Цвет боли. Красный - Эва Хансен

Фрида выдала жуткую версию: сестра и есть убийца! Вангер понимал, что это возможно, но настаивал на том, что она не одна. Бергман требовал версий, версий и версий! Конечно, странная сестрица это подозрительно, но это не все, в квартире-то она не появилась, а ведь могла бы, как могла уничтожить всю фотографию. Микаэль был убежден, что старшая сестра Стринберг скрывается скорее от родителей, чем от полиции, ведь строгий папаша вполне способен предъявить ей счет за гибель младшей. Приходилось признавать резонность этих сомнений.

Бергман держал оборону от газетчиков, которые, к счастью, быстро забыли об этом убийстве и занялись другими. Микаэлю удалось подбросить им в качестве бонуса за невмешательство несколько жареных фактов, отвлекающий маневр прошел успешно, и Вангера пока оставили в покое. Но ему самому странное повешение покоя не давало. Фриде тоже.

— Даг, а что если это какой-нибудь любовник из ревности?

— Ты когда-нибудь встречала любовников, которые бы не душили, а вешали своих неверных половинок?

— Я нет, но бывает же.

— Знаешь, чего я боюсь больше всего? Что это маньяк и мы вскоре получим еще такие же трупы.

— Даг, третий этаж…

— Самое то. Соседка по ночам отсутствует, остальные туги на ухо, либо спят, дверь в дом не закрывается. Нужно подумать, кто мог знать о том, что Кайса одинока, а ее соседка Карин работает ночами. Причем, это мужчина, Фрида, обязательно мужчина.

— Но Карин помнит женщину.

— Возможно, женщина и заходила, но могла уйти. Возможно, именно эта женщина знала распорядок дня Кайсы, знала, что та откроет дверь без вопросов. Знаешь, посмотри-ка звонки с ее телефона, почему мы об этом забыли?

— Не забыли, в последние дни жизни там только рабочие и один домой в Боден.

— Чует мое сердце, что придется туда ехать, какая-то эта Кайса темная лошадка.

Версия маньяка означала, что убийство может вообще никогда не быть раскрытыми, если только убийца не попадется на чем-то другом. Слава Богу, хоть газетчики про маньяка не пронюхали, не то никакой Бергман не спасет.

Бригитта, которую пытались расспросить о сестре Кайсы, только руками замахала:

— Я ее сто лет не видела и ничего о ней не знаю! Мерзкая дрянь, никакого желания общаться, ни тогда, ни, тем более, сейчас.

— Почему тем более?

Бригитта Ларсен стрельнула бешенным взглядом в Фриду и поморщилась:

— Она с годами лучше не становится.

— Значит, все же видитесь?

— Нет. Сказала же, что нет!

— Где она работает, на что живет?

— Не знаю.

— Но Кайса же что-то рассказывала?

— Я уже давно и с самой Кайсой общаюсь только по телефону. Несколько слов, чтобы убедиться, что все в порядке, вот и все.

Фриду осенило:

— А от кого вы узнали о гибели Кайсы?

— От ее соседей, пришла проведать, они и рассказали.

— Вы же не общаетесь?

— Вот потому и пришла, что телефон не отвечал!

Фрида проверила, так и есть, звонки были, но без ответа. В этом Бригитта не лгала, а вот в остальном у Фриды и Дага появились серьезные сомнения…

Пара дней проходит в обычных заботах, я даже в Университет езжу, чтобы заполнить кое-какие документы. Все твердят, что выгляжу потрясающе. Несколько парней, раньше проскальзывавших по мне взглядом, как по стенке, вдруг интересуются, где я провожу праздничные дни, чем занимаюсь сегодня вечером, завтра, послезавтра и так далее.

Что такое во мне разбудил Ларс, что меня стали замечать? Действительно тело? Конечно, я чувствую и заклеенную грудь, и выпоротую попу. Нет, ничего не болит, но забыть об этом невозможно.

Наша университетская красавица Алис с усмешкой интересуется:

— Грудь увеличила?

Я наклоняюсь к ней и тихонько объясняю:

— Нет, пирсинг сделала.

Алис в шоке:

— Правда, что ли?

Я лишь пожимаю плечами, но сомнений у нее явно не остается.

Очень кстати звонит Ларс:

— Ты где?

— В Университете, в главном кампусе.

— Долго еще будешь занята?

— Через полчаса освобожусь, а что?

— За тобой заехать?

— Заезжай.

И вот когда сероглазое божество встречает меня у машины и долгим поцелуем целует при всех, добрая половина университетских красавиц теряет дар речи на ближайшие полчаса. Представляю, что они потом будут говорить за моей спиной. Серая мышь Линн и такой красавец… это же невозможное сочетание!

— А ты популярна среди своих…

— Только благодаря тебе. Наши девушки до сих пор стоят с открытыми ртами.

— Я не о девушках. Пяток молодых людей смотрели на меня волками из-за того, что я увел такую красотку.

Я смеюсь.

— Ларс, знаешь, мне казалось, что всем видно, что у меня пирсинг, и все знают, что ты меня порол.

— Если ты не станешь болтать сама, никто не узнает, что порю тебя, и вообще, чем мы занимаемся. Не рассказывай остальным, но давай волю своим желаниям, когда мы одни. Знаешь, о чем я мечтаю?

— О чем?

— О нескольких вещах. Об анальном сексе с тобой, о еще кое-каких украшениях и о том, чтобы ты изнасиловала меня сама.

— Что сделала?!

— Изнасиловала. Не в силах сдерживаться, повалила на кровать и уселась сверху… где-нибудь на полчаса. А потом повторила… несколько раз. Дождусь? Не красней, это не так сложно. И совсем не воспрещается даже правилами морали. Клянусь, я никому не расскажу, что ты ненасытна и довела меня до полного истощения. Но кричать обещаю громко и сладострастно.

Его глаза смеются, но я понимаю, что он совершенно серьезно, что действительно этого хочет. Я тоже. Кроме разве анального секса.

— Ты боишься анального секса.

От одних этих слов я почти взвиваюсь.

— Только не это!

— Это, Линн, это. Боишься, потому что был неудачный опыт, была непереносимая боль, Потому что нельзя сразу, анус нужно приучить, чтобы он не сопротивлялся, зато ощущения непередаваемые.

— Ларс, я не могу!

— Я же не намерен брать тебя сейчас. Это будет подарок на Рождество вместе с украшением на груди. А пока нужно приучить твой анус, ласково приучить. Я же не доставлял тебе непереносимую боль? — Я киваю. — И не доставлю. Будем каждый день менять анальную пробку на большую, чтобы ты привыкала и не тряслась. Зато к Рождеству будешь готова для меня, как настоящий подарок под елкой. Я тебя еще распишу.