Аврора - Жюльетта Бенцони

Все оказалось еще хуже, чем она предполагала. Две недели подряд Аврора была едва жива, почти не покидала постель и никого к себе не впускала под вымышленным предлогом простуды и сильного жара. Главный запрет был наложен на Фридриха Августа. Доблестный воин, не замечавший ранений на поле боя, он смертельно боялся простуды — болезни, превращающей любого во вместилище не столько заразной, сколько отталкивающей мерзкой слизи... Поэтому он и не думал ее навещать, отделываясь цветами, а потом, желая развеяться, отправился на охоту в Гарц.

Для Авроры это было огромным облегчением. Теперь она могла заняться собой. Мало-помалу неприятные проявления будущего материнства сошли на нет. Она уже вставала с постели, наряжалась, покидала спальню и переходила в кабинет, чтобы заняться любимыми делами: писала, вышивала, пела, аккомпанируя себе на гитаре и глядя на пляску огня в камине.

От этого последнего занятия ее однажды оторвал шум в доме. Она даже не успела протянуть руку к шнуру звонка: двойные двери распахнулись, едва не сорвавшись с петель, явив ее взору кипящее божество — Фридриха Августа собственной персоной, исходившего негодованием, забрызганного с головы до ног грязью от долгой скачки по бездорожью, да еще после трехдневного непрекращающегося дождя. Было видно, что настроение у него хуже некуда. Отшвырнув жалобно звякнувшую гитару, он схватил Аврору за запястья и принудил ее встать.

— О государь, какая радость... — начала было она, решив, что он намерен заключить ее в объятия. Но вместо этого он выпустил ее левую руку и, удерживая за правую, заставил покрутиться на месте.

— Вы беременны, не так ли? — рявкнул он, сверля ее неистовым взглядом. — Только попробуйте соврать!

Этот напор привел ее в воинственное настроение.

— И не подумаю! Если Ваше высочество соизволит податься немного назад, я смогу поприветствовать вас должным образом.

— К черту ваши приветствия! Вам сказано отвечать! Вы беременны? Да или нет? Что-то не похоже!

— В два с половиной месяца это неудивительно.

— Значит, это правда? Почему вы молчали?

— Потому что сначала хотела сама в этом убедиться. Кстати, Ваше высочество, нельзя ли попросить вас кричать не так громко? Или вы хотите, чтобы вас услышал весь Дрезден?

— Город, наверное, давно в курсе дела. Один я ничего не знал! Сдается мне, об этом судачат все, кому не лень.

— А я-то старалась все скрыть! — вскрикнула молодая женщина, начинавшая терять терпение. — Можно осведомиться, кто развеял ваше неведение?

— Это неважно! Ваша скрытность — вот что выводит меня из себя!

— Скрытность? Я страдаю, а Ваше высочество тем временем изволит галопировать по Гарцу! Или мне надо было бежать за хвостом вашего коня?

— Подумаешь, насморк! Незаметно, чтобы он оставил на вашей внешности неизгладимые следы. Немного бледны, не более того. А теперь извольте ответить, когда вы намеревались поставить меня в известность о... о вашем состоянии? Только без напрасных оправданий, я ведь и сам знаю, когда.

— Вашему высочеству очень повезло. Осталось поделиться вашими знаниями со мной.

— Это же так понятно: когда будет уже поздно избавиться от ребенка!

Эти слова прозвучали, как удар. Аврора отшатнулась.

— Этого преступления я никогда не совершу!

— Ни секунды не сомневаюсь. Мне оставалось бы только развестись и жениться на вас. Ловко придумано...

— Это же низость!

— Наоборот, хитрость. И удивляться этому не приходится: весь ваш род известен склонностью к интригам.

Аврора, не удержавшись, отвесила курфюрсту пощечину, не успев дать себе отчет в том, что натворила. Принц растирал щеку, а Аврора пятилась от него, пока не наткнулась на кресло и не упала в него, закрывая лицо руками.

— Простите меня! — простонала она. — Я не смогла с собой справиться: никогда не давала спуску тем, кто в моем лице оскорблял моих родных!

— Вы уже во второй раз поднимаете руку на своего государя!

Она вскинула голову, бесстрашно посмотрела ему прямо в глаза и не удержалась от усмешки.

— Беда у Вашего высочества с устным счетом! Кажется, я делала это неоднократно во все те дни и ночи, когда мы любили друг друга. Тогда вы как будто не были против...

Курфюрст мигом присмирел и отвернулся, не выдержав взгляда ее пронзительных синих глаз, блеска ее слез. Впервые она показалась ему хрупкой и ранимой, как ни пыталась от него обороняться... Хрупкой — и неотразимой в домашнем платье из мягкой белой шерсти с бантиками из лазоревого атласа; такие же бантики украшали смешной чепчик, из-под которого выбивались волны роскошных волос. Фридрих Август шагнул к ней, готовый раскрыть объятия, но, сообразив, что, наверное, слишком грязен с дороги и пахнет потом, опомнился и быстро отступил к дверям. Перед уходом он оглянулся.

— Знаю, я давал обещание на вас жениться, но... Даже если бы я по-прежнему этого хотел, исполнить обещанное уже невозможно: моя жена тоже ждет ребенка.

Аврора зажмурилась, давая волю слезам: они хлынули по щекам в тот самый момент, когда скрип паркета оповестил об уходе Фридриха Августа. Ей показалось, что мир рухнул.

Но ночью курфюрст вернулся...

Последующие недели, пусть и принесшие изрядное ослабление утренних приступов нездоровья, удручали молодую женщину тем, что ясно показывали ненадежность ее статуса государевой фаворитки. Она видела своего любовника все реже, причем чаще днем, чем ночью. От нее отворачивались прежние «друзья», бывшие на самом деле всего лишь прихлебателями у трона, но до них ей не было никакого дела, ибо она никогда не обольщалась их «дружбой». Только Амалия и Елизавета по-прежнему каждый день переступали порог дома будущей матери. Первая следила за тем, чтобы за Авророй был необходимый уход; со временем она даже поселилась вместе с ней. Вторая снабжала ее дворцовыми сплетнями и убеждала, что двор утратил тот блеск, который ему раньше придавала она. Бал, королевой которого была Аврора, стал последним, достойным внимания.

— Если бы не охота, можно было бы просто умереть со скуки, — щебетала Елизавета. — Все ходят на цыпочках и шушукаются, совсем как в церкви. Вас беременность утомляет, а принцессу-курфюрстину она просто изматывает! Ей нужен покой, тишина, неспешные прогулки, на которые ее выводят две фрейлины. Ест она только молочное и фрукты, а всю прочую пищу с отвращением отвергает. Придворный медик ее запугивает. Вот ваш ненаглядный государь, ждущий наследника, и превратил свой дворец в монастырь. Как видите, вам не о чем сожалеть.

— Вы считаете? По крайней мере он о ней заботится, бережет ее. А ко мне заглядывает только в тайной надежде, что я вдруг воспряну, чтобы запрыгнуть на коня и поскакать с ним на пару через поля или чтобы закружиться с ним в танце... А я его раз за разом разочаровываю. Так что, милая, я утратила для него притягательность...