Повесть о Сергее Непейцыне - Владислав Глинка

Вот что! Верно. От того плюмажа, с которым первый визит делал. Подобрала оброненное и спрятала с самым дорогим. И дяденька говорил, что к ней равнодушен не был, да дикости побоялся. Еще бы! Помнится, увеселять Устинкиным лаем хотела… А если б женились, то жизнь мальчиков, пожалуй, другая стала.

Стоявшая рядом Ненила сказала, глядя на перо:

— Правду молвить, сударь, поначалу мы все ждали, когда ихнюю помолвку огласят. А тут вы дяденьке на сердце легли, и обозначилось, как матушка против Осипа Васильевича вас не жалует. Сапожки красные помните? Вот дяденька и отворотились…

— Замкни, как было, — приказал Сергей, — да отправь в Луки, пусть до времени стоит. Может, потом возьму что на память. — А сам подумал: «Не возьму и другим незачем копаться».

— Еще в красной укладке, батюшка, изволь посмотреть, — сказала Ненила, — может, в отъезд чего взять прикажешь.

В принесенном Филей с детства знакомом сундучке, окрашенном алой краской с синими разводами, лежало столовое серебро — ложки, солонки, блюда и чарки, все тоже старого вкуса, в чеканных завитушках. И все серое какое-то, ровно оловянное.

— Из пожара вытащенное, — пояснила Ненила, — в первой горнице, в поставце было.

— Оттого, видно, такое тусклое, — заметил Сергей.

— Как светлому быть, ежели николи не чищено? От чистки, прежние господа говаривали, вес серебру теряется. Вот у барыни и было навсегда приказано, чтоб после гостей только теплой водицей обмыть да под замок сряду.

— А теперь почисти получше, — распорядился Сергей.

— От всех здешних господ в отличку дяденька ваш наказывал, чтоб по-военному блестело, — сказал Филя.

«Может, и в таком, в домашнем, почувствовал, что матушку не переделать, как с Устинкой и со мной», — подумал Сергей.

Оставив Филю с Ненилой возиться с вещами, он пошел бродить по усадьбе. Посидел на скамейке над Ловатью, где когда-то был манеж. День выдался жаркий, Сергея потянуло к воде, туда, где столько раз валялся на песке с дворовыми ребятами. Неужто никогда больше не купаться, оттого что стыдно людям свое уродство показать? А когда один на реке или хоть с Моргуном, с которым теперь уравнялись?

Осторожно спустился под берег по заглохшей тропинке, которую, бывало, пробегал стремглав. Присел под кустом ивняка. Здесь дно постепенно углубляется. Чтобы по пояс стало, надо шагов десять идти. Разделся, отстегнул деревяшку. Вполз в воду. Ах, хорошо! Ну, попробовать, что ли?..

Переплыв неширокую речку, Сергей сел на песок и радостно думал: «Так надо постепенно возвращать себе что можно. Пусть бегать, танцевать, ездить верхом не придется, но тем больше надо ходить, плавать, править лошадьми. Не только же книги. Уже потолстел, по поясу видно. И не пора ли все-таки в Петербург?»

Возвратясь в Луки, он заговорил с дяденькой об отъезде. Но услышал в ответ:

— Поживи еще малость со мной. Может, опять долго не свидимся.

— Так ведь я полтора года без дела сижу, крестный, — сказал Сергей. — Сколько прослужил, столько и бездельничаю.

— Наслужишься ужо, — улыбнулся Семен Степанович, И, помолчав, добавил: — Пойми, что житье твое здесь праздник для меня истинный. С тобой по городу пройтись или с квартальным? Сколько лет врозь… Корпус, война. Вот без ноги возвратился. Конечно, я не мог иначе поступить, митрофанами вас оставить, но вышло-то как? Оттого, что в корпус вас свез, Осипа нет, матушки твоей тоже, а ты на деревяшке…

Сергей обнял дяденьку и перестал поминать о Петербурге. Всегда сыщется место при аттестате светлейшего, какой у него.

Но вскоре мир городнического дома был нарушен. В этот день, возвращаясь с проездки, Сергей с Моргуном встретили князя Давидова, ехавшего на дрожках в одну лошадь. Сергей тотчас узнал его, хотя только мельком видел за забором, и учтиво поклонился. Тощий, чернявый, желтый лицом Давидов не ответил на поклон. Он злобно совал кулаком в загорбок кучера и, поравнявшись с непейцевской парой, остервенело плюнул в ее сторону.

Дома застали напряженную тишину и растерянность. Семен Степанович только что почти взашей выпроводил князя и, в сердцах хлопнув дверью, закрылся у себя. Сергей решил не ходить к дяденьке, но тот слышал, как подъехали, и кликнул его к себе.

— Подумай, какова скотина! — возмущался Семен Степанович. — Приехал тебя сватать, будто девку! Говорит: «Отдайте мне племянника, он хоть увечный, но мы примем». Каково? Милостиво примет в свой птичник, тебя, молодца и кавалера! Гриб поганый, хорь вонючий! От него, веришь ли, от живого смердит — видно, в бане с пасхи не бывал.

— Сказали б, что я на службу уезжаю, — заметил Сергей.

— И сказал. Так он свое: «Пусть на Фене женится и жену с собой везет». Тут я и рассердился. Если бы, как дворянину подобает, пригласил: «Пожалуйте с племянником в гости, пусть друг на друга взглянут, поговорят, может, и выйдет что», я бы поблагодарил да с тобой потолковал. А то — на! Эко счастье на куре безграмотной жениться! Ведь в гнездо его поганое никто порядочный не ездит. Гарем из девок дворовых завел, те вместе с дочками хороводы водят.

— А не сделает он, дяденька, со злости вам неприятностей?

— Руки коротки! Недаром городничим седьмой год сижу, всех своих и подгородних как облупленных знаю. Знаю и за ним такое, отчего не поздоровится, ежели в ход пущу. Терплю его оттого, что девок-сирот глупых жалко. Плохой отец, а все заступа.

Прошло несколько дней. И вдруг, возвращаясь с прогулки по городу, Семен Степанович сам заговорил об отъезде Сергея:

— А пожалуй, братец, и правда пора тебе за судьбой пускаться. Отвел я душу за многие годы, но наседке уподобляться негоже. Завтра накажем сборы начать, а нонче, как вздремнем после обеда, подумаем, что везти тебе с собой.

Но вздремнуть не удалось. Когда кончали обедать, Филя доложил, что квартальный просит дяденьку скорей выйти.

— Что ж такое? — спросил Семен Степанович.

— Говорит, князя Давидова лошадь убила.

— Так пусть за исправником шлют, за земской полицией. Чего Квасов туда влез? — заворчал дяденька, вставая.

Дверь осталась отворенной, и Сергей слышал доклад квартального. Домашние Давидова сказали, что князь выехал рано на полевые работы, а сейчас его нашли мертвым с ногой, застрявшей в стремени. Взмыленная лошадь, которая долго волочила его по земле, паслась на городском выгоне, примыкавшем к саду Давидова.

Дяденька, чертыхаясь, приказал Квасову бежать на место и не дозволять никому трогать тело, крикнул, чтобы закладывали, и пошел надеть мундир. Но тут оказалось, что Моргун с кучером уехали верхами купать буланых. Ждать их скоро не приходилось — по приказу городничего лошадей купали за чертой города. На конюшне стояла одна старая кобыла, на которой ездили по хозяйству. Семен Степанович приказал скорей запрячь ее в дрожки, а Сергею, захватив бумагу и карандаши, ехать с ним.

Еще подъезжая к выгону, увидели кучку горожан, стоявших на огороде крайнего домика. Около них топтался полицейский солдат. Вторая группа — дворовые Давидова, также под надзором полицейского, жались по другую сторону выгона, у изгороди княжеского сада. Пастух, щелкая кнутом и покрикивая на коров, сгонял их в глубь поля. На пустом пространстве щипала траву верховая лошадь со сбившимся набок седлом. В одном из стремян и сейчас висел сапог с коротким голенищем. Недалеко от лошади стояли квартальный и третий полицейский солдат.

Дяденька поехал прямо по полю, но сажень за десять до Квасова остановил дрожки и приказал Сергею ждать его здесь. Теперь стало видно тело Давидова, лежавшее ничком в траве. Полы кафтана завернулись на плечи, испачканные в земле руки как бы подняты к окровавленной голове, одна нога босая.

Дяденька обошел тело, разглядывая его и землю вокруг, присел около головы, приподнял, внимательно осмотрел и ощупал пальцы обеих рук. Потом пошел к лошади, оглядел седло и висевший в стремени сапог, подергал его. Наконец приказал полицейскому взять вожжи от Сергея, а ему подойти к телу.

— Пиши, Сережа, я диктовать стану. Подставь, Квасов, спину его благородию. «Тысяча семьсот девяностого года, июля двенадцатого дня я, великолуцкий городничий, прибыв к месту, на коем обнаружено мертвое тело…»

Когда протокол был написан, дяденька отослал Сергея домой, велел полицейским перенести умершего в усадьбу и сам направился туда же, допрашивать княжен и дворовых людей.

Возвратись домой затемно, Семен Степанович долго мылся. За ужином ел мало и был молчалив.

— Очень дочери убиваются? — спросил Сергей.

— Как водится, голосят, — ответил дяденька. — А про себя, верно, бога благодарят. Из ихних и дворни всей нонешних рассказов явствует, что редкостный аспид сегодня к праотцам убрался.

— Плохой ездок, верно, был, — заметил Сергей.

— Неважный. Да, говорят, еще падучей подвержен. Видать, мол, накатило на него, а слезть не поспел, вот и понесла с испугу. Складно рассказывают.