100 великих авантюристов - Игорь Муромов

Граф Огинский обосновался в Париже, а князь Карл Радзивилл, вильненский воевода и главный предводитель конфедератов — так называли польских дворян, восставших против Станислава Понятовского, ставленника Екатерины II, — предпочел поселиться в Мангейме. За ним последовала большая часть его сторонников. Они не скрывали своего стремления — при первой же возможности вновь выступить с оружием в руках против Станислава. Доманскому больше, чем кому бы то ни было, не терпелось сразиться за независимость Польши. При нем состоял Йозеф Рихтер, некогда служивший графу Огинскому в Париже. Огинский «уступил» его княжне Волдомир. Так Рихтер рассказал Михаилу Доманскому, своему новому хозяину, о княжне, о ее «причудах, красоте и обаянии». И Доманский, питавший слабость к красивым женщинам, влюбился в нее без памяти. Ради нее он бросился в омут сумасшедшей политической авантюры. Но после того как в жизни княжны появился Доманский, ее поведение резко изменилось.

До сих пор она вела себя как отъявленная авантюристка. Теперь же она и вправду возомнила себя претенденткой на престол. Такая перемена произошла с ней не случайно. Польские эмигранты хорошо понимали: единственное, что могло спасти Польшу, — это отстранение Екатерины от власти.

Княжна участвовала во всех сборищах польских эмигрантов. Тогда-то князь Радзивилл, которому Доманский поведал о «явлении» княжны, написал: «Сударыня, я рассматриваю предприятие, задуманное вашим высочеством, как некое чудо, дарованное самим Провидением, которое, желая уберечь нашу многострадальную отчизну от гибели, посылает ей столь великую героиню».

Элеонора сообщила князю Лимбургу, что намерена покинуть Германию, потому что ее ожидают в Венеции. Она была с ним нежна, но во всем, что касалось ее амбиций, держалась твердо и решительно. Как-то она показала ему письмо, полученное якобы от сподвижницы Радзивилла, где было написано, что Людовик XV одобряет ее намерение отправиться в Константинополь и заявить о своих правах на российский престол. К тому же в Венеции ее уже ждал Радзивилл. Князь Лимбург поклялся, что будет любить «Элеонору» до конца своих дней, и, снарядив для нее величественный кортеж — на что ушли немалые деньги, — проводил ее до Де-Пона. Больше того, он даже признал за нею право, в случае своей безвременной кончины, взять титул княжны Лимбург-Штирумской и закрепил это на бумаге.

Так что княжна, прибыв 13 мая 1774 года в Венецию, уже представлялась как графиня Пиннебергская — так называлось одно из поместий князя Лимбурга.

Графиня в гондолеподнялась вверх по Большому каналу. Ее встретил сам Радзивилл — он нижайше поклонился новоявленной русской императрице. Гондола доставила княжну в ее резиденцию. Но не на какой-нибудь постоялый двор, в гостиницу или частный дом, а прямиком в особняк французского посольства. Документы свидетельствуют о том, что Версаль почти признал новоявленную дочь Елизаветы. Еще бы — ведь Огинский был там своим человеком. Став при Людовике percona non grata, он сумел пробудить во французском монархе сочувствие к судьбе Польши. Кроме того, королевские дипломаты ошибочно полагали, будто власть Екатерины II была непрочной. Но действительно ли министры Людовика верили в права Елизаветы? Или же тут был политический расчет? К сожалению, ответить на этот вопрос однозначно нелегко.

Претендентка уведомила Лимбурга, что Франция отозвалась одобрительно о ее намерении поехать с Радзивиллом из Венеции в Стамбул, чтобы оттуда объявить Европе свои права на русскую корону и, после нового восстания в Польше и обострения турецкой войны, свергнуть с трона Екатерину II. Это было в мае 1774 года. В воображении князя предстала лига с ним, Огинским и с виленским воеводой во главе, «под наблюдением Бетти», которая очень скоро должна была свести счеты с императрицей.

9 мая она написала Огинскому письмо, в котором просила его прибыть в Венецию, чтобы принять участие вместе с нею и князем Радзивиллом в путешествии на Босфор.

Между тем графиня Пиннебергская, надежно обосновавшись во французском посольстве, начала устраивать приемы. А лицезреть ее спешили многие и главным образом — обитатели французской колонии. Посетителей она принимала со всеми церемониями придворного этикета, как и подобает настоящей императрице. Радзивилл с Михаилом Доманским у нее буквально дневали и ночевали. К ней наведывались английские купцы и аристократы. Итальянцы, однако, тоже не оставались в стороне. Самым желанным из них был некий Мартинелли, управляющий Венецианского банка.

Но вскоре банкир пресытился обществом графини Пиннебергской. Она же быстро растратила свой капитал, ее начали одолевать кредиторы. И вот в один прекрасный день княжна без малейших колебаний велела собрать весь свой скарб и подалась в Рагузу. Перед отъездом она созвала польских дворян. На этом импровизированном совете выступил Радзивилл — он выразил надежду в скором времени увидеть княжну на российском престоле. Княжна встретила его речь благосклонно и обнадежила присутствующих заявлением, что сделает все возможное, чтобы наказать виновных и отомстить за все злодеяния, совершенные против Польши.

Франция по-прежнему оказывала ей покровительство. Французский консул в Рагузе предоставил в ее распоряжение загородную резиденцию, прекраснейшую виллу в окрестностях города — на холме, поросшем деревьями и виноградниками. И снова в ее салоне стали собираться аристократы со всей Европы. Никто из них ни на миг не сомневался в справедливости ее притязаний — они искренне верили, что недалек тот день, когда княжна, несчастная жертва политических интриг, заменит нечестивую Екатерину на российском престоле. А княжна подолгу рассуждала о некоем всеевропейском союзе, дипломатическом паритете и насущно необходимых реформах. Судя по всему, она довольно хорошо знала жизнь русского народа и неплохо разбиралась «во всем, что имело касательство к Востоку». Но неужели этого было достаточно, чтобы претендовать на российский престол? Иные в этом все же сомневались. Тогда княжна призвала к себе Радзивилла и показала ему бумаги — духовное завещание Петра I, акт последней воли своей матери, по которому она являлась законной наследницей престола, письма. Поляк не удивился и признанию княжны, что Пугачев — как раз в это время он, подобно урагану, опустошал российские губернии — никакой не Петр III, а ее родной брат…

Поляки, ненавидевшие Екатерину и Россию, возлагали большие надежды на помощь Турции. Но эти надежды развеялись после подписания русско-турецкого мирного договора. В сложившейся политической ситуации авторитет княжны стал заметно падать. Однажды ночью у ворот ее виллы нашли раненого человека — в него стрелял из ружья телохранитель княжны. Раненым оказался не кто иной, как Доманский. В Рагузе остались недовольны случившимся. Вслед за тем поползли слухи, будто княжна — самая настоящая авантюристка. Радзивилл и его ближайшие сподвижники демонстративно покинули Рагузу и вернулись в Венецию. И самозванке пришлось жить только на собственные средства и те, что перепали ей от Доманского. Однако такой неожиданный поворот в ее судьбе не смутил ее, и она вовсе не собиралась отступать.

Вскоре ей стало известно, что в Средиземном море находится русская эскадра и что командует ею Алексей Орлов, брат Григория, фаворита Екатерины. Ходила молва, будто он впал в немилость императрицы всея Руси. Княжна написала Орлову, признавшись, что она — истинная российская государыня, что Пугачев — ее брат, а турецкий султан считает законными все ее притязания. Она также обещала сделать Орлова первым человеком на Руси — ежели, конечно, тот встанет на ее сторону и поможет ей взойти на престол. Но ответа она так и не получила.

А тем временем за нею по пятам, как когда-то в Париже и Венеции, толпой следовали кредиторы. И, как в Париже и Венеции, княжна предпочла скрыться. Чуть позже она объявилась в Неаполе, в английском посольстве. Английский посол сэр Уильям Гамильтон и его супруга, леди Гамильтон, встречали гостью с распростертыми объятиями и обхаживали ее как настоящую царицу.

6 декабря 1774 года княжна приехала в Рим. Обязанности секретаря, казначея, мажордома здесь исполнял ксендз Ханецкий, который отлично знал папскую резиденцию. Он снял дом за пятьдесят, а карету за тридцать цехинов в месяц. Увы, но авантюристке не удалось заручиться поддержкой Ватикана и польского резидента.

Между тем в Санкт-Петербурге Екатерина II, до сих пор лишь презиравшая самозванку, теперь уже буквально рвала и метала. Пришло время раз и навсегда покончить с интриганкой, которая становилась уже не на шутку опасной. Кому же доверить столь необычное и деликатное поручение? Екатерина решила не колеблясь — только Алексею Орлову. Тому самому, которому княжна имела наглость и неосторожность писать. Орлов переправил послание, адресованное ему, Екатерине, и та дала вот какой ответ: «Я прочла письмо, что написала мошенница, оно как две капли воды похоже на бумагу, которую она направила графу Панину. Нам стало известно, что в июле месяце она вместе с князем Радзивиллом находилась в Рагузе. Сообщите, где она сейчас. Постарайтесь зазвать ее на корабль и засим тайно переправьте сюда; ежели она по-прежнему скрывается в Рагузе, повелеваю вам послать туда один или несколько кораблей и потребовать выдачи этого ничтожества, нагло присвоившего имя, которое ей никоим образом не принадлежит; в случае же неповиновения (то есть если вам будет отказано в ее выдаче) разрешаю прибегнуть к угрозе, а ежели возникнет надобность, то и обстрелять город из пушек; однако же, если случится возможность схватить ее бесшумно, вам и карты в руки, я возражать не стану». Итак, в этом послании, от 12 ноября 1774 года, Орлову предписывалось «схватить самозваную внучку Петра Великого любой ценой — хитростью или силой».