Колдун - Ольга Григорьева

Болотник беседовал с медвежцами недолго. Их беда была похуже любой другой – в Угол ворвалась страшная весенняя лихорадка и, рубя под корень и старого, и молодого, принялась ходить по домам.

– Ты великий знахарь, – угрюмо потупясь, просили посланцы. – Помоги…

Медвежий Угол стоял на Ра-реке и славился своей нелюдимостью. Там редко принимали гостей, чаще старались поживиться богатым добром проходящих мимо караванов, налетая и грабя всех, кого ни попадя. Егошу устраивала обособленность селища. Да и помогать людям оказалось интересно – болотник бился с хворобами, словно с опасными врагами, и, одерживая верх, радовался каждой победе. Чем страшней было дитя Мокоши, тем интересней складывалась битва и тем желанней становилась победа…

– Добро, – ответил он медвежцам. – Поеду. Првеселев, они наперебой принялись предлагать ему плату.

– Нет. – Егоша поморщился. – Я лишь кров и еду приму, иного мне не надо!

И, взирая на удивленные лица просителей, улыбнулся. Ну не скажешь же им, что самому хочется помериться силой с одной из самых страшных болезней – Весенней Девкой-Верхогрызкой?!

Собрав скромные пожитки и выйдя из избы, Егоша налетел на настороженного и строгого Буркая. Пропуская подводящих болотнику лошадь медвежцев, охотник молчаливо посторонился. Стараясь не глядеть на него, Егоша вскочил в седло, еле сдержав почуявшую дух нежитя кобылу. Один из медвежцев приторочил к его седлу торбу с вещами.

– Уезжаешь? – горько спросил Буркай. Болотник вскинул на него зеленые глаза. Мелькнувшая в них искра веселья будто огнем ожгла охотника. Показалось – знахарь благодарит его за что-то, но за что?

– Уезжаю, – коротко ответил болотник. – А тебя запомню. Ты мне жизнь вернул.

Приоткрыв рот, Буркай глядел на Выродка, силился понять его речи. Глупо было отвечать, что, мол, это ты мне жизнь возвратил… Боясь расплакаться, он часто заморгал:

– А как же Полева?

– Полева? – Болотник небрежно дернул повод. Кобыла под ним заплясала, разбрызгивая вокруг перемешанный с грязью снег.

– Поехали… – поторопил Егошу один из медвежцев. Судя по подвескам – уточкам и перстням с бобровыми фигурками, – он был из знатных. Егоша скользнул по нему насмешливым взглядом и, словно забыв о вопросе Буркая, хлестнул кобылу.

– Полева и без меня проживет! – выкрикнул, уже исчезая в воротах. – Прощай!

Медвежцы рванули за ним– только брызнул в лицо Буркая талый снег из-под копыт. Продолжая глядеть в опустевшие ворота и в беспомощной грусти кривя изуродованное огнем лицо, охотник осел на землю. Был ли знахарь? Не примерещился ли? Не залетел ли просто к ним на двор морозный ветерок, погулял-поиграл до весны и сгинул вместе с талыми снегами?

Буркай опустил голову. Отпечатки конских копыт глубоко врезались в землю. Все-таки он был… А может – нет?

ГЛАВА 31

Весенняя лихорадка свирепствовала в Медвежьем Углу весь березозол и пошла на убыль лишь под конец травня-месяца. Она не щадила никого – ни старых, ни малых, опасаясь трогать только Егошу. Видать, чуяла в нем могучую, схожую с ее собственной силу. Задевать его боялась, зато билась с его умениями и знаниями не на шутку. Иногда, приходя домой уже за полночь, Егоша не успевал лечь, как в дверь вновь ломились взволнованные люди и, захлебываясь в мольбах, просили спасти сына, брата, отца… Хуже всего обстояло дело с детьми. Будто оголодавший зверь, Верхогрызка намертво вцеплялась в их маленькие тела, и никакие травы с настоями не могли выгнать ее оттуда.

Пальцы болотника потемнели от чеснока и травяных соков, зеленые глаза безумными огнями полыхали на осунувшемся, обросшем бородой лице, а от одежды пахло дымом погребальных кострищ. Мертвых он не разрешал трогать никому, знал – стоит коснуться взятого Верхогрызкой человека, и она тут же вцепится в новую жертву. Под вой и плач родичей он взваливал мертвеца на подводу и вывозил за селище. Там неутомимое пламя пожирало бренные останки вместе с оружием и одеждой. Добрые люди кидали в огонь глиняные медвежьи лапы, чтоб усопший родич благополучно достиг мира мертвых, и скудно тризновали, не уходя с пепелища.

Смертей было много, так много, что Егоша уже был готов признать поражение, когда, поборов хворь, поднялся на ноги сухой и долговязый гончар Василии. Пожиравший его изнутри огонь затух, а на лице, вместо жутких волдырей, остались лишь маленькие кроваво-красные язвочки. Следом за Василином стали выздоравливать и остальные. Изможденные болезнью люди выходили на улицу, улыбались солнцу, вдыхали тепло наступающего лета и почтительно склонялись до земли, завидев издали бредущего к реке Медведице ясноглазого знахаря с котомкой за плечами. Все ведали, что где-то за рекой, в лесу, есть дубок, в коре которого знахарь прячет снятую с людей напасть, – недаром каждый раз он отрывал от рубахи больного махонький клочок и убирал его в свою потертую суму… А бегавшие за знахарем мальчишки утверждали, будто видели тот дуб своими глазами.

– Высокий такой, крепкий, – наперебой рассказывали они. – Крона – что облако зеленое! А по всему стволу, из щелей в коре белые лоскуты торчат!

Опасаясь за ребятню, взрослые запретили им бегать к дубу – можно ведь ненароком вновь выпустить хворобу, однако знахаря зауважали еще больше – трудился-то он почти задарма, брал в уплату лишь еду и одежду. Да и того просил не много. А старики сказывали, будто от такой же болезни люди вымирали не селами – городищами!

В благодарность медвежцы подарили знахарю избу. Ставили ее всем миром над Ра-рекой, на высоком, крутом берегу, чтобы, любуясь идущими по реке караванами, ведун мог вспоминать о родных местах. Только он отказался от дара.

– Я скоро уйду, – сказал. – И ничем вы меня не удержите – ни делами, ни посулами.

Спорить с ним не стали. Кто же спорит с ведунами? И отговаривать не принялись. Знахари людям не подвластны – их боги по земле водят: где беда жарче, туда и гонят. Жалея молодого ведуна, медвежцы несли ему кто чего мог: кто – курочку, кто –. крынку молока, кто – хлебный каравай.

Егоша смотрел на старания сельчан с улыбкой. Теперь, когда болезнь отступила, он не собирался надолго задерживаться у Ра-реки. Старая обида звала к отмщению, неоплаканная верность Ралы терзала сердце. Егоша не желал прощать волхва. И отомстить ему решил не по-человечески – мечами или ворожбой, а так, как учил сам жрец, – чужими руками. Ночами болотник зажигал лучины, садился на пол, раскладывал перед собой грубо выструганные из деревяшек лодьи и пел, призывая Владимира Новгородца обратно в родную землю. Голоса-то его князь услышать не мог, а вот тоска-ворожея текла через леса и моря, томила княжью душу. Егоша знал: не выдержав терзающего ночами зова родной земли,, Владимир направит свои лодьи к берегам Мутной, где его с почетом примут все еще ждущие «своего» князя новоградцы. А за Владимиром придет на Русь новый Бог. Он отомстит за Егошу…