Жизнь и смерть ордена тамплиеров. 1120-1314 - Ален Демурже

Если церковнослужители, которые писали историю, не видели в пытке ничего особенного, то агенты Филиппа Красивого и инквизиторы знали ее возможности, умели ее применять и дозировать. Например, на утреннем допросе тамплиер не помнил, что был в чем-то виновен: тогда аудиторию распускали, а когда она снова собиралась вечером, к тамплиеру возвращалась память. Ни один документ не расскажет нам, что происходило в промежутке. Свидетельство Артура Лондона в «Признании» (l`Aveu) дает нам ответ, и он не устарел, как будто этот текст принадлежит нашему столетию. Ногаре и Плезиан знали, что им достаточно появиться во время допроса, чтобы обвиняемый, который, возможно, собирался сказать не то, чего от него хотели, вернулся на путь «истины». Когда летом 1308 г. в Шиноне кардиналы, представлявшие папу, допрашивали Моле, Ногаре и Плезиан были там, и Моле подтвердил свои признания. Эта жертва не была мужественной. Но перестают ли от этого Ногаре и Плезанс быть палачами?

Палачи, приверженцы короля или инквизиторы знали, что, показав для начала пыточные инструменты, можно избежать их применения. Они умели «подготовить» арестанта для показа папе точно таким же образом, какой сегодня применяется для того, чтобы привести обвиняемого в должное состояние перед демонстрацией по телевидению. Показания тамплиеров говорят сами за себя. Эмери де Вильер-ле-Дюк боялся смерти: он вызвался защищать орден, но предстал перед папской комиссией 13 мая 1310 г., на следующий день после казни пятидесяти четырех его товарищей, «бледный и совершенно запуганный», он объявил…

что все заблуждения, приписываемые ордену, абсолютно лживы, хотя вследствие многочисленных пыток, которым Г. де Марсильяк и Гуго де ла Сель, допрашивавшие его королевские рыцари, подвергли его за то, что он сказал, он, свидетель, признался в некоторых из названных заблуждений. Он заявил, что накануне видел своими глазами, как на повозке увозили на сожжение пятьдесят четыре брата названного ордена… а что сам он, если бы ему грозил костер, боясь, что не сможет вести себя достойно, и из страха смерти сознался бы и показал бы под присягой… что все заблуждения, приписываемые ордену, истинны, и что, если бы его попросили, он признался бы даже в том, что убил Господа (р. 189–191).

Допрошенный до этого, 27 ноября 1309 г., Понсар де Жизи, который первым вызвался защищать орден, сказал, что…

насколько он готов пострадать, при условии что мучения будут короткими — обезглавливание, сожжение, или обваривание, — настолько же он неспособен выносить долгие страдания, в которых он, попав под арест, находится уже более двух лет (р. 157–159).

Пытки, применявшиеся инквизицией, были не более чем неприятным, но мимолетным моментом обычной судебной процедуры. Они не достигали высшей степени жестокости, при которой виновного поджаривают на медленном огне, у них была всего одна цель — добыть сведения. Их призвание заключалось «не в том, чтобы выявить истину, а в том, чтобы превратить подозреваемого в виновного». Повторим здесь эту уже процитированную выше фразу, произнесенную английским тамплиером в 1308 г., которой вторит этот текст XX в.:

Под пыткой ты как бы во власти одуревающих трав. Все, о чем ты слышал и читал, оживает в памяти, и ты будто переносишься душой — если не в рай, то в ад. Под пыткой ты скажешь не только все, чего хочет следователь, но еще и все, что, по-твоему, могло бы доставить ему удовольствие. Ибо между вами устанавливается связь, и эта-то связь, думаю, действительно дьявольская… Бентивенга под пыткой мог болтать любую несуразицу, потому что в тот миг говорил не он, а его сладострастие, говорили бесы его души… Если ангелам-бунтовщикам столь немногого хватило, чтоб огонь обожания и смирения стал в них огнем гордыни и бунта, что говорить о слабом роде человеческом?[551]

Наши церковные историки начала XIV в., очевидно, не могли понять, что в застенках Филиппа Красивого эти воины, «которых нелегко напугать» вели себя таким же прискорбным образом. Конечно, тамплиеры 1307 г. обладали лишь ограниченным опытом борьбы с неверными. Но еще немало оставалось тех, кто сражался вовремена Сафеда, Акры и Руада (это было в 1301–1302 гг.). Они знали о подвиге тамплиеров Акры, погребенных под обломками собственного главного дома. Им было известно об участи тамплиеров Руада, а еще раньше Сафеда и Триполи. Сколько из пленных тамплиеров подняли палец и сказали закон (т. е. приняли ислам), чтобы не попасть в руки палачей? Ничтожное меньшинство. Нет никакого сомнения в том, что многие из тамплиеров, подвергнутых пыткам в 1307–1311 гг. и сознавшихся в чудовищных преступлениях, под стенами Акры вели себя геройски.

Это было воинство, созданное лишь для одного вида войны и приученное иметь дело с противником одного типа — с неверными. Тамплиеры были готовы лишь к одному виду самопожертвования, и мусульмане не теряли времени на то, чтобы пытать тамплиеров и госпитальеров: они неизменно перерезали им глотку. Каждый попавший в плен тамплиер знал, какая участь его ожидает.

Однако эти люди были брошены под пресс, действие которого прекрасно показало изучение сталинских процессов в XX в. Тысячи умерли ради Святой земли. Теперь остальным говорили, что они являются «объективными» союзниками сарацин, и, дескать, по этой причине и из-за своих грехов они потеряли Святую землю. Их, защитников католической веры, называли еретиками. Плевать на землю стало смертным грехом, а болтовня в караулке теперь вменялась в преступление. Дело изображалось так, как будто оставалась лишь одна услуга, которую они еще могли оказать христианскому миру, — сознаться. Этого требовали от них христианнейший король Франции и папа, их покровитель. Поскольку они не понимали, на подмогу призвали геенну огненную.

Дать отпор такому врагу тамплиеры оказались неспособны. К тому же тамплиеры, потерявшие направление, потрясенные всем случившимся, не понимающие причины подобных обвинений, лишились руководства. С этой точки зрения Моле и другие высшие чины ордена несут огромную ответственность. Тогда тамплиеры «раскололись». Герои устали? Безусловно. Но дело было проще, они могли быть героями на рушащихся стенах последних бастионов Святой земли и не быть в застенках палачей Ногаре. И главное, они смутно понимали, что идеал, ради которого стоило сражаться, рухнул.

Уже во время процесса находились люди, подвергавшие сомнению действительность проводимой судебной процедуры и призывавшие отвергнуть признания, полученные под пыткой.

Раймунд Са Гардиа, прецептор Ма Дье в Руссильоне, командовавший сопротивлением тамплиеров Арагона, заявил перед своими обвинителями:

Не сумев доказать ни одного из преступлений, в которых они нас обвиняют, эти порочные создания обратились к насилию и пытке, так как только с их помощью они вырвали признания у некоторых из наших братьев…[552]

Раймунд Са Гардиа был тамплиером.

Ринальдо да Конкорреццо, архиепископ Равенны, им не был. Он судил тамплиеров своей провинции и отпустил их на свободу. Несмотря на распоряжения папы, он отказался возобновить процесс и применить пытку. Он решительно осудил ее использование:

Необходимо считать невиновными тех, которые признались из страха перед пыткой, если впоследствии они отказываются от своих признаний; и тех, которые не посмели отказаться от своих признаний, боясь такой же пытки и опасаясь навлечь на себя новые мучения, при условии, однако, что это установлено с точностью (18 июня 1311).[553]

В его церковной провинции находилась Болонья с ее университетом, известным преподаванием римского права.

Еще более показателен с точки зрения общественного мнения вот этот замечательный текст, написанный во время собора в Вьенне цистерцианцем Жаком де Терином. Именно им я бы и хотел закончить эту книгу. Жак де Терин сомневается. Не доказывая, что пропаганда Филиппа Красивого потерпела крах, его сомнения подтверждают, что у ее возможностей были границы:[554]

Те факты, которые ставят в вину тамплиерам и в которых многие из них, в этом королевстве и за его пределами, особенно главные магистры этого ордена, публично признались, омерзительны и должны вселять ужас в сердце всякого христианина. Если то, что они говорят, правда, тогда эти люди впали в чудовищное и преступное заблуждение и с точки зрения веры, и с точки зрения естественной нравственности. <…> Странный повод для удивления и ошеломления! В чем дело? Неужели свет веры, да что я говорю, пламя естественного закона могло вдруг омрачиться столь ужасающим и позорным образом у стольких людей, таких известных, таких высокопоставленных, из которых одни простолюдины, а другие аристократы, все принадлежат к разным народам и говорят на разных языках, но все рождены в законном браке и воспитаны среди глубоко верующих христиан? В этот орден вступали, чтобыотомстить за обиды, нанесенные Христу, чтобы защитить или вернуть святые места, чтобы биться с врагами веры, так неужели же Князь тьмы сумел так быстро их совратить, изменить их до такой степени и таким постыдным образом и установить над ними столь прискорбную и поразительную власть?