Калигула - Зигфрид Обермайер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кальвий покачал уже почти полностью облысевшей головой.
— С ним все так запутано! Он прислал несколько писем, и ни в одном из них не чувствуется восторга от военной жизни. Племянник просто умалчивает об этом, подробно рассказывая о своеобразии Эфеса, храме Артемиды и тех, кто еще его посещает. Причем делает это так искусно, что у меня возникло подозрение, а не переписаны ли строки у Геродота. Но нет, как выяснилось, я ошибался.
Кальвий вздохнул, отодвинув в сторону пыльный свиток. Он не упомянул о недавнем признании Сабина в том, что любовь обращается с ним как с непослушным рабом, которого временами приходится пороть. Так было написано в письме, но это могло быть и шуткой.
— Давай закончим, не могу больше дышать книжной пылью, — предложил Кальвий.
Тут в дверь вошел управляющий:
— Для тебя только что принесли письмо, господин.
— Откуда пришел посыльный?
— Это был поденщик, он сказал только, что получил поручение от какого-то незнакомца.
Кальвий кивнул и удалился со свитком в свои покои. Там он сломал печать и прочел:
«Достопочтенный Корнелий Кальвий! Друг, желающий тебе добра, настоятельно рекомендует покинуть Рим в ближайшее время. Твоя жизнь в опасности, которая исходит сверху. Ты ученый человек, и я могу напомнить строки Овидия, который так описал твое нынешнее состояние: „Pendere filo“. Да, жизнь твоя действительно висит на шелковой нити, поэтому позаботься о том, чтобы преторианцы нашли дом пустым. Сразу же уничтожь это письмо!»
Кальвий перевернул свиток. Дешевый папирус и печать ничего не говорили об авторе. Ошибки в письме отсутствовали, и написано оно было ровным беглым почерком.
Кальвий озадаченно покачал головой. Опасность, которая исходит сверху? К тому же намек на преторианцев. Это могло указывать только на императора и сенат. Но его не в чем было упрекнуть, ни в одной мелочи.
Кальвий не принимал участия в политической жизни, но и от него не укрылось, что в последнее время участились процессы по делам об оскорблении величия, и часто они касались людей, которых он хорошо знал и не мог поверить в их виновность. Как убежденный стоик, Кальвий сохранял спокойствие, но он хотел знать, что происходит, и решил обратиться за разъяснениями к своему родственнику Бальбию, сенатору.
Через два дня они встретились. Вид у Бальбия был затравленный, и он несколько раз спросил носильщиков, действительно ли за ними никто не шел. Когда-то он быстро соображал и так же быстро говорил. Необдуманное высказывание едва не стоило ему жизни во времена Тиберия, с тех пор Бальбий стал сверхосторожным.
Когда Кальвий передал ему в руки послание, тот, окинув его быстрым взглядом, в страхе выронил, будто обжег пальцы. Сенатор оглянулся и спросил шепотом:
— Ты доверяешь рабам? Нас никто не услышит?
— Если будешь говорить тихо, никто. Итак, что это значит?
— Я уже видел несколько подобных писем. Никто не знает, откуда их доставляют, но автор должен быть хорошо информирован, поскольку никогда не ошибается. Я знаю двоих, кто не послушался его совета и оказался на Гемониевых ступенях.
— Но в моем случае это должно быть ошибкой! Я не общаюсь ни с одним политиком, ни в чем не участвую. Время моего сенаторства давно позади: после смерти Августа я добровольно оставил службу. В чем меня можно упрекнуть?
— Ты богат, Кальвий, — сказал сенатор.
Кальвий засмеялся:
— И это преступление?
— Для Калигулы — да…
Бальбий сам испугался своих слов и тут же добавил:
— Забудь, что я сказал, и воспользуйся советом. Поезжай под вымышленным именем куда-нибудь подальше от Рима, и оставайся там, пока воздух здесь не станет чище. Я и многие другие надеемся, что ждать уже недолго.
— Я подумаю, — ответил Кальвий, по-прежнему оставаясь спокойным.
— Не раздумывай долго, Фортуна в последние дни стала особенно капризной.
Корнелий Кальвий, тщательно все взвесив, решил не принимать случившееся всерьез и остался в Риме, успокаивая себя словами Вергилия: «Один раз умирает каждый».
Калигула снова боролся со своим заклятым врагом — скукой. Он торопил наступление лета, чтобы на своем роскошном корабле совершить плавание вдоль берега и посетить недавно построенные виллы между Антиумом и Путеоли, наслаждаясь восторженными криками собравшегося народа…
— Ничего, совершенно ничего не происходит! — жаловался он недавно Геликону. — Дела у людей идут слишком хорошо, потому что нет никакой опасности, не грозят никакие катастрофы. Во времена Августа, например, случился разгром Вара, а сейчас? Ни войны, ни голода, ни землетрясения, ни пожаров! От этого можно прийти в отчаяние!
— Фортуна держит свою руку над Римом, защищая от напастей, император, и мы должны быть ей благодарны. Но я уверен, что скоро ты найдешь выход и удивишь свет потрясающими идеями.
Калигула ценил мнение Геликона, и сейчас эти слова подстегнули желание выдумать что-нибудь небывалое, удивительное, драматическое, приправленное злорадством, но сразу в голову ничего не приходило. Он злился и, чтобы отвлечься, велел высечь пару рабов. Те столь страстно занимались любовью в дворцовых термах, что при появлении императора не смогли вовремя прекратить свои игры.
— У вас прекрасно получается развлекаться друг с другом, можете теперь продолжить по-другому.
И оба были вынуждены пороть друг друга до крови. Зрелище возбудило Калигулу, и он велел послать за Пираллией, которая теперь, чтобы при необходимости всегда быть под рукой, жила во дворце. То, что она все равно уходила и приходила без разрешения, когда вздумается, нравилось императору. Он не выносил угодливых, скучных женщин, в них он ценил — в противоположность мужчинам — определенную строптивость.
Но в этот раз Пираллия оказалась на месте, и они вместе отправились в спальню, где их ожидало роскошное ложе императора, покрытое шкурами молодых волков.
— Мой фаллос жаждет твоего тела, Пираллия! Сейчас ты единственная настоящая женщина во всем Палатине — возможно, даже во всем Риме.
Пираллия тихонько засмеялась.
— А ты, Гай, умеешь делать комплименты. Даже если бы ты был сапожником или булочником, мог бы своими речами заманить в постель любую женщину.
Теплый блеск появился в неподвижных глазах.
— Теперь ты сделала мне комплимент, во всяком случае, необычный. Сапожник, булочник… Не могу себе представить.
— Или сенатор… — поддразнила Пираллия.
Калигула глухо засмеялся:
— Тогда лучше булочник или сапожник!
Он подошел к ней сзади и, обхватив грудь, крепко сжал ее. Гречанка почувствовала покрытое волосами тело, и, как всегда, это прикосновение возбудило ее. Она развернулась, поцеловала его соски, ощутила напряженный фаллос любовника и упала на ласкающие кожу волчьи шкуры.
— Давай же, Гай, быстрее! Возьми меня!
Калигула вошел в нее напористо, как легионер, насилующий пленницу, грубо проникая в тело, будто хотел добраться до внутренностей.
И любил Калигула со всей жестокостью, потому что получал удовлетворение только тогда, когда мучил кого-то. Но Пираллии нравились его грубые ласки. Потом она озабоченно рассматривала синяки на бедрах.
— Смотри, что ты сделал со мной, жестокий!
Калигула польщенно смеялся. Что бы ни сказала эта женщина, она не могла его обидеть, и он снова подумал, как ему повезло, что он встретил Пираллию.
— Все-таки я женюсь на тебе — всему Риму назло!
— А Лоллия Павлина?
— Я давно должен был с ней развестись, но она стала мне так безразлична, что я и думать забыл о своей жене.
— Пираллия Августа — почему бы и нет? Но у императрицы есть еще и обязанности, и я думаю, что не подхожу на эту роль. Я ведь только проститутка.
Но Калигулу уже занимали другие мысли, и он не слушал Пираллию.
— Мне нужен твой совет. Что бы ты сделала, если бы от тебя ожидали чего-нибудь необычного, удивительного… Не раздумывай долго, просто скажи, что первое придет в голову.
Пираллия откинулась на ложе и скрестила руки за головой.
— Меня содержал некоторое время один человек. Мы плыли из его имения на Сицилию… Когда мы на лодке переезжали из Региума в Мессану, он сказал: «Если бы у меня было много денег, я соединил бы оба берега огромным мостом». И это было бы действительно чем-то необыкновенным, удивительным.
— Огромный мост… — повторил Калигула в задумчивости. — Я соединю мои виллы в Бавли и Путеоли акведуком длиной в три мили, над морем… Да, я сделаю это! Но он будет не из камня или дерева — тогда придется слишком долго ждать, это будет мост из кораблей.
Корнелий Сабин не хотел лишаться комнаты у храма Артемиды, считая это дурным знаком, как если бы он совсем отказался от Елены.
Он по-прежнему нес службу в легионе, равнодушно, без внутреннего участия, но обязанности свои выполнял хорошо. Только в свободное время молодой трибун все чаще уединялся в своей комнате с кувшином вина.