Голоса исчезают – музыка остается - Владимир Мощенко

Меня вдруг заметил известный в ту пору поэт Сергей Васильевич Смирнов, который был проездом в Харькове и прислал мне потом из Москвы несколько писем. Писала мне с полгода и Мариэтта Сергеевна Шагинян, которая советовала перейти от стихов к прозе (ей почему-то нравились мои газетные очерки). Но учиться я и в университете не захотел – тем более, что получил от редактора газеты «Комсомолец Донбасса» Павла Филиппова приглашение возглавить отдел литературы и искусств. Работал я вместе с молодым шахтёрским поэтом Николаем Анциферовым; с ним мы снимали комнатку на выселках, в районе 6-го ставка. Не успел я привыкнуть к хорошим пальто и шляпам, как загремел в Нахичевань-на-Араксе, в в/ч 33100, в школу артиллерийских разведчиков. Летом в полдень, дотронувшись рукой до станины гаубицы, можно было получить сильный ожог.

В «Литературной газете» состоялся мой поэтический дебют (в памяти осталось очень мало строчек из той подборки), и меня тут же каким-то образом разыскал Леонид Николаевич Мартынов. Он прислал мне в Нахичевань огромную бандероль с самым первым «Днём поэзии», где были широко представлены его стихи. То был праздник! В Нахичевани я болел москитной лихорадкой, видел останки моста Александра Македонского через Аракс, ездил в командировку в Тбилиси, и там меня благодаря поэту Иосифу Нонешвили пригласили на службу в газету Закавказского военного округа; побывал я и в Баку, встретился в журнале «Литературный Азербайджан» с поэтами Абрамом Плавником и Иосифом Оратовским, которые меня охотно печатали.

Наконец я демобилизовался. Жизнь моя в Тбилиси была сущим раем. Этот город открыл мне сурового, не от мира сего Галактиона Табидзе, ласкового Симона Чиковани, взрывного Алеко Шенгелию и ещё Гоги Мазурина, Шуру Цыбулевского (о них я постарался написать более подробно). Сюда приезжали Александр Межиров и Владимир Соколов, и мы стали друзьями. Но самым большим моим другом была поэтесса Светлана Кузнецова, с которой мы оставались духовно близкими вплоть до её ранней кончины… Я объездил и исходил весь Кавказ, особенно Закавказье. В 1962-м в «Заре Востока» вышла моя первая книжка стихов «Встречный ветер», которая подверглась справедливой резкой критике в республиканской газете и полному приятию в Литинституте (там я учился заочно). Странно вообще, что столь бездарная писанина привлекла внимание.

5

Я затосковал по Москве, по русской литературной среде, путь к которой оказался весьма причудливым. Служебная командировка в Венгрию («самый весёлый барак соцлагеря»), в Будапешт, знакомство с совершенно другим образом жизни, с такими джазменами, как контрабасист Аладар Пэгэ, художниками-авангардистами, писателями-диссидентами. Потом пошла сплошная казёнщина, служба в министерстве внутренних дел, из-за которой страсть к творчеству у меня несколько поостыла. Жизнь мою скрашивала дружба с гроссмейстером Сало Флором и семейством Есениных (Флор был женат на дочке Александры Александровны Есениной, Татьяне). Став полковником, я не захотел дослуживаться до пенсии и, воспользовавшись случаем, по ходатайству Союза писателей получил разрешение уйти на «вольные хлеба».

В писательском Союзе состою уже давно, но поэтом и прозаиком, как мне кажется, стал лет всего лишь пятнадцать-двадцать назад, притом абсолютно случайно, сумев оказаться «по ту сторону строки». Это было похоже на озоновую дыру. Тут от желания абсолютно ничего не зависит. Потому я и сказал, что это жизнь меня подстерегла – что с того, что, может, по ошибке… Озоновая дыра может привести и к гибели, но иначе, как известно, не бывает.

Примечания

1

Джезказганскому ИТЛ суждено было стать вскоре Степлагом, расширившим свои пространства для бывших советских военнопленных.

2

Узник Степлага поэт Вадим Попов писал: «Ах, какие в Джезказгане зори! Здесь, подобно неземным дарам, неба купол в огненном узоре медью отливает по утрам».

3

Евгений Евтушенко в эссе «Благоговейный человек» (антология «Десять веков русской поэзии»), говоря об этом стихотворении, писал: «Сын такой матери способен на самые рискованные поступки хотя бы благодаря преподанному ею раз и навсегда уроку презрения к трусости. У меня тоже была такая мать, хотя это вовсе не отменяло того, что она смертельно боялась за меня…» К месту и слова Юрия Грунина: «В 1989 году, увидев мои стихи в „Огоньке“, мой лагерный приятель Владимир Пескин, москвич, инвалид войны, получил в редакции мой адрес и прислал приветственное письмо. Я ответил ему. Узнав, что я собираю материалы о мятеже (Кенгирском восстании. – В. М.), Володя прислал письмо, в котором <…> поведал: „Когда охранник заорал на меня «руки вверх», я это сделать отказался – крикнул ему, рванув куртку на груди: „На, гад, стреляй! Воина убьёшь, а не вшивоту арестантскую!“ Охранник вдруг обмяк, ткнул меня пистолетом в бок и почти дружелюбно произнёс: „Ну что разорался-то? Не хочешь руки подымать, ну и хрен с тобой, иди так!“».

4

Вот почему Ю. В. в очередном письме прислал свои строки: «Мое разбитое корыто – вот эта утлая ладья. Всё на ветру, вся жизнь открыта, и каждый встречный ей судья…».

5

Вместе со мною стихи Юрия Грунина горячо рекомендовал журналу «Дружба народов» Александр Ревич, чья приписка к ним гласила: «Это заслуживает всяческого одобрения!».

6

Горбыль – пайка хлеба.

7

«Одойя» – народная грузинская песня.

8

Мерани – крылатый конь в мифологии Грузии.

9

В 1971-м он так обращался к издателям: «Мои годы никак надо мной не висят, а крепчают, как градусы в горькой настойке. Было двадцать да тридцать – теперь пятьдесят. Я ещё покручусь, вероятно, полстолько. Вот поэтому я вас как раз и прошу: я пишу всей душой, болью каждого мига, и ещё, и ещё, и ещё напишу, – пропустите в печать мою первую книгу!» Не пропустили! Первой книги пришлось ждать ещё более 20 лет. В 1972 году сборник стихов был уже набран и должен был выйти в свет в Алма-Ате, но по причинам, далёким от поэзии, набор был рассыпан.

10

В книге даны мои переводы, кроме тех случаев, которые указываются особо.

11

«Циспери канцеби» – «Голубые роги» (так назывались журнал и объединение грузинских символистов).

12

Перевод Константина Липскерова.

13

Иосиф Гришашвили. Литературная богема старого Тбилиси. Перевод Нодара Тархнишвили (текст) и Владимира Леоновича (стихи). Тбилиси. Мерани. 1977.

14

Перевод Александра Ревича.

15

Бенито Буачидзе был расстрелян в 1937 году как «враг народа».

16

Из воспоминаний Анны Гумилёвой: «Семья Гумилёвых прожила в Тифлисе три года. В 1900 году мальчики поступили во II тифлисскую гимназию, но отцу не нравился дух этой гимназии, и мальчики были переведены в I тифлисскую гимназию. В Тифлисе Коля стал более общительным, полюбил товарищей. По его словам, они были „пылкие, дикие“, и это ему было по душе. Полюбил он и Кавказ. Его природа оставила в Коле неизгладимое впечатление. Часами он мог гулять в горах. <…> Однажды, когда Коля поздно пришёл к обеду, отец, увидя его торжествующее лицо, не сделав обычного замечания, спросил, что с ним? Коля весело подал отцу „Тифлисский листок“, где было напечатано его стихотворение – „Я в лес бежал из городов“. Коля был горд, что попал в печать. Тогда ему было шестнадцать лет».

17

Музыкальные инструменты.

18

Осуждён Военной коллегией Верховного суда СССР по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации и расстрелян 21 апреля 1938 года на полигоне «Коммунарка».

19

Шикаста – восточная мелодия.

20

Переводчик неизвестен.

21

О стихах второй книги Вл. Эльснера, прекрасно иллюстрированной, в том числе Мартиросом Сарьяном, Валерий Брюсов убийственно заметил: «Подогретая водка». Но имя Брюсова в нашем разговоре с Владимиром Яковлевичем не упоминалось.

22

В каком-то из многочисленных интервью, когда зашёл разговор о том, что Володя был подвержен распространённой русской слабости, Марианна ответила, что это слишком мягко сказано, что он тогда находился в тяжелейшем состоянии, сознательно шёл к самоуничтожению. И добавила: «Я думаю, что его зависимость от алкоголя – следствие трагедии, которую он пережил». Не умолчала и о том, как на него ополчились сильные мира сего: Соколова просто стирали в порошок. «Он был совершенно нищий, больной и признавался мне потом, что чувствовал, как буквально сходит с ума. Тогда он и написал своё знаменитое стихотворение „Ты камнем упала, я умер под ним…“. Он действительно шёл к гибели и не сопротивлялся. Пытаться побороть такие обстоятельства – всё равно что вступить в схватку с дьяволом. И откуда у меня взялась такая уверенность, что я с этим справлюсь, до сих пор не могу понять. Но, как говаривали в старину, участь моя была решена. Я уже точно знала, что мне уготовано быть рядом с ним. <…> Мы тщательно скрывали наши отношения, но Москва – город маленький, а тогда она была ещё меньше. То и дело мне звонил какой-нибудь „доброжелатель“: „Маргарита, а ваш Мастер, между прочим, сейчас сидит в ЦДЛ, а перед ним сто пятьдесят граммов коньяку. Скорей бегите туда“».