Лавкрафт: Биография - Лайон Де Камп

Наконец в ноябре из-за нехватки финансовой поддержки Хеннебергер сдался. Предложенное им редакторство все-таки оказалось «пустой болтовней». Будучи должным Лавкрафту за незначительную редакторскую работу, Хеннебергер расплатился с ним кредитом на шестьдесят долларов в книжном магазине. Девятого числа Лавкрафт вместе с Лонгом отправился туда и выбрал восемнадцать книг и еще одну в качестве подарка Лонгу. Книги, отобранные Лавкрафтом для себя, в основном были Дансейни и Мейчена, наряду с несколькими о колониальной Америке, одной о Древнем Риме и экземпляром «Ватека» Бекфорда, повести в жанре старинной готики и восточных сказок.

Две особенности Лавкрафта требуют объяснений. Одна из них была неофобия — страх и ненависть к переменам. Другая — фанатичная привязанность к некоторым физическим, материальным вещам.

Соня рассказывала: «Он ненавидел все новое и незнакомое, было ли это предметом одежды, городом или лицом. Но когда он привыкал к новизне чего бы то ни было, то поначалу настороженно признавал это, а затем и принимал… Он ненавидел заводить новых друзей, но, единожды заведя, оставался им верным». (Возможно, немного преувеличено, но в целом соответствует истине.) Он выходил из себя из-за сноса любого старого здания. Одной из причин его злобы на национальные меньшинства было то, что они заняли старинные кварталы Провиденса и изменили их.

Эту причуду объяснить нетрудно. Лавкрафт начал жизнь избалованным богатым мальчиком. Но затем его жизнь, вплоть до женитьбы, только и катилась под откос, по мере того как иссякали деньги, а в отношении мирских успехов он все больше и больше отдалялся от людей, которых знал с детства. В то время как другие восходили к славе, он вязнул в болоте парализующих неврозов и благородного упадка. Он восхищался теми, кто добился успеха, и горько сетовал, что ему не удалось того же.

Поэтому при возвращении назад во времени все казалось лучше. Поскольку Лавкрафт не верил в бессмертную душу на небесах, что могло бы его утешить, по мере продвижения вперед все, несомненно, становилось хуже.

Как это выразил один психиатр, для каждого, хранящего приятные детские воспоминания, «земля его юности является землей счастья…». Отсюда счастье заключается в старании сдержать течение времени сохранением всего — домов, традиций, одежды и институтов — из дней былого.

Более того, Лавкрафт цеплялся за домашнюю мебель (в основном не колониальную, а викторианскую) с тем, что его жена называла «нездоровым упорством»[301]. Он отказался переезжать на Средний Запад, потому что там недоставало колониальной атмосферы. Для честолюбивого, подвижного молодого американца семидесятых годов двадцатого века подобный довод — сумасшествие, для Лавкрафта же он имел чрезвычайное значение.

Можно было бы расценивать страсть Лавкрафта к своей мебели лишь как побочный продукт его неофобии, но в ней, возможно, заключается все-таки большее. У Гарольда Ф. Сирлза — психиатра, которого я только что цитировал, — есть объяснение привязанности детей к плюшевым мишкам, одеяльцам, в которые они кутаются при испуге, и другим схожим предметам. Он называет эти вещи «переходными предметами», поскольку они помогают ребенку осуществить переход от полной зависимости от своих родителей к нормальным, уверенным отношениям со сверстниками-одноклассниками, возлюбленными, соседями, друзьями и товарищами по взрослой работе и игре.

Ребенок, не обладающий такими вещами, склонен оставаться чрезмерно привязанным к своим родителям. Переходный предмет отучает его от подобной зависимости. Далее: «Конкретность мышления ребенка предполагает, что для него, так же как и для представителя так называемой примитивной культуры и взрослого-шизофреника, обилие нечеловеческих предметов вокруг него является компонентами его психологического бытия в более глубоком смысле, нежели для взрослых в нашей культуре…»

Согласно доктору Сирлзу, у нормальной личности любовь к вещам постепенно перерастает в любовь к людям, и движущей силой этой перемены является развитие сексуальности в подростковом возрасте. Это не значит, что созревший взрослый человек перестает заботиться о своих родителях или безразличен к фамильной собственности и вещам своего детства. Но если кто-то считает, как это делал Лавкрафт, что без подобных реликвий не стоит и жить, то это означает, что процесс взросления данной личности остановился на стадии плюшевого мишки. Принимая во внимание то значительное сексуальное подавление, в условиях которого воспитывался Лавкрафт, теория доктора Сирлза о том, что средством выхода из стадии переходных объектов является сексуальность, имеет смысл: «Те личности, которым… не удалось совершить это заключительное достижение нормального пубертатного возраста, по-видимому, продолжают всю свою жизнь отождествлять себя более с природой, нежели с человечеством. Именно по отношению к природе они страстно испытывают близкое родство, человечество же ненавидят, и окружающие их люди им чужды»[302].

Если определить «природу» как «виды Новой Англии, особенно Провиденс», то получится сущность Лавкрафта, который, несмотря на близкие дружеские отношения со многими людьми, «теоретически ненавидел все человечество» и настаивал на том, что его подлинным интересом в жизни была «общая видимая картина».

Мисс Такер, редактор «Ридинг Лэмп», решила не нанимать Лавкрафта, и публицистическая книга, которую она от него требовала, так и не была написана. Новый журнал Хеннебергера потерпел неудачу, так что Лавкрафту ничего не оставалось, кроме как заняться поисками работы. С конца июля 1924 года он обходил агентства по трудоустройству и нанимателей, к которым его направляли эти агентства.

Просиживание часами в конторах и последующие расспросы незнакомцев были для Лавкрафта сущей пыткой. Он легкомысленно относился к беседам с новыми людьми и знал, что джентльмены не хвастаются своими способностями и не пытаются «продать себя». После утра подобных схваток, физически и психологически истощенный, он обычно проводил день, гуляя в парках или посещая музеи, чтобы «избавиться от неприятного осадка». К тому же в самом начале он наткнулся на одно непреодолимое препятствие: «Отсутствие коммерческого опыта — ужасная преграда: каждый достаточно вежлив и любезен, но это трудная работенка — навести их на разговор о найме!»

Много чего было против Лавкрафта: его старомодный, старающийся замаскировать бедность внешний вид, его робкое и неуклюжее поведение с незнакомцами, его педантичная манера вести разговоры, даже его высокий голос. Работодатели могли и не придавать значения всему этому, но они не могли не обратить внимания на то, что почти тридцатичетырехлетний мужчина никогда не работал. Он не мог предъявить никаких записей в трудовой книжке, когда его спрашивали о них. Будь он на пятнадцать лет моложе, отсутствие опыта не казалось бы таким проблематичным, поскольку никто не ожидает от простого юноши богатого опыта. Но дело обстояло совсем не так, и, должно быть, не один сотрудник управления кадров задавался вопросом, не провел ли этот странный парень последние пятнадцать лет в сумасшедшем доме.