Посох Заката - Сергей Раткевич

Сам того не сознавая, он успел уже привязаться к собственной магии. Да, она проявлялась редко. Более чем не баловала его своими визитами. Да, она всегда была сопряжена с болью и страхом. Да, именно из-за нее он и влип во все эти передряги. Но она уже была его магией. Он ощущал ее частью своей плоти, не меньшей, чем рука или нога. Известие, что ее больше нет и не будет, потрясло его.

— Испугался, — довольно констатировал Пожиратель Магии и, помолчав, добавил. — От тебя будет зависеть — насовсем или не насовсем. Ты зачем-то нужен моему Повелителю. Окажешься послушным орудием — вернет тебе Повелитель твою магию, еще и от себя добавит. Он, знаешь ли, щедр. Кем я был, пока не попал к нему? Худшим из учеников. Бездарностью. Да я щепки усилием воли передвинуть не мог! На меня только ленивый не плевал. Я и теперь щепку не передвину, но теперь уже никто в моем присутствии этого не сможет. Никто! И теперь рядовые маги кланяются мне с глубоким почтением, и даже Хозяева Больших Башен, сами Великие Магистры, спешат убраться с моего пути. Понял ты меня?! — сильная рука встряхнула Курта.

— Понял, — выдохнул Курт.

Ошарашенный, смятенный, потерявший всякую способность к сопротивлению. Какое там сопротивление, мыслей — и тех почти не осталось.

— Дай-ка мне сюда твой посох, дружок! — Пожиратель Магии рывком выдернул посох из судорожно сжавшейся руки.

— Не надо, — жалобно прошептал Курт. — Я… он… мы… пожалуйста…

Рука, державшая Курта, разжалась, и он мешком осел на землю. Пожиратель Магии защелкнул на посохе небольшой браслет, после чего с размаху зашвырнул посох в кусты. Курт застонал. Пожиратель усмехнулся.

— Это амулет, — пояснил он Курту. — То, что я надел на твой посох — блокирующий амулет. Для того, чтоб ты был посговорчивей. Останется Повелитель доволен тобой — вернешься сюда, заберешь свой посох. Я тебе лично ключик от этого амулета выдам. Ну, а если ты будешь плохо себя вести — тогда не взыщи, дорогой. Обруч на твоей голове предохраняет тебя не только от меня, но и от той боли, что неизбежно возникает у тебя с удалением от посоха. Как видишь, нам известно что ты пока не можешь с ним расстаться. Амулет, что на посохе, предохраняет его от той же боли. Пока предохраняет. Если Великий Повелитель окажется недоволен твоим поведением, ему достаточно произнести некое отпирающее заклинание. Тогда обруч на твоей голове, равно как и амулет на посохе, потеряют свою силу. А отсюда далеко до Ордена Черных Башен, куда мы сейчас отправимся, очень далеко. Мы даже убивать тебя не станем. Просто дадим немного обезболивающего и отпустим. Понимаешь, о чем я?!

— Понимаю, — с трудом выдавил из себя Курт. Он неотрывно глядел на то место в кустах, где лежал Мур.

— Это хорошо, что понимаешь, — усмехнулся Пожиратель Магии. — Впрочем, меня все понимают. Я хорошо объясняю.

Схватив Курта за талию, он без видимого усилия взвалил его себе на плечо.

— Поглощаемая магия добавляет мне сил! — гордо сообщил он. — Я бегаю очень быстро. Лошади нужно месяц бежать. А я в три дня управлюсь.

Если бы у Курта еще оставался какой-нибудь дух, его бы обязательно захватило, когда Пожиратель Магии рванул с места. Но никакого духа в нем практически не осталось, а потому он просто тупо пялился на лихорадочно летящую под ноги дорогу. Пожиратель Магии бежал ровно, без толчков, и Курт готов был поклясться что ни один конь в мире не мог бы соперничать с ним.

На улице снег, а в башне холодно. Когда кто-нибудь врет, мне всегда холодно. В снегу, наверно, и то теплей. А Учитель никогда не хотел, чтоб я научился. Он ведь нарочно делал так, чтоб я не мог с шаром работать. Чтоб не научился никогда. А я научился, дурак. Зачем?

Она была такая красивая. Даже когда сердилась — красивая. Хотя почему «даже»? Сердитая, она была особенно хороша. И ведь она же не на самом деле сердилась. То есть, конечно, на самом! И еще на каком самом! Но ведь это все равно неправда. На самом деле она добрая. Я знаю, что добрая. И она не стала бы мне врать.

А Учитель мне врал. Все время врал. А теперь его кабинет засыпан битым стеклом. Оно само рассыпалось. Само. Магия тут ни при чем, я знаю. А если он не хотел меня учить, надо было так сразу и сказать. Я бы встал, поклонился и ушел. Навсегда ушел бы. Лучше последним нищим быть, чем вовсе никем. Лучше в канаве придорожной замерзнуть, чем вот так вот. Это ужасно, когда ты совсем никому не нужный, и тебя из жалости кормят. А потом жалеют. Вот ты какой весь, калека неказистый. А я не хочу, чтоб жалели. А я и не калека вовсе. Я могу. Могу я. У меня ведь получилось. А Учитель разгневался. А потом испугался. И стекло рассыпалось. Оно всегда рассыпается, когда дрожат от страха.

А Она ничего не боится. Вот совсем ничего. Я знаю.

Ей, такой, трудно будет. Она же всем-всем верит. А люди врут . Даже Учитель, и тот… Надо бы сказать ей об этом, да как скажешь? Учитель нипочем не позволит мне теперь коснуться шара. Он при нас кабинет запирал. Теперь туда и вовсе не пробраться. А потом — не стану я больше вот так вот, украдкой… не стану.

Да и не хочу я больше касаться этого шара. Зачем? Чтобы вырасти, сделаться магом и стать таким, как Учитель? И всю жизнь потом дрожать перед тем, кто сильнее? Ведь у магов такая долгая жизнь! Нужно быть идиотом, совсем поврежденным в уме кретином, чтоб мечтать о тысячелетиях унижений! Тысячу лет напролет вылизывать чей-то вековечный сапог?! Спасибо, это не для меня!

Нет. Я никогда не коснусь шара. Никогда. Вот Ее я хотел бы коснуться…

Хорошим или плохим был мир, в котором жил Тенгере, но он был. А теперь он рухнул. Рухнул навсегда, безвозвратно, от него совсем ничего не осталось, ни крошечки целой… и растерянный мальчик, готовый вот-вот превратиться в юношу, одиноко сидел среди обломков.

Привычно подчиняясь приказу Учителя, он старательно, напоказ мыслил предписанные ему Зигером мысли: «Я несчастен… я очень несчастен… я не могу работать с шаром… я буду стараться… очень стараться… ради Учителя и Архимага… ради славы Ордена Черных Башен… я…»

Мысли эти были совсем нетрудными. Думать их было легко. Они были яркими, словно леденцы, и безвкусными, как бумага. Они не задевали сознания. Мысли, предназначенные для шпионов Архимага. Мысли напоказ. Мысли-щиты, под которыми дышало и билось живое, настоящее сознание. Сознание, которому было больно. Это всегда больно, когда рушится привычный мир. У привычного мира тяжелые обломки. Заденет таким — не отдышишься. А ведь он не один, этот злосчастный обломок. Весь мир — обломки, и как их не слепляй, не слепятся. А нового, непривычного мира, поначалу попросту не замечаешь. Может он и есть — для себя. А для тебя его нет, и все тут. Вот и кажется, что сидишь ты в абсолютной пустоте, и дышать тебе нечем.