Серые братья - Том Шервуд

– Запишите, – сказал инквизитор, ведущий допрос, – обвиняемая прячет от нас тело, скрывая возможную метку дьявола на нём.

Женщина торопливо опустила руки и зашлась в немом плаче.

– Запишите, – сказал тот же голос, – обвиняемая сильно дрожит, что несомненно говорит о страхе разоблачения.

– Я просто боюсь! – выкрикнула вдруг женщина. – Боюсь палача, и огня, и железа! Ночь, меня взяли от мужа, дети мои плачут, а я здесь одна, и мне страшно!

– Запишите. Обвиняемая близка к раскаянию.

Женщина без сил опустилась на каменный пол. Оперлась на руку. Лицо её закрыли упавшие спутанной пелериной длинные чёрные волосы.

– Мы имеем показания свидетеля, – неторопливо, растягивая гнусавые звуки, стал читать какую-то бумагу допрашивающий, – что во время вступления со своим мужем в супружескую связь ты издавала нечеловеческие звуки: мяукала, словно кошка, и шипела, словно змея. Отвечай: не оборачивалась ли ты демоном-суккубом, который похищает у мужчины его силу?

– Кто этот лживый свидетель? – всхлипывая, отозвалась женщина. – Всю нашу жизнь мы с мужем спим одни в комнате, и никто не мог нас ни видеть, ни слышать.

– Мы не ведём речь о возможности видеть, напрасно ты пытаешься сбить нас с хода допроса. Мы говорим о звуках. Их вполне мог кто-то услышать, подойдя ночью к окну! Или ты дерзнёшь утверждать, что наши подозрения не имеют основы? Отвечай: мог кто-либо слышать, или не мог?

– Слышать… мог. Но и сделать ложный донос тоже кто-нибудь мог! Мало ли есть лживых людей! Или жадных! Ведь если вы обвините меня, то всё наше имущество отнимут, а доносчик получит десятую часть! Как можно верить?..

– Так вот мы и имеем намерение установить истину. Ты должна доказать, здесь и при нас, что не издаёшь нечеловеческих звуков во время супружеских отношений.

– Но что же вы такое говорите? – женщина, стоя на коленях, выпрямилась. – Вы хотите привести сюда моего мужа и заставить нас… То, что люди скрывают всегда…

– О, это было бы слишком просто. К сожалению, в момент оглашения обвинения, твой муж безусловно стал свидетелем по твоему делу. И во избежание сговора между вами мы не можем допустить вашей встречи.

– Но как же вы хотите узнать… Если здесь не будет моего мужа?

– Как и всегда в таких случаях. Эту трудную и утомительную обязанность выполнит палач.

Женщина, вскинув к груди испуганно руку, вдруг уронила её, словно плеть, и обмякнув, повалилась сама на холодный каменный пол. Палач поднялся с колоды, не спеша подошёл и толстыми, почерневшими от засохшей крови верёвками привязал женщину к скамье. Епископ, громко сглотнув слюну, наклонился к сидящему рядом Иерониму и спросил:

– А если палач утомится, а она не зашипит змеёй, – допрос будет отложен?

– Нет, – строго ответил молодой инквизитор. – Его тут же заменит кто-то из нас. А потом – ещё кто-то. Не будем же мы прерывать такой важный допрос!

– А… – понизил голос до шёпота епископ, – … не может ли случиться так, что и мне придётся участвовать в допросе?

– Только без свидетелей, – искоса, со значением взглянув на прячущего под маской раскрасневшееся лицо собеседника, произнёс Иероним. И так же тихо добавил: – Вадэ мэкум.

Он встал и вышел в соседствующий с трибуналом винный подвал. Епископ поспешно последовал за ним.

В подвале ярко горели факела, и они освещали ровные невысокие ещё ряды начатой каменной кладки, и бесформенные серые кучи камня, бочки с известью и песком – и широкую, длинную скамью с пронзительно белеющим на ней женским телом. Женщина была привязана так же, как и та, за стеной, к которой подступил не снявший своего колпака трудолюбивый палач.

На звук шагов женщина повернула лицо, и на нём блеснули тонкие полосы. «Она плакала!» – понял епископ, и сердце его уколола невидимая сладостная игла.

– Мы не застали вашего мужа дома, – сказал, подойдя к женщине, Иероним. – Он, узнав об обвинении, выдвинутом против вас, должно быть, сбежал. Но, чтобы решить – сжечь вас утром или отпустить, мы должны закончить допрос! Так что супружескую обязанность возьмёт на себя палач трибунала, или наше доверенное лицо.

Епископ узнал эту женщину. Молодая супруга очень богатого и влиятельного в городе человека. Он очень часто видел их обоих на своих проповедях, и ослепительная красота её каждый раз заставляла бешено колотиться его такое ещё не старое, такое сильное ещё сердце. И вдруг – вот она, в его полной власти, и как будто закона о целибате он не нарушает: каждый католик в меру своих сил обязан содействовать святой инквизиции! Кровь молотами стучала в его висках, пальцы, скрючившись, хищно подрагивали.

– Эссэ фемина[30]! – сказал, ободряюще тронув епископа за рукав, Иероним, и повернулся, чтобы уйти.

Но епископ вдруг торопливо шагнул ему вслед и зашептал:

– А свидетелей в самом деле не будет? Сюда никто не войдёт?

– Никто без моего ведома, – с металлической ноткой в голосе отчеканил помощник главы инквизиторского трибунала.

– А она? Она потом никому не расскажет?

– Её сожгут завтра утром на аутодафе. Или послезавтра – если ваше преосвященство пожелает ещё раз провести с ней допрос.

– Но… Но она, когда пойдёт на костёр, может увидеть мужа в толпе, или родственника, и крикнуть им!

– Ведьм всегда и везде сжигают, предварительно крепко завязав им рот, – снисходительно напомнил Иероним. – Чтобы они не могли призвать на помощь бесов, которым служили.

– Это разумно, – вполголоса проговорил епископ, провожая Иеронима и закрывая за ним дверь. – Предусмотрительно и разумно.

Аутодафе

Перед самым утром епископ вышел в помещение трибунала. Он был мокрым от пота, хотя и не выглядел утомлённым. Подошёл к креслу, сел. Спросил Иеронима:

– Вы с вашей обвиняемой – что же, ещё не закончили?

– Закончили. Вон, палач отвязывает.

– И что? Она шипела змеёй?

– Да. И мяукала кошкой, и лаяла собакой, и даже свиньёй хрюкала. Хитрая ведьма думала, что таким образом она добьётся прекращения допроса.

– Признана ведьмой?

– Разумеется. Вот протокол.

– Сожгут?

– Сегодня же.

– А та, за стеной… Ни звука не издала. Её сожжение можно как-нибудь отложить? Чтобы завтра можно было продолжить допрос?

– Нет ничего проще. Отложим.

Палач освободил лодыжки и запястья “ведьмы” от набухших от крови верёвок. Голова женщины мягко, как будто не имела шеи, упала на бок. Уставились на епископа огромные, в расплывшихся по глазницам чёрных кругах, невидящие глаза. Она, с трудом разлепив искусанные губы, тихо спросила:

– Я… ведьма?..

– Да, – вместо епископа коротко ответил палач.

– И… Сожгут?..