От двух до пяти - Корней Иванович Чуковский

покойника взял разорвал,

Второго покойника взял растерзал,

А третьего покойника взял за ноги,

Стал по улице похаживать,

Стал пружинок пружинкой поколачивать.

А и бил он пружинок ровно три года,

Ровно три года да три часа.

Три часа да три минуточки.

Намахались его плечи могучие,

Разорвались его латы кольчужные,

А не может он побить покойников.

Наконец хотел Васька отъехати.

Из небес же тут Ваське глас гласит:

«Ах ты гой еси, Василий сын Сапожников.

Отсель тебе не уехати.

Ты сражался с пружинками ровно три года,

Ровно три года да три часа,

Три часа да три минуточки,

Посражайся еще восемь лет».

И послушался Василий, сын Сапожников.

Стал сражаться снова с пружинками.

А и день за день будто дождь дождит,

А неделя за неделей как река бежит,

А и год за годом как трава растет,

А проходит ровно восемь лет,

А побил он всех покойников,

Всех покойников до единого.

А тут покойникам славу поют,

А и славу поют им век по веку.

Сколько я ни вчитываюсь в эти стихи, я не вижу здесь ни единого отклонения от канонического стиля былин. Ясно, что юным поэтом вполне усвоены своеобразные формы этого трудного жанра — и ритмика, и синтаксис, и лексический строй — и что он свободно распоряжается ими. Когда он вырос, литература не стала его специальностью. Но привитая с детства любовь к бессмертной народной поэзии осталась в нем до конца его жизни и вооружила его раз навсегда верным и строгим вкусом, этой драгоценной — и такой редкой — способностью ориентироваться среди хаоса литературных явлений, отличая подлинное искусство от всяческой фальши.

Приведу стихотворение двенадцатилетнего поэта Капралова, насыщенное мальчишеской неукротимой энергией.

Паровоз

Паровоз, паровоз,

Силы в тебе сколько!

Ты везешь тыщи тонн,

Как не лопнешь только.

Ты идешь день и ночь,

И идешь ты быстро.

Нету друга у тебя

Лучше машиниста.

И в Москву ты прилетел,

Обливаясь паром,

С машинистом удалым,

С черным кочегаром...

и т. д.

«Паровоз» напечатан в сборнике «Стихи детей», вышедшем под редакцией С. Я. Маршака в 1936 году.

Если хотите, чтобы на вас так и хлынуло горячей волной давно забытое детское счастье, прочтите стихотворение «Мимоза» двенадцатилетней школьницы Лены Гулыги. Здесь очень четко срисован этот южный, весенний цветок — «желтые шарики», «легкие перышки», — но подлинная лирическая тема стихотворения не мимоза, а бесконечно счастливое детское двенадцатилетнее сердце, до краев переполненное радостью жизни. Автор щедро раздает эту радость всем и каждому, кто в зимнюю стужу, на улицах обледенелого города среди вывесок, троллейбусов, автомобилей, витрин вдруг натыкается — как на нежданное чудо — на этот поэтический предвестник весны.

Хотя все стихотворение насыщено юмором, в его подтексте с самого начала ощущается пафос, полно раскрывающийся в последних строках. Вообще конец «Мимозы» сильнее начала, но все ее части так органически слиты, в ней такая цельность и выдержанность, что охотно прощаешь и сбивчивую дикцию второго стиха («дел своих, забот»), и чрезмерное скопление глагольных созвучий, которое могло бы оказаться губительным для большинства наших «взрослых» стихов. Все искупает прелестная свежесть непосредственного детского чувства.

Мимоза

На улицах московских торопится народ,

Множество у каждого дел своих, забот,

По улице иду я — витрины в огнях,

Веточка мимозы у меня в руках.

«Мимоза! Мимоза! Мимоза в январе!

Видать, не побоялась мороза на дворе!»

Еду я в троллейбусе,

Еду я в метро...

Люди удивляются,

Люди расступаются,

Люди улыбаются радостно, тепло:

«Мимоза! Мимоза! Мимоза в январе?!»

«Повыше подымите — не смяли б у дверей!»

«Да где ж это мимозу покупали вы?»

Мартовская веточка на улицах Москвы...

Легкие перышки колышет ветерок,

Желтые шарики — пушистый огонек...

Люди удивляются,

Люди расступаются,

Люди не толкаются,

Люди улыбаются радостно, тепло.

Где ветка появляется, становится тепло!

«Мимоза! Мимоза! Мимоза в январе!»

Веточка кивает бегущей детворе...

«Погляди-ка, мама!

Человек с цветами!»

Человек с цветами...

Я человек с цветами!

Какое это звание — человек с цветами!

Перышки зеленые колышет ветерок,

Шарики-фонарики, ломкий стебелек...

«Да откуда ж вы взяли?»

«А понюхать нельзя ли?»

«Если вы устали,

Мы бы подержали!»

Светлее, чем витрины, рекламы, фонари,

Пушистый огонек мой,

Гори, гори, гори!

Я знаю прежние произведения Лены Гулыги — она сочиняет стихи чуть не с шестилетнего возраста, — и меня радует, что ее дарование с каждым годом становится прочнее и крепче.

Надеюсь, моя похвала не вскружит ее молодой головы, так как она не должна забывать, что детская талантливость (в живописи, в поэзии, в музыке) очень часто иссякает с годами, и я знаю немало двенадцатилетних поэтов, которые через семь-восемь лет, утратив поэтический дар, становились отличными конструкторами, моряками, геологами. Как бы то ни было, ее «Мимоза» — большая удача. Недаром Лена уже несколько лет занимается в литературном кружке Московской детской библиотеки им. Ломоносова под руководством педагога-энтузиаста Владимира Глоцера.

Вот стихи моей покойной дочери Муры Чуковской, написанные в крымской санатории (в Алупке), едва ей исполнилось десять лет. В этих стихах она описывает свой санаторий и вспоминает тот дом в Ленинграде, где она родилась. Любовь к поэзии была привита ей с детства: лет с семи она страстно любила читать и перечитывать «Кубок» и «Роланд-оруженосец» Жуковского, «Гайавату», былины, «Мороз Красный нос». В поэзии она черпала душевные силы во время своей тяжелой болезни.

Воспоминание

Я лежу сейчас в палате

Рядом с тумбой на кровати.

Окна белые блестят,

Кипарисы шелестят.

Ряд кроватей длинный, длинный...

Всюду пахнет медициной.

Сестры в беленьких платках,

Доктор седенький в очках.

А за сотни верст отсюда

Звон трамваев, крики люда,

Дом высоконький стоит,

Прямо в сад окном глядит.

В этом доме я родилась,

В нем играла и училась.

Десять лет там прожила

И счастливая была.

Мы лежим