Цивилизация Древнего Рима - Пьер Грималь

Открытие Африки впоследствии предоставляло большие возможности для доставки экзотических животных. В начале I века до н. э. народу показали страуса. Потом были леопарды и львы. Нумидийские цари, вассалы Рима, охотно поставляли африканских зверей знатным римским аристократам, с которыми их соединяли узы гостеприимства, или тем, кто мог быть им полезен. Каждый триумфатор доставлял из своей провинции несколько образцов местной фауны.

Эти животные иногда просто показывались любопытной толпе; так дело обстояло со змеями, разноцветными птицами, привезенными из Индии или Эфиопии, и иногда использовавшихся во время боев. Точно так же, как раньше выставляли друг против друга гладиаторов, вооруженных разными видами оружия, так и теперь львов выставляли против слонов, львов — против тигров или быков. Удовольствие, которое получали от этой неравной борьбы, было связано и с любопытством, и с удовлетворением бессознательных природных инстинктов людей. Марциал, описывая представление, данное Домицианом по случаю торжественного открытия Колизея, восхищается внезапным диким порывом, очевидно, миролюбивого носорога, который заставил пулей броситься на огромного быка. Представления с участием экзотических животных сменялись показом местных животных, и главным образом медведей, которых заставляли бороться друг с другом, или быков — возбуждали их ярость, устраивая настоящие корриды.

Традиция поединков людей и животных существовала задолго до появления Римских игр. Сцены охоты известны в живописи, относящейся к минойскому периоду[442], Платон рассказывает о том, как в легендарной Атлантиде в установленное время торжественно совершались мистические жертвоприношения быка. Весьма вероятно, что участие животных в Римских играх было связано с обрядами такого рода, подлинное значение которых почти утратилось. Не забудем, впрочем, что постановка venationes[443] широко использовала мифологические сюжеты, где смутно жило воспоминание о первоначальном поклонении животным. Цикл мифов о Геркулесе, исключительно богатый охотничьими эпизодами[444], в большой мере способствовал поддержанию сакрального значения подобных представлений. Вспомним, что император Коммод не только сам мечтал стать гладиатором, но и выходил на арену как охотник, доказывая таким образом свой божественный virtus. Ощущение сакрального и воображение переплетались, чтобы придавать животным, участвующим в бойне, достоинство, которое мы затрудняемся приписывать им в наши дни. Интерес к подобным зрелищам соответствовал глубокой потребности римской души искать в первостепенных формах природы первоначальную чистоту и соединении с нею коллективной жертвы, кровавого крещения, в которых толпа соединяется с бестиарием[445].

Продолжительность игр на протяжении столетий возрастала, в то время как программы перегружались новыми изобретениями. Однако это удовольствие было довольно-таки исключительным. В эти дни вся городская жизнь останавливалась, весь народ собирался в театре, амфитеатре или цирке. Впрочем, не будем обольщаться: в обычные дни город был не слишком трудолюбивым, каким является современный город. Римская жизнь отводила повседневным удовольствиям гораздо больше времени, чем современная жизнь. Вставали рано, без сомнения, и утро было занято встречами на Форуме, политикой или другими делами; солнце еще не опустилось за горизонт, а работа уже останавливалась и начинался «вечер». К трем часам зимой, в четыре часа летом Форум опустевал, двери базилик закрывались (иногда было необходимо спускать собак, чтобы задержавшиеся уходили), суды прекращали заседания и даже болтуны, слонявшиеся в портиках, направлялись маленькими группами к термам[446]. Все социальные классы соблюдали этот обряд; конец дня каждый человек посвящал самому себе. Гораций описывает, как даже обычные люди таким образом проводят свой досуг, например, вольноотпущенник, который утром продавал таким же бедным людям, как он сам, подержанные пожитки, усаживается в тень, приказывает цирюльнику побрить себя на ветерке, и тут же, не стесняясь, стрижет свои ногти. На рассвете он снова идет зарабатывать на жизнь. Тогда довольствовались лишь тем, чтобы просто жить.

Императорские термы, которых становится все больше в I веке н. э., становятся доступными для всех, термы представляли собой виллы для черни. Там можно было найти любые виды удовольствий и занятий, доставляющих наслаждение. Для эрудитов там были библиотеки, болтуны, встречаясь с друзьями, обретались в портиках и рощах. На террасах можно было принимать рекомендованные врачами солнечные ванны. На открытых площадках играли в мяч: даже серьезные люди часами перебрасывались маленькими кожаными мячами с двумя-тремя друзьями, подготавливаясь подобными упражнениями к купанию.

Само мытье представляло собой длинную и сложную процедуру, которой предавались в компании. Как только люди раздевались в гардеробе (apodyterium), где оставляли (полезная предосторожность против воров) маленького раба хранить тунику, плащ и сандалии, входили в теплое помещение (tepidarium), где тело привыкало к жаре. Затем проходили в парильню (sudatorium), горячий сухой воздух которой вызывал обильное потение. Там находились долго, не спеша беседуя с друзьями или незнакомыми, которыми случайно оказывались рядом. Время от времени водой из бассейна обрызгивали тело, после чего приступали к умащению тела, которое начинали с очищения тела при помощи маленькой скребницы, называвшейся strigile[447], затем массажист руками, смазанными душистыми маслами, разминал каждый мускул, и римлянин предавался полному расслаблению. После этого наиболее смелые окунались в холодный бассейн, другие наслаждались теплой водой.

Пребывание то в одном, то в другом зале требовал немало времени, и можно было проголодаться, аппетит удовлетворяли торговцы, которые, переходя от одной группы к другой, тут же продавали всевозможную снедь, которой можно было перекусить в ожидании обеда. Известное письмо Сенеки вызывает шумную и оживленную атмосферу, царившую в термах: «Сейчас вокруг меня со всех сторон — многоголосый крик: ведь я живу над самой баней. Вот и вообрази себе все разнообразие звуков, из-за которых можно возненавидеть собственные уши. Когда силачи упражняются, выбрасывая верх отягощенные свинцом руки, когда они трудятся или делают вид, будто трудятся, я слышу их стоны; когда они задержат дыханье, выдохи из пронзительны, как свист; попадется бездельник, довольный самым простым умащением, — я слышу удары ладоней по спине, и звук меняется смотря по тому, бьют ли плашмя или полой ладонью. А если появятся игроки в мяч и начнут считать броски, — тут уж все кончено. Прибавь к этому и перебранку, и ловлю вора, и тех, кому нравится звук собственного голоса в бане. Прибавь и тех, кто с оглушительным плеском плюхается в бассейн. А кроме тех, чей голос, по крайней мере, звучит естественно, вспомни про выщипывателя волос, который, чтобы его заметили, извлекает из гортани особенно пронзительный визг и умолкает, только когда выщипывает кому-нибудь подмышки, заставляя другого кричать за себя. К тому же есть еще и пирожники, и колбасники, и торговцы сладостями и всякими кушаньями, каждый на свой лад выкликающие товар»[448].

Когда с баней было покончено, шли обедать. Обед — один из моментов дня, который посвящался дружбе, и для человека оказаться приглашенным на обед было делом обычным, даже если сам он никогда никого не приглашал. Так поступали, как правило, простые люди. Крупные аристократы, естественно, задавали друг другу роскошные пиры. Сами римляне страстно, в выражениях часто очень резких критиковали роскошество стола. Если верить этим критикам, то может показаться, что растрачивались состояния для удовлетворения фантазий и чревоугодия. Однако на самом же деле могла поражать всеобщая умеренность, а малейшие изыски казались экстравагантными. Современные городские рынки показались бы римлянам чудовищными, они были бы шокированы продажей, например, окультуренной спаржи, вместо употребления в пищу разнообразных диких растений! Плиний Старший осуждает торговлю экзотическими продуктами и даже морской рыбой, если ее доставляют издалека. Без сомнения, в эпоху республики сенат настаивал на законах против роскоши и чрезмерных расходов, которые распространялись, естественно, и на пышность стола, но он руководствовался общей политикой, стремившейся к сохранению суровых традиций, которые рассматривались как необходимость в защите чистоты нравов. Эти законы не достигли особых результатов. Да и как можно было лишить целый народ, обогатившийся в результате завоеваний, тех приятных вещей, что издавна были известны побежденным? Показательно, что на закате республики самым знаменитым гурманом был Лукулл, проведший в Азии военную кампанию против Митридата и сумевший оценить сладость восточного образа жизни. Лукуллу римляне были обязаны, главным образом, тем, что он привез в Италию вишневое дерево, которое было акклиматизировано; а это и сегодня не представляется нововведением, достойным осуждения. В конце II века до н. э. стоик Посидоний отмечал большую умеренность в пище как характерную для римских нравов черту. К этому времени эллинистическим городам Востока и самой Греции уже давным-давно была известна непростая кухни. Она достигла Рима, и хотя и медленно, но без особого сопротивления проникала в его дома.