Школа добродетели - Айрис Мердок

Эдвард решил, что лучше все же вернуться на дорогу. Посмотрев на часы, он понял, что потратил немало времени, сверяясь с картой и шагая по кочковатой земле. Время уходило, и нужно было торопиться. Чуть не плача, он подумал: «Мне нехорошо, я так странно себя чувствую. Какая-то лихорадка, горячка, голова болит, хочется лечь и заснуть. Может, все дело в солнце? Я вижу его как золотой шар, плывущий сквозь туман, но я не должен на него смотреть. Уже все заволокло туманом, да? Ведь это туман, а не мои глаза? Не нужно мне было пить этот сок. Для чего он стоял там в маленьком кувшине? Неужели они оставили его специально для меня? Они не хотели меня выпускать. Я не должен смотреть на солнце. Я хочу присесть и отдохнуть, но я не должен этого делать, я должен добраться до Брауни, а если я этого не сделаю, то больше никогда ее не увижу».

Он решил еще немного пройти по тропинке, только нужно было торопиться. Заросли крапивы казались похожими на зеленое кресло, и ему вдруг пришло в голову, что он попал в одну из картин Джесса! Лист коснулся его руки, прочертив зудящую линию. Эдвард остановился, широко расставил ноги, чтобы сохранить равновесие, и посмотрел на реку. Он был совсем рядом с «мостом», где вода перекатывалась через переброшенную с берега на берег ограду, образующую ненадежный переход. У него под ногами росли грозди первоцветов, а ближе к воде цвели желтые ирисы; по плавучим водорослям бегали трясогузки. Он почувствовал желание перебраться на другой берег. Неужели перст судьбы указал ему этот путь, запрограммировал его на выбор этой тропинки? Бурая вода текла целеустремленно, ровным потоком и не так быстро, как прежде; она обтекала деревянные планки, перекатывалась через них спокойно, без пены, издавая мягкий журчащий шепоток. Вода была прозрачная, как тонированное стекло. Эдвард посмотрел на сочные зеленые побеги тростника, оценил расстояние между берегом и лежачей оградой.

Потом он увидел нечто удивительное, нечто ужасное. Он увидел Джесса. Джесс был внизу в воде, под ним, — смотрел оттуда вверх. «Он сошел с ума, сошел с ума, — подумал Эдвард, и его потрясение было таким сильным, что он отошел от края, словно получил сокрушительный удар. — Джесс увидел меня и спрятался там, в реке, он решил меня испугать». Он подошел и взглянул снова. Теперь картина изменилась. Он все еще видел Джесса, но теперь он понял, что тот находится под водой. Эдвард рассмотрел его лицо, открытые глаза, какое-то подобие улыбки; черные волосы и борода, увлеченные силой течения, шевелились в воде, четко была видна одна рука с рубиновым перстнем. За головой Джесса было что-то вроде черного бугорка, оплетенного стеблями мертвого тростника. Вода здесь казалась спокойной, похожей на бурый студень, и глаза Джесса смотрели на Эдварда, как глаза какого-то морского чудовища. «Боже мой, — подумал он, — это галлюцинация. Вроде тех ночных сновидений, когда меня опоили. Они накачали меня».

Он встал на колени и опустил руку в воду. Стоило ему взбаламутить ровную поверхность, как видение исчезло, но несколько мгновений он чувствовал пальцами перстень, что-то мягкое и холодное, твердый поясок. Потом и это ощущение исчезло. Эдвард встал и снова уставился вниз, наклонив голову вперед, чуть не падая в реку. Он видел бурую воду, раскачивающиеся молодые тростники — и ничего больше. Теперь вода пенилась и закручивалась, и он уже не видел сквозь нее. «Джесс не сошел с ума, — подумал Эдвард. — Это я свихнулся». Он отошел от воды и побежал вдоль берега.

Потом он перестал бежать и зашагал дальше. Тропинка оборвалась у моста. Высокая трава замедляла движения, и Эдвард был вынужден остановиться. Он развернулся и пошел назад. Рот у него был открыт, дыхание вырывалось короткими взволнованными стонами. Он снова остановился над тем местом и заглянул в реку, в воду, к которой вернулась ее буровато-стеклянистая прозрачность. Под водой ничего не было. Он сел и соскользнул вниз по берегу, зарывшись каблуками в глинистую поверхность, остановился по колено в воде. Он снова посмотрел в воду, зачерпнул ее руками и принялся ходить вдоль берега, пробуя ногами дно, погружаясь в поток почти по пояс. Выбрался наверх и, продираясь сквозь траву, пробежал вдоль берега по течению, заглядывая в тростники, шаря глазами среди длинных колеблющихся в воде растений. Потом он оставил это занятие и быстрым шагом направился по траве к дороге.

Добравшись до нее, Эдвард все еще тяжело дышал от страха и потрясения. «Это ужасно, это отвратительно, — думал он. — Неужели я и дальше буду таким? Я разрушаюсь?» А еще он думал: «Да нет, они не травят меня, это мои собственные проблемы. Это тот ужасный наркотик, что я принимал, он навсегда останется в моей крови, навсегда. Какое жуткое видение. Я погибаю. Вот до чего я дошел, вот куда меня несет. А я-то думал, что выздоравливаю. Думал, что мне лучше. Но наказание, конечно же, следует автоматически». И еще: «Что сможет поделать с этим Брауни? Я не должен ей говорить, хватит с нее моих прежних бед, она и так предостаточно наслушалась, она узнает и придет в ужас, ничего, кроме отвращения, я у нее не вызову. Ах, Брауни, бедная, бедная Брауни». Когда он добрался до коттеджа, она ждала его, стоя у двери.

— Эдвард, что с тобой? Ты болен?

— Нет. Да. Думаю, у меня малярия.

— Малярия?

— Да, тут на болоте малярийные комары.

— Ты весь мокрый и в грязи.

— Я провалился в лужу. Ужасно глупо. Боялся опоздать.

— Сядь. Хочешь чего-нибудь? Кофе? Шерри?

— Нет, ничего не надо, я через минуту буду в порядке.

Эдвард сел на низенький стул. Голова у него кружилась, черное облако витало над ним, над самой его головой.

— Я не должен досаждать тебе, Брауни, — сказал он. — Не хочу тебе мешать. Ты должна собираться.

— Я уже собралась. Идти до автобуса всего ничего. Выпей-ка чего-нибудь. Я и сама выпью.

— Хорошо. Шерри.

У шерри, темного и довольно сладкого, был великолепный вкус, напоминавший божественный нектар. Эдварду стало чуточку получше.

— Спасибо. Я пришел в себя. Нет, конечно, это не малярия. У меня был грипп, а теперь я почти поправился.

— Ты весь дрожишь. Я включу обогреватель. Вот так.

— Ах, Брауни, Брауни…

Они посмотрели друг на друга.

В темной комнате, где все было покрыто то ли печной гарью, то ли налетом времени, Брауни казалась старше и тусклее: волосы не так блестели, на лице лежала печать усталости или грусти. Она надела юбку цвета морской волны и коричневую кофту, поверх которой совсем не к месту торчал воротничок синей блузки. Бледное лицо было чрезмерно крупным и голым, не защищенным ни косметикой, ни красивой прической, ни обаянием. Она замерла, тяжело расставив ноги, сцепив перед собой руки, и глядела на Эдварда. Брауни стояла неподвижно, и Эдвард попытался тоже встать.

— Нет-нет, сиди. Хочешь, затоплю печь?

— Нет, пожалуйста, не надо…

— Я вчера не топила. А сегодня утром холодновато. В доме сразу становится сыро.

Она подтащила к себе стул с прямой спинкой и села, возвышаясь над Эдвардом, а он чувствовал себя неловким и слабым на своем стуле пониже с провалившимся сиденьем и деревянными подлокотниками. Ноги его были неловко вытянуты вперед, а над его брюками от жара обогревателя, который Брауни поставила рядом с ним, поднимался парок. Эдвард хотел найти стул повыше, но не отваживался ни на это, ни на то, чтобы попросить еще шерри.

— Спасибо, что согласилась встретиться со мной…

— Ну что ты…

— Ты сказала, что хочешь спросить меня еще о чем-то.

— Да. Вообще-то о двух вещах… Ты уж извини меня за этот… допрос, что ли… но я чувствую, что должна прояснить все, пока у меня есть возможность видеть тебя.

— Да… конечно… — Для Эдварда это прозвучало так, словно очень скоро их встречи закончатся, и навсегда.

— Может, такой вопрос тебе покажется сумасшедшим… но… слушай, ты мне правду сказал в прошлый раз, что дал ему наркотик, а он не знал об этом?

— Да. Боже мой, если ты мне не веришь, мне конец!

— Нет, я знаю, но мне необходимо выбросить из головы одну мысль. Сам он у тебя ничего не просил?

— Нет!

— Тем не менее у него могли быть… какие-то основания… для того, чтобы выпрыгнуть в окно.

— Не понимаю, — сказал Эдвард.

Ему снова стало нехорошо, чернота вернулась, невыносимое отчаяние смыкалось вокруг.

— Я хочу сказать, ты уверен, что это не самоубийство?

— Самоубийство? Нет! Конечно же нет!

— Он не горевал, ничего ужасного с ним не случилось, его девушка не уходила от него, или…

— Нет!

— То есть, насколько тебе известно, он был абсолютно счастлив и в полном порядке?

— Да, он был в порядке, абсолютно счастлив, все у него шло великолепно. Боже, извини меня…

Брауни вздохнула. Она смотрела на яркое мерцающее окошко обогревателя, приподняв уголок юбки и бессознательно теребя ткань пальцами.