Воин Арете - Джин Вулф

Пасикрат говорил очень кратко; он заверил жителей Аркадии в дружбе Спарты и объяснил, что полез в волчье логово, где засел кабан, исключительно из желания отомстить за гибель Ликаона.

Фемистокл начал с дружбы между Афинами, Аркадией и Спартой. Лишь в таких вот местах, сказал он, и соблюдаются еще старинные традиции эллинов.

Именно здешние жители должны стать учителями остальной Эллады, должны напомнить людям о высоких идеалах их предков, и примером соблюдения этих идеалов является лежащий перед нами юноша. Затем он сказал, что здесь есть человек, который каждый день забывает абсолютно все, что произошло с ним накануне, однако он не забыл тех уроков, которые были преподнесены ему в юности, а потому – хотя он еще и не успел стать мудрым – он благороден, справедлив и смел. (Я не знал, что он говорит обо мне, пока не увидел, что ко мне повернулось сразу столько лиц, а Ио стала подталкивать меня в бок своим остреньким локотком. Вся кровь бросилась мне в лицо от смущения, я даже чуть было не совершил какое-нибудь непотребство, чтобы Фемистокл никогда больше так не хвалил меня. Честно говоря, ощущение у меня такое, что всяких непотребств я и так совершил великое множество.) Таков был и Ликаон – продолжал между тем Фемистокл. Он тоже испил из источника забвения – вкусив последний благодатный дар добрых богов, которые так заботливы к своим мертвым; однако те уроки, которые он получил в этом доме, остались в его памяти навечно, а потому средь мертвых он будет принят как герой.

Людям не дано избежать смерти, бессмертие даровано лишь богам; для человека же главное в том, что принесет его смерть близким: добро или зло.

Сегодня Аттика, Лакония и Острова вместе с Аркадией оплакивают гибель ее сына. Если варваров и покорили – возможно, навсегда, – то именно благодаря этому союзу.

После речи Фемистокла Ортиген велел принести факел, и тут женщины завыли вовсю. Они вопили, плакали, рвали на себе волосы, они царапали себе лица, пока кровь не потекла ручьями, – они оплакивали не только Ликаона, но и всех умерших, вкладывая в его уши послания любви, утешения и тоски, чтобы он повторил все это их дорогим покойникам, когда окажется среди них в царстве теней. Ортиген, Фемистокл и даже моя маленькая Ио написали письма и вложили их в складки пеплоса юноши.

Потом к сосновой щепе поднесли факел. Огонь занялся сразу, с треском, вскоре перешедшим в рев. Последнее ложе Ликаона окуталось языками красного пламени. День был жаркий, ясный и почти безветренный. Дым ровным столбом подымался в голубое небо. Мы все отступили от костра; но даже и на расстоянии то у одного, то у другого оказывались опалены волосы. В ревущем пламени мне привиделся лик самой Смерти; я быстро отвернулся и стал смотреть на зеленую траву луга, где пасся скот, и на прекрасные гибкие оливы, которые пока что считаются моими – хотя на самом деле принадлежат они Ортигену. Скоро и ко мне придет смерть, только, наверное, оплакивать меня будут не так бурно, а вскоре и вовсе забудут – помнить будет лишь кое-кто, да и то благодаря этим свиткам.

Жертвенными животными были молодой бычок, три барашка и три черных козла. Они посвящались хтоническим богам и были частично сожжены на погребальном костре Ликаона. Зажарен был и тот кабан, на которого мы охотились вчера; для всех угощения было более чем достаточно. Чернокожий сказал, что это я убил кабана, о чем я, разумеется, уже успел позабыть. Он также говорит, что во Фракии мы тоже видели какого-то кабана, который был значительно крупнее этого. Только того так никто убить и не сумел.

Аглаус остановился, чтобы поговорить со мной, и я спросил, сколько ему лет. Ему пошел тридцать второй год, хотя выглядит он значительно старше – наверное, потому что волосы у него уже начали седеть, да и зубов маловато осталось. Он спросил, не являются ли те буквы, которыми я пользуюсь при письме, чем-то вроде рисунков. Я объяснил, что так оно и есть. "А", например, обозначается головой быка и так далее. Однако же я совсем не быка имею в виду, когда пишу букву "А". Я показал ему, как пишется его имя на моем языке, выводя буквы на земле.

Он считает, что тот козлоногий человек – это бог, который живет в горах Аркадии. Его зовут Бог всего[68]. Я спросил, почему его так странно назвали, и Аглаус сказал, что это четвертый сын Времени и Земли, хотя его братья не признают его притязаний на власть в четвертом мире, то есть в нашем. Остальные три мира – это небо, море и Страна мертвых, что лежит под нами. Это божество наводит ужас на тех, кто потревожит его полуденный сон.

Я спросил, видел ли его когда-нибудь сам Аглаус. Он сказал, что видел. Ио, которая прислушивалась к нашей беседе, сказала, что этот бог помогал афинянам во время битвы при Марафоне.

Когда Аглаус ушел, я спросил Ио о том письме, которое она положила на грудь Ликаону. Сперва она мне ничего говорить не хотела, но когда я пообещал, что больше никому не скажу, она сказала, что это письмо ее родителям. Она так и не знает, умерли они или нет, но полагает, что, должно быть, умерли. Она написала им, что живет хорошо и счастливо, а также – что у нее есть хороший муж, но она все равно очень по ним скучает.

Я спросил, кто этот "муж", но она заплакала, и я принялся ее утешать.

Теперь осталось записать только то, что я сказал Ортигену.

Я нашел его у потухшего погребального костра. Он сидел и смотрел на угли. Вокруг было полно народу, но все спали. У него был целый бурдюк вина, и он предложил мне выпить, но я отказался. Он спросил, видел ли я когда-нибудь его сына живым. Я не помнил, так что покачал головой.

– Он был не такой огромный, как ты, – сказал Ортиген. – У нас здесь редко встречаются такие великаны. Но благородная кровь нашего старинного рода в нем чувствовалась.

Я сказал, что мне все говорили, какой это был замечательный юноша.

– Ты что же, из будинов?[69] – спросил Ортиген. – Или из какого-нибудь гетского племени?

Я что-то пробормотал, но, по-моему, он моего ответа не расслышал.

– Наш род участвовал в битвах на ветреных равнинах Илиона, – сказал Ортиген. – А вот мой бедный мальчик никогда в жизни, кроме этих гор, ничего не видел!

Я сыну почести сегодня воздаю.Достойной жизнью долг сполна он отдалБогам, что ему славу обещали.Увы! И жизнь была кратка, и славы он лишен -Ведь гордый царь ахейцев, как и весь его народ,В изгнании таится, себя бесчестя и детей позоря.

– Вот какова наша тайна! – воскликнул с горечью Ортиген. – Теперь ты ее знаешь. Впрочем, ты же все равно все забываешь. Знаешь, кто такие ахейцы?[70]