Широки врата - Эптон Синклер

В Александрии стоял великолепный флот. На самом деле, два, флот метрополии и флот Средиземноморья. В ушах Ланни звенело гордое хвастовство: «Британский лев никогда не блефует!» Но Рик сказал, что государственные мужи дрожали при мысли, что безумный диктатор какой-то темной ночью отправит свои бомбардировщики, подводные лодки и полчища крошечных морских катеров, а утром там уже не будет британского льва. Были даже слухи, что у флота не было достаточно боеприпасов, но как можно знать, во что верить?

В разгар этого затянувшегося кризиса Робби Бэдд и его правая рука, Йоханнес Робин, прибыли в Париж. Для них это было время сбора урожая. Робби, предвидя это, хорошо смазал маслом свою уборочную технику и прогрел её двигатели. Он привез с собой один из своих новых истребителей, Бэдд-Эрлинг Р7. На борту грузового судна вместе с ним находился экипаж, готовый распаковать и собрать его. Также пилот испытатель, который собирался продемонстрировать чудо для французского правительства, и перелететь в Англию и повторить всё это там. Французы были жадными людьми, по мнению Робби, и не хотели платить деньги за самолеты, которые они надеялись воспроизвести через год или два. Но в воздушном бою нельзя использовать то, что возможно будет в следующем году, а только то, что есть сегодня. Робби угрожал каждому военному министерству, что если они не купят Бэдда-Эрлинг P7, то его получит следующая страна.

Человек великих дел не мог позволить себе селиться в отеле второго класса, где остановились Ланни и Бьюти. Он и его верный Пятница должны быть в отеле Крийон. Мать и сын зашли пообедать с ними и нашли их настолько занятыми, что едва успели рассказать новости из дома. Робби не собирался тратить время на второстепенных чиновников и попросил де Брюина свести его с французским премьером. Бьюти предложила: «Я думаю, что я смогла бы устроить, чтобы вы познакомились на социальной основе». Она объяснила, что на одном из приемов Ирмы она встретила титулованную французскую леди, которая была любовницей одного из ближайших соратников Лаваля. Она предложила увидеть эту даму и договориться, чтобы та устроила обед в своём доме, где Робби может встретить две или три ключевых фигуры французского правительства и имеет шанс поговорить с ними, пока они будут чувствовать себя расслабленными.

«Сколько она ожидает?» — спросил Робби, и Бьюти ответила: «Не очень много, я думаю, скажем, пять тысяч франков».

«Ладно», — сказал человек дела. «Посмотри, что сможешь сделать, но я должен знать всё сегодня, потому что этот кризис может закончиться в ближайшее время».

Это было как в старые времена, которые Ланни отчётливо помнил, когда разразилась мировая война, и он должен был стать секретарём своего отца в возрасте четырнадцати лет. Теперь Робби привёз секретаря с собой, тот хорошо знал французский. Ланни сидел и смотрел, как делец читал телеграммы, диктовал ответы и говорил по телефону с важными людьми. Наступил конец дня, прежде чем он сказал: «Теперь, сынок, у нас будет время для себя. Как насчет немного свежего воздуха?»

«Отлично!» — ответил сын. — «Пешком или на машине?»

«Пешком, если ты выдержишь», — шутливо сказал отец, который пытался согнать вес, и это ему не всегда не удавалось. Они прошлись по большой площади Согласия, где Ланни в дни войны видел солдат, живущих в палатках, трофейные немецкие пушки, выставленные в первые дни перемирия, и толпы коммунистов или фашистов, дерущихся с жандармами по любому случаю. В апартаментах отеля, который занимал его отец, был балкон, на котором погибла служанка, наблюдавшая с него за беспорядками менее два года назад. Горечь этой ночной битвы еще отравляет общественную жизнь Франции.

«Ну, сын», — начал Робби, — «я имел несколько бесед с Ирмой и мне не нужно говорить, что дело кажется печально».

— Она рассказала тебе всю историю?

— Она говорит, что всю, но я, конечно, хочу услышать и твою сторону.

— Да, но я мало что смогу добавить, Робби, Ирма и я расходимся в наших идеях, и это делает ее несчастной. Она хочет, чтобы я отказался от них, а я не могу. Вот и все об этом.

— Твои идеи значат для тебя больше, чем твоя жена и ребенок?

— Они означают для меня больше, чем что-либо еще, в том числе и жизнь.

— Это серьезный разговор, Ланни. Ты должен понять, что выступать против таких людей, как нацисты, это не детские забавы, и это не оставляет много шансов для счастья мужниной жене.

— Я понимаю это в полной мере, и не виню Ирму, ни публично, ни в своём сердце. Ей просто здорово не повезло, она не понимала, с кем связалась. Я объяснял ей, прежде чем попросил ее выйти за меня замуж, но она была слишком молода и не поняла.

— Ты все еще любишь ее?

— Конечно, я люблю ее, но какая может быть любовь, когда нет гармонии в мыслях. Я знаю, что я сделал ее несчастной в прошлом и сделаю ее еще более несчастной в будущем. Стоит ли обманываться?

— Ты не собираешься попытаться помириться?

— Как я могу, когда она поставила условием для меня, что я должен был порвать с всеми своими друзьями?

— Она злилась, когда она это говорила, так что, я не думаю, что она будет придерживаться своих условий буквально.

— Она сказала тебе об этом?

— Она сказала именно так.

— Ну, почему она не сказала это мне?

— Она сказала мне, что она написала тебе.

— Да, но ничего подобного. Она написала о Фрэнсис и пожелала мне счастья.

— Я думаю, что ты должен поехать и увидеть ее, Ланни, и обсудить всё честно и откровенно.

— Я понимаю, что звучит разумно, но только потому, что ты не знаешь, сколько всего мы не переговорили. Мы просто не договоримся о любой из вещей, которые для меня что-нибудь значат. Ты знаешь, как это происходит между тобой и мною. Мы спорим, но у тебя есть чувство юмора, и мы подшучиваем друг над другом, и всё обходится. Но у Ирмы нет чувства юмора, по крайней мере, не там, где касается ее интеллектуального престижа. Она думает, что я считаю её абсолютно несведущей в политике и экономике, что соответствует действительности. И ей становится больно, а я ничего не могу с собой поделать. Это просто чертовски донимает, когда ты не в состоянии сказать, что думаешь, а другой парень может. Возьми дядю Джесса. Я могу спорить с ним, и он выдает мне столько, сколько получает, и это конец. Но Ирма, Господи, это как выпускать газету под цензурой. У меня накопился длинный список вопросов, которые я никогда не должен упоминать в ее присутствии. Я должен прикусывать язык с десяток раз в день. Я не могу сказать тебе, какое это облегчение было, когда я получил возможность идти куда угодно и встречать кого угодно, не чувствуя, что совершаю преступление.

Робби был тактичным человеком, и знал своего необычного сына в течение длительного времени. «Я думаю, что ты должен поехать, Ланни», — сказал он. — «Ведь ты не хочешь, чтобы Фрэнсис полностью забыла тебя».

— Конечно, нет. Я планирую увидеть Фрэнсис в скором времени, но я не вижу, что Ирма и я можем сказать больше, чем мы уже слишком много раз сказали.

Робби хотел знать о международном положении, ему это было и срочно, и важно необходимо. Ланни рассказал ему всё, что сумел узнать в Париже. Босые черные солдаты Негуса вели трудную борьбу за свою свободу. И некоторые из левых друзей Ланни лелеяли надежду, что в их дикой горной стране они могли нанести поражение захватчикам. Робби сказал: «Бедные негры, они не понимают, что произошло с момента сражения при Адуа. Поверь, сын, самолет изменил мир, и странам или народам, которые теряют господство в воздухе, остаётся только спасаться бегством».

Ланни слышал высказывания своего отца о публичных мероприятиях, и его оценки были далеки от положительных. «Ты должен что-то продать!» — с усмешкой ответил он, и отец согласился: «Ты прав на двести процентов».

Робби стал чувствовать себя еще более уверенно после того, как отобедал с fripon mongol и другими ведущими французами. Он рассказал сыну, что абиссинский гусь уже зажарен и готов для разделки. «Великобритания и Франция собираются идти на компромисс», — заявил он. — «Они четко понимают, что они не могут себе позволить, чтобы Муссолини разгромили. Это было бы поражением белой расы. А после произошла бы революция в Италии, и коммунисты победили бы по всей стране».

И вот снова: фашизм оплот против красных! Коммунистическая революция будет катастрофой, в то время как фашистская контрреволюция станет необходимостью! Робби сказал, что французские армейские генералы откажутся воевать с Италией. Они скорее свергнут политиков. Ланни слышал это раньше, и знал, что это обычная фашистская риторика. Кто бы мог сказать, что это правда?

Он не хотел спорить с отцом больше, чем с женой. Он поставил себе задачу задавать вопросы, получать информацию и передавать её своим друзьям социалистам. Так что теперь он узнал, что в то время как члены лиги в Женеве канителились со своей программой применения санкций по нефти, французский премьер и министр иностранных дел Великобритании выработали план, чтобы позволить Муссолини получить большую часть того, что он смог заграбастать. Эта перспектива беспокоила американского торговца смертью, и он заметил: «Надо приниматься за дело и подписать контракты до того, пока эта неразбериха не уляжется».