День гнева. Принц и паломница - Мэри Стюарт

— Понимаю. Но я все спрашиваю себя, почему ты не тревожишься за исход посольства.

— Нам нужно время, и посольство может выиграть его для нас. Если оно потерпит неудачу, мы будет драться теперь. Вот так все просто. Но уже близится утро, так что давай закончим с делами. — Он тронул пальцами письмо, скрепленное печатью с драконом. — Непобедимый или нет, я немало размышлял о том, что произойдет в случае моей смерти. Вот письмо, которым ты тогда воспользуешься. В нем я извещаю Совет о том, что ты — мой наследник. Герцогу Константину доподлинно известно, что клятва, что я дал его отцу, вступит в действие лишь тогда, когда у меня не окажется наследника моей крови. Понравится ему это или нет, ему придется это признать. Ему я тоже написал, и это письмо он отрицать или замолчать не сможет. В нем я жалую ему земли; в его герцогство войдут области, которые принесла мне в приданое моя первая супруга, Гвиневера Корнуэльская. Надеюсь, он будет удовлетворен. Если нет, — глаза короля блеснули, когда он поглядел на сына, — это уже будет твоя, а не моя забота.

Присматривай за ним, Мордред. Если я буду жив, то сразу по возвращении в Камелот сам созову Совет, и это будет прилюдно улажено раз и навсегда.

Выслушивать последнюю волю живого еще человека всегда непросто. Мордред, который на сей раз не нашелся что сказать, открыл было рот, но король взмахом руки призвал его к молчанию, собираясь поговорить по делу, которое для Мордреда было на первом месте.

— Королева, — сказал король, не отрывая глаз от огня, — будет под твоим покровительством. Ты будешь любить ее и заботиться о ней так, как если бы был ее собственным сыном, и ты позаботишься о том, чтобы остаток своих дней она провела в почете и комфорте, которые ей пристали. Я не стану просить тебя поклясться в этом, Мордред, поскольку знаю, что в том нет нужды.

— Но я клянусь! — Мордред опустился на колени перед креслом отца и заговорил, не тая чувств: — Всеми богами сущими, богом христианских церквей королевства, и богиней островов, и духами воздуха я клянусь, что буду держать королевства для королевы Гвиневеры и любить, и лелеять ее, и заботиться о ее чести, как делал бы ты, если был бы жив.

Артур склонился, чтобы взять руки сына в свои, и, подняв его с колен, поцеловал его. А потом улыбнулся.

— Хватит разговоров о моей смерти, которая, заверяю тебя, придет еще не скоро! Но когда это случится, я со спокойной душой и с благословеньем моим и бога оставлю в твоих руках мое королевство и мою королеву.

На следующий день Мордред отплыл домой. Спустя несколько дней после его отъезда посольство — среди веселья и ярких красок развевавшихся знамен и плюмажей — отправилось в лагерь Квинтилиана Иберия.

Гавейн и его друзья ехали не спеша. Хотя Мордред без труда узнал бы тон их речей — молодежь обращала взоры на Гавейна, ища в нем разудалого и жадного до приключений заводилу, — держались они в дороге со всей внешней чинностью. Но никто из этой клики молодых не делал попыток скрыть надежды на то, что мирная прелюдия, потерпев неудачу, обернется военными действиями, в которых им наконец, доведется принять участие.

— Говорят, Квинтилиан — человек горячий, да и солдат бывалый. К чему ему слушать старика, прибывшего к нему с посольством от старика другого? — так называл Мадор посольство короля Хоеля.

Остальные поддакивали.

— Если не будет боя, то, уж конечно, можно будет посостязаться — игры, охота — и тяжко придется, если мы не сможем показать этим иноземцам, на что мы способны!

Или:

— Говорят, красивей галльских лошадей в мире не найти. На худой конец, может, попытаемся сторговаться.

Но, похоже, этих безрассудных сорвиголов во всем без остатка ждало разочарованье. Ставкой Квинтилиана был временный лагерь, разбитый на унылой и почти лишенной растительности пустоши. Посольство выехало к нему на закате тусклого дня, когда ветер бил в спину косым накрапывающим дождем. Во все стороны тянулся черный и мокрый, мертвый по весне вереск, и единственными пятнами красок во всей открывшейся кельтам картине были и зелень зацветших ряской болотных низинок, и серость отблескивавших металлом луж. Сам лагерь был разбит по римскому образцу. Он был возведен из крепких стволов, обложенных дерном, и как временная стоянка — достаточно внушителен, но у молодых британцев, невежественных в воинском искусстве и привычных к великолепным постоянным постройкам Каэрлеона и Сегонтиума, возведенным еще римлянами, он вызвал лишь разочарованье и презренье.

Трудно сказать, осторожность или забота об удобстве гостей побудили Квинтилиана Иберия разместить посольство за стенами лагеря. В шагах ста от окружавшего лагерь рва были разбиты шатры с собственной коновязью и павильоном, предназначенным служить общим залом. Здесь гостям предложили спешиться, потом конюхам был отдан приказ почистить лошадей и задать им корма. Затем посольство пешком провели главной дорогой к центру лагеря, где находилась ставка командующего.

Тут посольство с прохладной любезностью приняли Квинтилиан Иберий и Марцелий, его младший по званию. Последовал обмен речами, заготовленными заранее и заученными назубок. Речи эти были длинные и столь чрезмерно осторожные, что сами говорившие едва улавливали их смысл. Никто ни единым словом не упомянул ни о послании императора, ни о намерениях Хоеля. Скорее в ответ на довольно равнодушный вопрос хозяев послы пустились в пространный доклад о здоровье старого короля, к которому тонко присовокупили рассказ о том, сколь встревожен был этим король Артур и как скоро этот полководец покинул свою страну, чтобы навестить короля Малой Британии. То, что с собой он привел значительное войско, обошли молчанием, но римскому консулу это было известно, и послы знали, что он это знает…

Только когда вежливое затачивание клинков тянулось уже некоторое время, Герин и Боре позволили себе перейти к заявлению — цветистому и далекому от прямоты — о том, как настроен Хоель и какую поддержку готов оказать ему сам Артур.

Молодые рыцари, которые ожидали, по обычаю, за спиной послов, томились после благочинного бездействия в пути и думали о еде и увеселениях, давно уже заскучали и потому принялись с любопытством осматриваться по сторонам и обмениваться тяжелыми взглядами с воинами противоположной стороны, с равной скукой стоявшими за спинами собственных вождей.

Наконец в этом затянутом и едва-едва продвигавшемся обмене речами, еще более утомительном от того, что Борс почти не говорил по-латыни, а Марцелий не знал никакого другого языка, возникла тупиковая пауза. Переговоры будут продолжены завтра, сказал, вставая и заворачиваясь в плащ, Квинтилиан. Тем временем гостям, без сомнения, захочется отдохнуть и освежиться с дороги. Их отведут в подготовленные для них шатры.

Послы серьезно откланялись. Вскоре эскорт повел гостей назад через лагерь.

— Не сомневаюсь, — с натянутой вежливостью сказал юнец, сопровождавший Гавейна, — что вы устали с дороги. Шатры, боюсь, покажутся вам грубыми и лишенными удобств, но мы привыкли жить в походном лагере…

С этими словами он зевнул. Зевок означал всего лишь то, что юноша устал от длительных речей не менее, чем остальные молодые люди, но Гавейн, которому наскучили те же самые речи, который был преисполнен пренебрежения и уже видел, как начинают тускнеть его надежды на славу, предпочел расценить это иначе.

— С чего вы решили, что мы не привыкли к походной жизни? То, что мы прибыли с мирным посольством, еще не означает, что мы не умеем сражаться и так же готовы к бою, как любой сброд по эту сторону Узкого моря!

Светловолосый юнец, удивленный и разгневавшийся столь же быстро, как и его собеседник, покраснел до корней волос.

— А в каком бою ты когда-либо бывал, господин Хвастун? С Агнеда и Бадона прошло немало времени! Даже прославленному Артуру, которым похвалялись тут ваши послы, нелегко будет вести войну теперь, когда в войске у него одни только болтуны!

Не успел Гавейн набрать в грудь воздуха для гневной отповеди, вмешался еще один юнец, издевательски передразнивая неразборчивый латинский выговор Борса:

— Да и те не слишком уж хороши.

Раздался взрыв смеха, и хотя кто-то, кто сохранил трезвую голову на плечах, попытался обратить эту перепалку в шутку, Гавейн потемнел лицом, и в вечернем воздухе вновь зазвучали обидные слова. Светловолосый юнец, который, похоже, был лицом значительным, вмешался в беседу звонким гневным возгласом:

— И что с того? Разве не вы проделали весь этот путь, чтобы умолять нас не драться с вами? А теперь вы похваляетесь этим, на что способны ваши вожди! Кем еще считать вас теперь, как не пустыми хвастунами?

Тогда Гавейн выхватил меч и пронзил его насмерть.

Мгновенья потрясения, которые последовали за этим, минуты неверия, сменившегося затем смятеньем и ужасом, когда товарищи бросились поднимать павшего юношу и обнаружили, что жизнь покинула его, дали бриттам возможность ускользнуть. Гавейн с криком «По коням!» уже был на полпути к коновязям, за ним по пятам следовали его друзья, которые предвидели грядущее насилие с того самого момента, как их главарь и его собеседник обменялись горькими оскорбленьями. Встревоженные послы промедлили не более минуты, а затем последовали за молодежью. Будь зачинщик кем-либо иным, а не племянником Артура, они бы выдали его или сами подвергли наказанию, положенному нарушителю перемирия, но учитывая положения вещей, вожди поняли, что посольство, на которое, кроме короля Хоеля, никто не возлагал особых надежд, провалилось безвозвратно. Поступок Гавейна превратил всех их в нарушителей перемирия, и как таковым им грозила немалая опасность. Валерий, старый ветеран многих битв, привыкший немедленно принимать решения, тут же принялся отдавать приказы — и не успели хозяева опомниться, как все посольство уже было в седле и галопом пронеслось мимо пикетов римлян.