Шапка Мономаха - Наталья Иртенина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не должно у нас быть причин воевать друг с другом, ибо все мы от единого корня растем, все братья по крови и все зовем Русь отчиной, – продолжал Владимир Всеволодич.
– Как же, брат, хочешь убрать все эти причины, которые благоразумно не называешь? – приторно-сладко осведомился киевский князь.
– Хочу объединить всех в общем и трудном деле, чтоб забыли о раздорах и помнили об одном – если не будет Руси, негде будет и нам, ее князьям, приклонить головы. Пропадем вместе с ней. Перед отцами и дедами нам горько будет на том свете. Сами же себя клясть будем, что не уберегли своего достояния. Половцы – точильный камень, который источит Русь, если не остановим его. Зову вас всех в большой поход на степь. И сразу говорю: таких походов понадобится не один и не два. Сил потребуется много. А заодно и терпения. Да и доверием друг к другу запасаться надо.
– В какой, говоришь, поход? – будто бы удивленный, переспросил Святополк.
– Ранней весной, когда снег только сходить начнет, а половцы еще не думают о войне, потому что их кони слабы от голода.
– Опять хочешь пограбить вежи, как позапрошлой весной? – недовольно скривился киевский князь. – Спору нет, добычи мы много взяли. Да только мне едва ли не всей той добычей тем же летом пришлось откупаться от половцев, чтоб убрались с моей земли.
– Хочу взять добычу покрупнее, чем запрошлогодние вежи, – возразил Мономах. – Дружины надо снаряжать в дальний поход – к Сурожскому морю либо к Дону. Там найдем основные силы врага, по которым и нужно бить.
Святополк Изяславич, опешив, закашлялся. Олег сбросил покров отчуждения и глядел вопрошающе, но с долей внезапного восхищения. Теребовльский князь, чья душа всегда кипела местью врагам Руси, жадно насторожился. Один смоленский Давыд не терял всегдашнего благодушия.
– О половецких конях ты хорошо сказал, князь, – заговорил киевский боярин Иван Козарьич. Мономах успел подметить, как того понудил завести речь локоть Святополка. – И о конях для наших дружин тебе бы следовало так же хорошо подумать. В дальний поход и обоз нужен долгий, а в обоз мы коней у смердов берем, равно и самих смердов. Разреши, князь, задачу: если весной пойдем и села ополовиним, а то и вовсе без пахарей оставим, кто пашню поднимать станет, жито сеять? А в том походе, о котором говоришь, немудрено и коней сгубить, и смердов. Без хлеба останемся, князь.
– Гладко рассудил, боярин, – усмехнулся Владимир Всеволодич. – А теперь ты сам подумай. Вспашет смерд на своем коне землю, засеет, взрастит жито, соберет снопы – а потом налетит на него половец, самого убьет или в полон возьмет, жену и детей к своему коню привяжет длинной веревкой, добро его в свои торока покидает, а гумно с житом сожжет. Так для кого ему пахать на тех конях, которых ты жалеешь?
– И это правда, князь, – удрученно вздохнул Иван Козарьич.
Святополк бросил на боярина косой сердитый взгляд.
– А что это ты, брат, – раздраженно обратился он к Мономаху, – как старший между князьями говоришь? Высоко себя ставишь, я гляжу. Один за всех решаешь, всем свои затеи навязываешь. Будто папа латынский крестовый поход объявляешь. Забыл, кто на Руси великий князь – заместо отца всем вам? Так я и напомнить могу.
Не выдав усмешки, чуть тронувшей губы, Владимир встал, приложил руку к груди и поклонился киевскому князю.
– Брат, ты старше меня, говори первым, как нам позаботиться о Русской земле.
Святополк, не ожидавший чести, растерянно намотал бороду на пальцы.
– Не ты ли толковал – худой мир лучше славной войны, – начал он. – Откупимся от половцев, как и раньше откупались. Слава Богу, Русь не бедная земля, как какая-нибудь Англия или Франкия.
– Вольно так судить тому, чью казну пополняют жиды, будто упыри сосущие серебро из градских людей! – выкрикнул Мономахов боярин Дмитр Иворович.
– Жиды злее сарацин, – немедленно отозвался Олег.
– Что ж, вечно откупаться от нехристей? Не хватит и жидовского серебра, – насмешливо добавил Василько Ростиславич.
– Завидуете моему богатству? – одним взглядом отбил все удары Святополк. – Мне серебра хватит, пока Бог не смилуется над Русью за наше терпение.
– Бог не спасает тех, кто сам не хочет, кто ничего не делает для своего спасения, а трусливое бесславие называет терпением, – неожиданно для всех проронил миролюбивый Давыд.
– Так ты отказываешься, брат, воевать? – в лоб спросил Мономах Святополка.
Киевский князь развел руками.
– И мою дружину не ждите, – встал с места теребовльский Василько. – Этой зимой мои кмети будут другим делом заняты.
– Кто о чем, а вшивый о бане, – прошипел Святополк.
– Половцы, вестимо, сильный и злой враг, – продолжал Василько. – Да ляхи-латынники их не слабее и не добрее. Против них только мы двое с братом Володарем держим оборону. А на этот год послал я людей к торкам и берендеям, чтобы вместе с ними пойти в ляшскую землю и повоевать ее за обиды Руси, за несносные для русского уха ляшские похвальбы.
– Еще не остыли ляхи от той обиды, которую ты им нанес пять лет назад, пожегши у них села и пограбив посады! – возмутился киевский князь.
– А мало им, – отрубил Василько, – раз не унимаются. Громче прежнего тянут старую басню про толстобрюхого Болеслава, который будто бы иззубрил свой меч о врата Киева. И другим Болеславом хвалятся, что он тоже будто бы стучал в ворота Киева мечом. А слушать это нестерпимо, потому как того второго Болеслава с его дружиной избили и выгнали с Руси. Это уже при твоем отце было, при Изяславе Ярославиче, – напомнил он Святополку. – Тебе ли не знать.
– Еще знаю, что земля, на которой ты сидишь, моя отчина, – огрызнулся в ответ киевский князь. – Ею владел мой отец.
– Я тоже не пойду в степь, – раздался голос из угла, где до сих пор молчал Давыд Игоревич, княживший во Владимире-Волынском. – Чтоб, придя обратно, не увидеть на моем столе его. – Он обвиняюще направил палец на Василька.
– Ешь, пей, веселись, Давыд, – весело крикнул ему теребовльский князь, – утверди свой зад на твоем столе и не подымай вовсе. И стол сохранней будет, и меч в бою не потеряешь.
Давыд вскочил, ринулся на обидчика. Собственные бояре удержали его. Поднялся бранный шум – накипело в душах, все кричали на всех. Другой Давыд, смоленский, воздевая руки, взволнованно изрекал слова о любви, в которой подобает жить братьям, но его никто не слышал. Молчал один Олег, с улыбкой наблюдая.
Оглушительный рев пронесся по палате, убив все прочие звуки. Владимир Всеволодич опустил турий рог, сорванный со стены. Дружина его потирала уши.
– Ну все? – сурово спросил Мономах. – А теперь сядьте и слушайте, для чего я так упорно собирал вас всех вместе.
– Наконец! – сорвалось у Олега с языка.
Волынских князей усадили. Святополк Изяславич, удивленный по-новому зазвучавшим голосом Мономаха, безропотно опустился на скамью.
– Сами видите, – тяжело произнес Владимир, – не уживаемся мы друг с другом, когда нет над нами единого правителя, самовластца русского.
– Как это нет? – поперхнулся Святополк. – А я?..
Владимир Всеволодич не удостоил его взгляда.
– Мы уже сами не разберем, кто кого старше по родству, а кто кого младше, и кто какой землей должен владеть по обычаю отцов и дедов. Чтобы нам не передраться до смерти, договоримся: каждый отныне пусть безраздельно и бесспорно владеет той землей, на которой теперь сидит, и не двигается с нее никуда, как прежде двигались, и сыновья его и весь род пусть владеет той же землей, которая будет им отчиной. И ответ пусть держат за нее перед Богом.
– Киев – моему роду, безраздельно? – переспросил ошеломленный Святополк. – Я согласен!
Мономах пересилил себя.
– И никто пусть отныне на зарится на чужое. А если кто замыслит злое на брата, против того будем все мы и честной крест.
– Мне вернут Чернигов? – громко осведомился Олег.
– Я отдам Чернигов только Давыду, старшему из рода Святославичей, – ответил Владимир.
– Брат, – добродушно обратился смоленский князь к Олегу, – посиди в Рязани. Там тишь и гладь, да Божья благодать.
– Щедро, – выдавил Олег Гориславич.
– По труду и оплата, брат, – заключил Давыд.
– А не поверю я, Володьша, что ты в самом деле хочешь отдать Киев Святополкову роду! – Олег даже с места встал, чтобы быть виднее для всех. – Стольный Киев не только его отчина, но и наша с Давыдом, и твоя. Не знаю, что ты задумал, только я на месте Святополка, – Гориславич неприятно усмехнулся, – поостерегся бы так легко соглашаться.
– Тебя забыл спросить, что мне делать, – оскорбился киевский князь.
– Поостерегись на своем месте, Олег, – резко бросил Мономах. – Клеветать на братию – последнее дело. И крест поцелую, и слово свое сдержу.
– А я не уверен, что сдержу, – бухнул Гориславич, садясь.
– Поможем, – кивнул ему Святополк.
– Имеете ли что сказать, князья русские? – Мономах обводил взглядом одного за другим.