МКАД - Дмитрий Силлов

И ушел. Потому что не могу смотреть, как плачут женщины и старики. Даже если они плачут от радости…

Я медленно шел вперед, буквально заставляя себя переставлять ноги. Прошлое, о котором я запретил себе думать, наконец, прорвало плотину моей памяти. Вновь перед моими глазами вставали картины, каждая из которых отдавалась в сердце нешуточной болью…

…К костру идет мужик, один глаз которого прикрыт зеленой повязкой под цвет банданы и остальной его униформы. Одной рукой он придерживает ремень «калашникова», висящего на плече. В другой у него цепь, соединяющая пару стальных «браслетов» — большую и маленькую. Большие наручники сжимают тонкие запястья, маленькие соединяют большие пальцы, слегка припухшие от притока крови.

Ее пальцы…

Возможно, тогда впервые мое сердце вздрогнуло и пропустило один удар, отчего у меня слегка перехватило дыхание. Тогда она тряхнула грязной гривой волос, прикрывающих лицо, и я впервые в жизни увидел огромные глаза цвета нереально чистого неба…

…Проходит совсем немного времени, и вот она наклоняется надо мной с ножом в руке. Путы, стягивающие мои запястья, распадаются. И одновременно с вьющейся прядью волос моего уха касается теплый шепот:

— Теперь мы в расчете. Не забывай…

Она не договорила — ее прервал звук выстрела, убившего Витю по прозвищу Калика. И я до сих пор так и не узнал, какие именно слова она тогда не успела произнести. Не удосужился спросить. Просто забыл, как забывал очень много важного в жизни. Слишком важного, без чего жизнь постепенно теряет смысл…[15]

…Вот я стою рядом с койкой, на которой лежит она, до подбородка накрытая снежно-белым одеялом. Рядом со мной — капельница с трубкой, уходящей под одеяло. Я знаю, что Доктор специально не показывает мне, что стало с телом этой девушки. Но я и не настаиваю. Доктор всяко лучше знает, как будет лучше и для меня, и для нее. Например, вчера он сказал, что, если б я не принес тот светящийся предмет из другого мира, сегодня бы ее уже не было на свете. Что ж, я сделал все, что мог, несмотря на колотое ранение в легком и практически сожженную левую руку. И был готов сделать еще больше если потребуется…[16]

Я нашел лекарство от ее болезни, после чего мы около года прожили вместе на далеком острове с пальмами и песчаным пляжем, о котором мечтают влюбленные всего мира. До тех пор, пока однажды утром я не обнаружил у себя на подушке записку: «Прости. Каждая птица ищет свое небо, но это небо оказалось не моим. Яхту я оставлю на материке у причала. Прощай…»

Что ж, для того чтобы убедить ее в обратном, мне пришлось вновь вернуться на зараженные земли Украины и в который раз уже пройти через ад, в котором мы, наконец, нашли друг друга — как я тогда думал, навсегда. Она стала моей женой, и некоторое время не было на свете человека счастливее меня.[17]

Очень непродолжительное время…

На этот раз ушел я.

Почему порой уходят мужчины от любимых жен — горячо любимых, до неистовства, до потери себя?.. Может, для того, чтобы вновь найти себя? Ведь, чем сильнее твоя безраздельная любовь, тем чаще предмет этой любви начинает думать о своей исключительности, о том, что ты — собственность, которая никогда и никуда не денется. И о том, что у него есть все права на тебя, а у тебя — только обязанности…

Я горько усмехнулся. Сейчас мне все это нашептал призрак когда-то уязвленного чувства собственной важности, которое я давным-давно придушил и похоронил. А тогда я просто нагрузил на себя побольше оружия и припасов, взмахнул «Бритвой» — и ушел в другой мир, много лет назад выжженный Последней войной.[18]

Ушел от нее… так до сих пор и не найдя себя.

Правда, однажды я ее встретил. Вернее, думал, что встретил. Мутант-ворм от души поглумился над моей памятью. Ментально влез ко мне в голову, выковырял оттуда самое сокровенное и навесил образ моей любимой на грязного дампа… Которого тут же и убил чужими руками исключительно для того, чтобы позабавиться, посмотреть, как поведет себя хомо, спятивший от пережитого…

Уроды бывают во всех мирах. Только недавно я узнал от Кощея, что ворм жил ради такого рода развлечений — сам придумывал сценарии, сам играл в своих спектаклях главную роль… и умер на придуманных им же подмостках, напоследок чуть не заставив меня застрелиться от чувства вины и безвозвратной потери. Возможно, двести лет назад он был бы великим актером или писателем, автором гениальных романов. Здесь же все кончилось банально.

Я предал земле тело ворма и пошел искать своих друзей, изо всех сил стараясь не думать о том, кого же я похоронил на самом деле.[19] И задумался настолько, что не заметил, как забрел в хищное болото, умеющее затуманивать мозги своих жертв не хуже размышлений о безвозвратно ушедшем времени…

Я встряхнул головой. Время воспоминаний закончилось. Передо мной, пронзая небо шпилем, возвышалась Спасская башня Кремля.

Возле ворот башни стояли двое самых натуральных бородатых стрельцов, таких же, как в школьном учебнике истории. Длиннополые кафтаны, усиленные железными пластинами, шапки с опушкой, кожаные рукавицы. Поди, днем в жару такая одежда не в радость, зато эдакий бронежилет в случае чего не только ножом, но и мечом не сразу возьмешь. Стрельцы опирались на бердыши внушительных размеров, из-за их плеч торчали стволы старинных кремневых ружей, а через грудь у каждого шла перевязь, на которой болтались деревянные цилиндрики с пороховыми зарядами, сумка для пуль и пороховница. Да уж, геморройное это дело было в Средневековье из ружья стрелять… Хммм… Сейчас, впрочем, тоже.

А еще на груди каждого стрельца красовалась начищенная до блеска медная бляха со знаком островерхой кремлевской башни. Чтоб каждый знал и понимал, что не от балды великой торчат парни с бердышами возле ворот, а при исполнении.

Я подошел поближе.

— Внутрь пустите?

— А что ж не пустить, пустим, — сказал один, у которого борода была подлиннее да погуще, чем у второго. — Обе фузеи сдашь в караулке под расписку, ножи можешь оставить. По какой надобности в Кремль?

— По личной.

— Понятно. Не хошь — не говори, твоё дело. Но учти. В крепости сейчас особый режим. Начнешь бузить — штраф десять золотых. Побьешь кого не в целях самозащиты, а по дурости — пять плетей, вира тридцать золотых и больше в Кремль даже не суйся. Поломаешь кому кости ни за что — тебе по суду то же самое сломают, плюс вира пятьдесят золотых, плюс изгнание. За убийство — смерть.

— А если, защищаясь кого-то, покалечил или убил? — поинтересовался я. — Тогда наказание есть?