снимать губами слезки с ресниц и далее по обстоятельствам. Ну, чего рот раззявил? Действуй, напарник. А я пока тут…— Он плотоядно посмотрел на издающего странные нутряные звуки и пускающего слюну Сулеймана. — Кто-то скоро мне за все заплатит. А то, понимаем, всем сестрам по серьгам, а Жерару опять кошек гонять да блох выкусывать? Колоссально! А вот вам шиш! Госсподи, да как же оно действует? — забормотал он, пытаясь натянуть кольцо на лапку. — Ага, кажется, готово!

Перстень наконец наделся. Жерар быстрыми точными движениями касался его в разных точках, что-то нажимая; слышались странные звуки — мелодичные и глубокие, точно от камертона. Затем бес соорудил на морде торжественную гримасу и со словами: «Дорого искупается — быть бессмертным: за это умираешь не раз живьем…» — с видимым усилием повернул перстень на полный оборот.

Сейчас же потянуло озоном. В каких-то неведомых щелях засвистал и загудел ветер. Воздух наполнили микроскопические светящиеся частицы; они то сооружали столб, подобно комарам-толкунцам, то устраивали ураганную круговерть, то распадались облаком танцующих в солнечном луче пылинок. Сулейман восстал из-за стола. Силуэт его плыл и раздваивался. Лицо мучительно исказилось. Борода торчала дыбом, щеки опали; плотно сжатые губы подергивались. Один глаз, налитый кровью и дико вращающийся, продолжал косить в зерцало, другой, полный одновременно ненависти и покорности, обратился на Жерара:

— Повелевай, пес! Что для тебя сделать? Построить дворец или разрушить город?

— Шеф, вы переигрываете, — протявкал Жерар, изо всех сил демонстрируя хладнокровие. Но хвост его был спрятан далеко под брюшком, а заметное дрожание икр — как правой, так и левой — явно не являлось «великим признаком». Голос его, тем не менее, был на редкость тверд: — И вообще, «умеренность есть лучший пир». Поэтому глупо было бы… Мне нужна самая малость. Человеческое тело.

— Закрой глаза и открой глаза!

Жерар быстро моргнул. Ничего не изменилось. Он моргнул снова — уже медленно. Снова тщетно. Сулейман презрительно расхохотался.

— Ну, ты повелся, псина! Да где ж я его возьму? Рожу?

— Было бы занятно поглядеть, — подал я голос. Шеф, багровея, погрозил мне кулаком.

— Здоровое мужское тело, — деловито конкретизировал бес. На бессмысленные обиды он сейчас не разменивался. — Молодое. Согласен на тело вашего преданного раба Максика.

— А ты уверен, что оно волосатое? — спросил я кобелька, вспомнив наш давнишний разговор.

Теперь погрозил мне лапкой уже он. Сулейман через силу отвел-таки взгляд от зерцала и удивленно поинтересовался:

— Максима? Губа не дура. А его-то самого — куда прикажешь? Кончить?

— Ну уж нет! Так легко он не отделается, — провыл Жерар и хитренько посмотрел на меня. — Чувачок, мы с шефом в затруднении. Советом поможешь? Я кивнул. Жерар медленно заговорил:

— Для типчика, который обожает плясать на задних лапках перед хозяином… лизать ему руки… лаять на тех, кто не может огрызнуться…

— Лучше всего подойдет шкура йоркширского терьера, — закончил я. — Сто пудов.

— Так тому и быть! — провозгласил довольный бес. — Зовите сюда этого счастливца.

Однако Сул схватился руками за голову и голосом базарной торговки запричитал, что это откровенный грабеж среди бела дня. Что он на это не пойдет — ни при каких условиях. Что сейчас, слава Всевышнему, не те времена, когда можно было живого человека без его собственного согласия… и так далее.

Жерар нарочито утомленным голосом осведомился, что он в таком случае предлагает?

— Вот это уже деловой разговор, — сказал ифрит. — Итак, первое, или алеф…

Пожалуй, я больше был им не нужен. Я на цыпочках вышел из кабинета и осторожно притворил за собою дверь.

Аннушка, куколка не моя, ангел высокогорный, пристроилась на краешке секретарского стола и перебирала Максику волосы. А тот сидел жених женихом и счастливо жмурился. Увидев меня, он отодвинулся от девушки и, демонстрируя снисходительное участие признанного любимца фортуны к записному неудачнику, спросил:

— Ну как? — Про удар в ухо он великодушно забыл. Еще бы! Ведь это его гладила по головке Аннушка, а не меня!

— «Пять розог без целования за невосторженный образ мыслей», — сообщил я.

— А? — Максик растерянно моргнул. Умница наш. Эрудит.

— Классику читать надо, — сказал я, берясь за дверную ручку, и, не сдержавшись, добавил: — Кутенок.

— Утенок? Почему ты назвал меня утенком?

— «Розги направо, — услышал я вдруг смеющийся голос Аннушки, — ботинок…» Впрочем, целование вам не назначено, — добавила она уже от себя.

Я, не оборачиваясь, чтобы не выдать снизошедшее на меня удовольствие глупым выражением лица, тряхнул над головой пятернею с растопыренными пальцами.

— Высший балл, — прокомментировала Аннушка. — Учись, малек! — Прозвучало это насмешливо и относилось, видимо, к осрамившемуся кавалеру.

Жерар нагнал меня, когда я спускался по лестнице. В зубах у него было зажато зерцало Макоши.

— Неужели сорвалось? — тревожно спросил я, озирая его крошечную фигурку, и принял магическую вещицу.

— Не то чтобы сорвалось, — вздохнул он, — но придется сколько-то потерпеть. Сам знаешь, быстро только кошки родятся. А тут… предварительный этап, то, се…

— Куда ты теперь?

— С тобой, напарник. Я тут пораскинул мозгами… Вдруг Лелька на тебя сердится? А у меня колечко заветное. Понимаешь? Потом я, конечно, свалю, ты не думай…

Не прогонишь?

Он побежал рядом. Тяжелый перстень на лапе заставлял его двигаться какою-то странной иноходью: боком и вприскочку.

— Чувачок…— залаял он умоляюще, в очередной раз споткнувшись. — Понеси меня, а?

— Но ведь тебя тошнит на высоте.

— Ну, чувачок… Ну, потерплю. Ты вообще-то чего такой бука?

Я остановился.

— Поклянись, что, став Максиком, перестанешь ухлестывать за Аннушкой.

— Во дает парень! — восхитился он. — Одну ягодку беру, на другую смотрю, третью примечаю, четвертая мерещится. Молодцом! Стукоток может гордиться таким наследником.

Я насупился. Он присвистнул:

— У-у, как все запущено-то… Да нужна она мне сто лет! — Глазки у него, однако, бегали.

— Скажи, что клянешься.

— Ну, типа того, — начал он вилять, но внезапно посерьезнел. — Ладно. Клянусь.

Через минуту мы садились в такси. Жерар, стоило открыть дверцу, почему-то стал нервно облизываться, беспокойно крутить головой и подергивать шерстью на загривке. Должно быть, не понравился запах дезодоранта, которым пользовался таксист. Мне, впрочем, тоже.

— Улица Высоцкого, — распорядился я, также морщась от назойливого запаха жасмина, пропитавшего затемненный салон автомобиля. — Дом пять. Поехали.

— Хе, — сказал водила грудным женским голосом.

— Что значит — «хе»? — спросил я, обмирая от скверного предчувствия.

— Это значит, — услышал я, — что сначала авто поедет туда, куда нужно даме.

Будто затворы расстрельной команды, клацнули, запираясь, замки на дверцах. Водитель обернулся. Из-под низко надвинутой кепки-восьмиклинки на меня смотрело знакомое щучье лицо с блистающими глазами и перламутрово-алыми губами, обрамленное словно бы застывшими языками пламени. На верхней губе были приклеены тонкие усики-стрелки. Запах жасмина усилился многократно. Меня обдало жаром.

— А ты все не сдаешься, гадкий мальчишка! Продолжаешь преследовать беззащитную женщину. — Глаза щучки выразительно блеснули. Красиво очерченные ноздри затрепетали, как у хищника, почуявшего запах крови. — Охотишься с собаками… Что ж, посмотрим, легко ли тебе будет победить меня на этот раз…