После Апокалипсиса - Вячеслав Рыбаков

— Избавить? — я ошарашенно уставился на Олега. — От чего избавить?

— Ты так ни хуя и не понял? — Олег тоскливо посмотрел на меня. — Я так и думал.

— В смысле?

— Как ты будешь жить, блядь? После всего что ты сделал?

— Да Олег, ты что? — я всё еще ничего не понимал. — Вон небось сколько народу погибло! Никто про нас никогда не узнает! Свидетелей нет, власти нет, милиции нет… — я на миг запнулся. — Ведь никто нас не видел, да? А если видел — сейчас встанем и уйдём. Уедем! Поехали ко мне в Екатеринбург!

— Мудак ты, — сказал Олег. — Мудаком был, мудаком и помрёшь.

Он достал пистолет.

— Олег, ты что? Олег, я прошу тебя! — я рефлекторно вжался в стену.

— Да успокойся, салага, не трону я тебя. Подохнешь своей смертью, понял? Да ведь ни хуя ты не понял… — Олег поднял вверх дуло пистолета и задумчиво положил на него подбородок. — Я в госпитале валялся неделю, блядь, с башкой пробитой. А за это время Лухого на хуй разжаловали и перевели на Камчатку, понял? И замяли к хуям всю историю. И тут хуяк, блядь, приказ, и я в дембеля… Ты, блядь, не знаешь что такое дембель. Это чуять надо сердцем. Два года чуять. Дембель — это когда ты хуяк и свободен! И иди куда хочешь. Я хотел на сверхсрочную пойти. Но после такого, блядь, уже и не залупнёшься. Пошел в менты. А тут эта хуйня началась… Да хули с тобой разговаривать? Служи, салага. Долго тебе ещё до дембеля. А я человек, блядь, — сказал он сквозь зубы, — а не скоти…

Раздался выстрел и я зажмурил глаза.

Обойдя дом, я нашел черствую буханку хлеба и пару банок с консервами. Пора было уходить, неизвестно было где хозяева и когда они вернутся. В воздухе заметно свежело. На всякий случай я взял из шкафа пиджак. На улице пахло дымом и весной. Оранжевые блики радостно плясали на выцветших стенах домов, дул тёплый ветер, небо было затянуто то ли пеленой дыма, то ли облаками. Сквозь пелену просвечивали два диска — Солнце, большое и желтое, и Блуждающая — маленькая, оранжевая, в лохматой черной коронке. Я спросил дорогу у старухи, безумно танцующей на тротуаре, и пошел на вокзал. Ведь теперь когда-нибудь должны снова пойти поезда? Жалко было выброшенных денег, я даже не запомнил улицу, по которой мы шли. Ещё я думал о родителях. Как мама? Как отец? Как братик? В воздухе пахло дымом и весной. Я чувствовал что всё страшное позади. Всё, что было плохое — закончилось. Теперь всё будет хорошо. В конце-концов всё должно быть хорошо, верно?

14 октября 1999, Москва

КОЛЛЕКЦИЯ МРАЧНЫХ ФАНТАЗИЙ

Коллекционеры фантазий

«Постапокалиптическая фантастика» (post-apocalyptic fiction), рисующая картины всемирной катастрофы и выживания на руинах цивилизации, — поджанр весьма почтенный, вырастающий напрямую из иудейско-христианской эсхатологии. Достаточно вспомнить историю Ноя и его ковчега. Во второй половине XX века этот поджанр оказался необычайно востребованным, поскольку у человечества появилась возможность самостоятельно уничтожить мир, не дожидаясь «милостей» от природы, а это требовало глубокого осмысления. Сегодня «постапокалипсис» стал настолько традиционным поджанром, что среди активно пишущих трудно найти автора, который не отметился бы в нем хотя бы рассказом. Прибегают к плодотворной теме и те, кто только пробует свои силы на ниве литературы.

При этом современный русскоязычный молодой писатель-фантаст избавлен от многих проблем, которые затрудняли творчество советских начинающих писателей-фантастов. Например, он совершенно избавлен от необходимости камуфлировать свои мысли, играя по правилам внешней цензуры, которая определяет цензуру внутреннюю.

Не будем голословными. Ниже представлены рассказы, написанные молодыми авторами, пришедшими в фантастику буквально вчера. Рассказы были созданы в рамках сетевого конкурса «Коллекция фантазий-9» (его на протяжении многих лет ведет Екатерина Пушкарева). Издательство «Азбука» предложило тему для потенциальных участников, которая звучала так: «Приказано выжить. Стратегия и тактика выживания в постапокалиптическом мире». По этой теме было получено тридцать рассказов, но отбор прошли только три из них.

Если сравнить эти произведения с аналогичными, написанными во времена Советского Союза, то легко заметить принципиальную разницу. В «советских» рассказах всемирная катастрофа происходит где-то «за бугром», в вымышленной стране или даже на другой планете. Персонажи столь же далеки от современников, сколь далеки от них гуманоиды на «летающей тарелке». Объясняется данная особенность довольно просто: в СССР, согласно идеологическим установкам, не могло быть крупных катастроф — даже факты падения гражданских авиалайнеров засекречивались, а уж если речь заходила об экологических бедствиях, то тут же начинал действовать закон о государственной тайне. Современной российской молодежи, проводящей время за игрой «S.T.A.L.K.E.R.», наверное, трудно себе представить, что даже чернобыльскую катастрофу пытались засекретить, изобразив взрыв реактора «незначительным пожаром на АЭС». Соответственно, советские фантасты, обращающиеся к «постапокалиптике», прекрасно понимали, что шутки тут плохи и, если описать глобальную катастрофу на территории СССР, в лучшем случае произведение не напечатают, а в худшем… Что будет в «худшем случае», каждый мог представить себе сам в опоре на собственное богатое воображение.

Молодой российский фантаст может писать прямо и о чем угодно. И у него гораздо больше выразительных средств в запасе. Ведь он имеет сегодня доступ не только к мировой культуре во всей ее полноте (включая и классику «постапокалиптики»), но и может оперировать опытом разрушения крупнейшей сверхдержавы — социальная катастрофа происходила прямо на наших глазах.

Возможно, представленные ниже рассказы молодых не столь совершенны с литературной точки зрения, как у предшественников, но зато они более искренни и повествуют о нас вами — о людях, живущих после Катастрофы.

Антон Первушин,

писатель,

арбитр конкурса «Коллекция фантазий-9»

Алесь Куламеса

ЧЕЛОВЕК ИЗ ЛЕСА

— Сеня, он вчера опять приходил, — сказала Любовь, ставя перед мужем чугунок с двумя вареными картофелинами. Каждая — размером с небольшую дыню.

Семен вздохнул и покосился на сына Митьку. Тот увлеченно стругал найденную недавно корявую ветку — делал очередного динозавра. Однако на словах матери ребенок замер, прислушиваясь.

— Пойдем на двор.

Женщина прихватила туесок с зерном и вышла за мужем.

Он остановился возле бывшего свинарника, в котором сейчас хранилось сено для козы, и грыз травинку. Люба сыпанула горсть зерна трем пеструшкам и петуху и отдельно — наседке с цыплятами.

— Как узнала? — нетерпеливо спросил Семен.

— Возле ручья следы от ботинок. Я… Сень, я боюсь.

Мужчина дожевал травинку и выплюнул зеленый комок.

— Не стоит. К нам сюда он не попадет — колючки дядя Ваня не пожалел.

Любовь скользнула взглядом по забору, прикрытому спиралью колючей проволоки. Та шла еще по краю крыши и даже по коньку.

— Под забором, — продолжил Семен, — не пролезет. Ну, то есть пролезет, но копаться придется долго. За ночь не справится. А вокруг заимки я каждый день обхожу. Получается, тут нам ничего не грозит.

Жена хотела что-то возразить, но он остановил ее резким жестом:

— А вот в поле все не так. Хм… Как думаешь, Люба, он один?

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Следы вроде одинаковые.

— Допустим, один… Почему он тогда не проходит дальше ручья?

Семен не ждал ответа, просто думал вслух, но Люба решила ответить:

— Выжидает.

— Может быть. Но, знаешь, я бы хотел поговорить с ним. Все-таки первый человек за два года, Люба!

— За два с половиной, — машинально поправила женщина и тут же добавила: — А я бы хотела, чтобы его не было. Я спать не могу, когда знаю, что кто-то рядом бродит.

Семен подошел, обнял жену. Она прижалась к нему, спрятала лицо на груди, в раскрытом вороте рубахи.

— Я понимаю, что тебе страшно. Но… а вдруг он знает, что произошло? Нельзя же его упустить!

— Сеня, если бы он хотел, то давно бы показался нам. А раз не показывается…

Мужчина промолчал. Люба тоже. Несколько минут они стояли молча, потом женщина оживилась:

— Сень, слушай…

— Ну ладно, ладно! Придумаю что-нибудь.

— Да я не об этом. — Люба улыбнулась. — Ты помнишь — завтра Новый год?

Семен хмыкнул, сорвал с растущей возле свинарника груши полузрелый плод, попробовал на зуб. Скривился:

— Кислятина. А говорили, после ядерного взрыва зима будет.

— Сеня, — жена чуть отстранилась и заглянула ему в глаза, — что делать-то?