Гонки на выживание - Андрей Таманцев

— Темп немного не тот, — сказал Трубач.

— А ты ускорь, — сказал Боцман, — мы не против.

И Трубач вдруг действительно задудел, подражая своему любимому инструменту, загудел, чуть пофыркивая, знаменитую мелодию великого Эллингтона, и это было так здорово — в ночи, посреди чужой пустыни, — так похоже на настоящий живой саксофон, что они, как тогда в лесу у костра, захлопали в ладоши. Даже Боцман на пяток секунд сбросил руки с руля.

— А ну еще! — крикнул Пастух. — Еще давай! А мы-то ему на сакс складывались!

— Тряхнем стариной! — пристукнул кулаком по коленке Док. — «Мы идем по Парагваю…» Помнишь?..

— А то!

Он задудел, и все подхватили мелодию, кто получше, кто похуже, кто привирая малость, а кто поточней. Машина мчалась по ночному плоскогорью чужой страны, подскакивая на ухабах, а Ухов солировал, подражая саксофону, выдувал губами замечательную мелодию пятидесятых.

Ночь отошла сразу и бесповоротно, разгоралась заря, короткие сумерки сменялись новым утром. Вот-вот должно было выглянуть солнце нового дня.

Неожиданно из-за холма перед ними расстелилась впереди такая же сожженная, выветренная равнинная даль, но на ней, в скользящих лучах едва родившегося бледного солнца виднелись беспорядочно разбросанные неподвижные силуэты мертвых танков с сожженными черными башнями, с бессильно опущенными хоботами пушечных стволов, такие же навеки обездвиженные, почерневшие артиллерийские орудия, черные остовы перевернутых армейских грузовиков… Казалось, что они тут столетия и столетия — давно вымершие доисторические звери, свирепые мертвые ящеры войны… Это странное и страшное кладбище уходило к горизонту, и конца ему не было.

— Мать честная! Что же это? — воскликнул Боцман и остановил машину.

Некоторое время все четверо молчали.

— Один из знаков великой мудрости эмира Рашид-Шаха, — сказал наконец Трубач. — Когда-то я видел это поле. По телевизору, кажется. Или в каком-то журнале.

— Говорят, примерно так выглядят тут все приграничные районы, — продолжил Док. — За четверть века этот субъект затеял то ли восемь, то ли десять войн, практически со всеми соседями. О стычках, конфликтах — и говорить нечего. Ну любит человек погарцевать… — Ну что? — сказал Сергей. — Вперед?

Они ехали, как по музею войны, мимо искалеченной, окаменевшей бронетехники, по бывшему полю боя, на котором, вероятно, нашли свой конец сотни и сотни неведомых солдат.

Ехали молча.

Все думали об одном — как похож этот пейзаж, эти уродливые ископаемые стальные звери с переломанными хребтами и оплавленной броней на фоне отдаленных гор на то, что еще так недавно они видели в Чечне.

— Дурной мир! — убежденно сказал Трубач.

— Уж какой есть, — вздохнул Иван. Остальные не возразили ни тому, ни другому. Пастух посмотрел на часы. В пути были уже шесть часов и теперь приближались к подножию гор приграничной окраины Рашиджистана. Вершины уже полыхали и золотились под солнцем. Он оглянулся. За их армейским «джипом», слегка извиваясь, теперь убегала к горизонту отчетливая колея. Ветер нес легкую пыль, но он должен был еще не скоро засыпать их след. Сергей сверился с картой.

Окинул взглядом плоскогорье и горы впереди. И тут же тон его стал другимчетким, командным.

— Стой, Боцман. Приехали. Станция Вылезайка.

— Ты чего, Серега? — не понял Боцман.

— Просто вспомнил закон жизни. Хорошо долго не бывает. Проехались, прокатились, ну и спасибо. Тут ведь была война, так? Значит, остались и последствия. Противотанковые, противопехотные. Дальше выступаем пешим порядком.

Спасибо «джипу», и айда.

Взвалив на спины парашютные ранцы с водой, пайком и боеприпасами, с автоматами на плечах, они вновь двинулись под солнцем, поднимаясь в горы. Трубач шел последним, он уже почти не хромал.

Караван внеконкурсных машин двигался параллельно колее, проложенной участниками. Уже когда выехали на маршрут, Михаил извлек из тайника и выдал Артисту и Мухе маленькие автоматы «узи» и обоймы.

— Если кто сунется, применяйте без колебаний. Технический директор господин Добрынин ехал в машине оргкомитета под номером 5, представитель Российского фонда спорта Александр Штукин — на своем «паджеро» цвета топленого молока. То отрываясь на несколько километров, то пропуская их вперед. Муха старался все время быть неподалеку. Несмотря на все попытки, Добрынина с утра увидеть ему не удалось. И только когда уже были в пути, в открытом окне вездехода с большой желтой пятеркой на красном кузове мелькнуло бледное, встревоженное лицо Леонида Павловича.

— Наш командор, похоже, провел не самую лучшую ночь, — заметил Артист.Почему же все-таки они с товарищем Штукиным в жмурки играли в столь поздний час?

— Вопрос законный, — отозвался с заднего сиденья Михаил. — Боюсь только, ответа мы не получим. По крайней мере, в обозримом будущем.

Перед выездом, когда было еще темно, удостоверившись, что никто не видит их, они сняли с верхнего багажника две новые пустые серебристые канистры, со всеми предосторожностями перелили в них содержимое обеих черных и спрятали за сиденьями сзади, завалив поклажей: запасными колесами, коробками с инструментами, спальными мешками и пакетами с провиантом.

— Вот так-то верней будет, — заметил Михаил. — Нам чужого даром не надосогласны? Как только с этими теперь быть? — он похлопал по одной из опорожненных черных канистр. — От них желательно избавиться побыстрее.

— Выйдем утром на трассу — сообразим, — сказал Семен. — Главное — чтоб о них никто не прознал и не подобрался.

— Даю директиву! — Михаил обвел их взглядом. — Кто-то из нас должен находиться возле них неотступно. Ни секунды без присмотра. Постоянное дежурство по первому номеру.

— Есть… — серьезно ответил Муха.

Все эти дни Голубков и Макарычев провели в таком волнении и напряжении, какое вряд ли выдержал бы любой другой человек, который не может в подобных обстоятельствах чувствовать себя художником, завершающим самое трудное и важное для него полотно.

Работать приходилось сразу на нескольких направлениях. Причем, как и раньше, предельно малыми силами лишь самых доверенных, самых надежных помощников. Они знали, с каким пристальным вниманием следит за развитием событий сам глава государства, и отлично понимали, что будет означать их удача или позорный срыв для всей дальнейшей борьбы с коррупцией, как обычно изъяснялись газетчики, «в верхних эшелонах власти».

Вся работа по координации действий объединенных оперативно-следственных групп ФСБ и управления была возложена на генерал-лейтенанта Нифонтова и одного из заместителей директора Федеральной службы безопасности — старейшего, опытнейшего разведчика и контрразведчика, генерал-майора Касьянова. Они несли персональную ответственность не только за конечный результат, но и за строжайшее соблюдение секретности всех проводимых мероприятий.

Тот, кого они пытались скрытно обложить, как зверя в берлоге, не должен был ничего заподозрить. А вот это-то и было невероятно сложно. Никто не мог с абсолютной уверенностью сказать, куда, на какие посты, в какие структуры и учреждения сумел он поставить своих людей. Никто не мог бы ответить, кто и каким образом связан с ним или зависит от него. А такие люди могли быть всюду, и каждый из них мог дернуть за свою ниточку, зазвонить в свой колокольчик и обрушить незримое здание, которое пытались возвести Голубков, Нифонтов, Макарычев и еще несколько десятков людей, забывших о сне и отдыхе.

Они осознавали: чтобы по-настоящему выявить и раскрыть эту опутавшую Москву и Россию невидимую сеть, нужны годы и годы… Как было им действовать в этих условиях? Как могли они все рассчитать? Нет, на такое они замахиваться и не пытались. Но были ключевые точки, и эти точки, благо на то дал добро сам Президент, они и взяли под тайный неусыпный контроль.

Прежде всего надо было быть полностью посвященными во все, что Делал, писал и говорил в последние дни и в данную минуту господин Клоков.

Как выразился Макарычев, «взять в кулак его информационное поле». Самая лучшая, новейшая, самая чуткая и миниатюрная спецаппаратура, какой не знали еще даже в ФАПСИ, была впервые использована для этих целей.

Те средства и способы, которые, не стесняясь, применял сам Клоков для подчинения себе других людей, теперь работали против него, но на куда более высоком уровне. Каждый шаг его, каждое движение, разве только не мысли, были известны и открыты тем, кто участвовал в этом деле.

Собравшись у Нифонтова в кабинете, где был создан штаб операции, они прослушивали — то в записи, а то и непосредственно, напрямую, все переговоры вице-премьера. Он мог быть дома, на даче, в одном из своих кабинетов, в служебном автомобиле или вертолете, он мог быть где угодно, хоть за тысячу километров от Москвы — они слышали или могли слышать его.