Последний Совершенный Лангедока - Михаил Крюков

Пусть я уделяю чрезмерное внимание описанию запахов, но что же делать? Я – целитель, и тонкое обоняние мне необходимо, ибо пот и моча здорового и больного пахнут по-разному. Неудивительно, что запахи немытых людских тел, а равно испражнений верховых и тягловых животных вызывают у меня истинные страдания. Благородные дамы в этом смысле ничуть не отличаются от мужчин, к тому же они, чтобы заглушить вонь немытых тел, используют ароматические вещества в совершенно безумных сочетаниях и количествах.

Не особенно религиозная Альда обожает мыться и буквально изводит Иакова постоянными требованиями воды. Мне же пришлось отказаться от привычки обливаться холодной водой по утрам из-за удивлённых и злобных взглядов, которые бросали на меня франки.

Крестоносное войско стояло под Каркассоном, ничего не предпринимая. По лагерю блуждали самые невероятные слухи. Одни утверждали, будто штурм начнётся, как только закончат вязать штурмовые лестницы, и воины с нескрываемым страхом смотрели на мощные стены и башни осаждённой крепости, словно представляя, как люди будут с предсмертным воплем падать с головокружительной высоты. Другие же уверяли, что аббат ждёт подхода камнемётных машин и осадных башен, и когда стены рухнут, взять крепость будет легче лёгкого. Третьи бились об заклад, что войско скоро уйдёт от неприступной твердыни еретиков и штурм не состоится вовсе.

Ничего нельзя было разобрать во всей этой солдатской болтовне. Де Контр не показывался, а больше узнать о планах начальствующих над войском мне было не у кого. Постепенно напряжённое ожидание предстоящего сражения сгладилось, некое подобие мирной жизни всех устраивало, и о предстоящем сражении старались не думать. Каждый повторял в душе:

Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия…[158]

К исходу третьего дня, наконец, стало ясно, чего дожидался аббат Сито. Вздымая клубы удушливой пыли, упряжки фыркающих и сопящих волов втащили в лагерь требушеты и обитые скверно выделанными и оттого невыносимо смердящими шкурами осадные башни. Крестоносцам было приказано собирать по всей округе и складывать в кучи камни. Штурм Каркассона было решено начать со слабо укреплённых предместий, которых было два – Бург с севера и Кастеллар с юга.

И вот, на рассвете, после молебна, который отслужил сам Арно Амори, густые ряды крестоносцев под пение Veni Sancte Spiritus[159] переправились через реку и устремились на штурм Бурга. И Бург не устоял, несмотря на то, что его защитники во главе с виконтом сражались отчаянно. Сказался огромный численный перевес крестоносцев. Уцелевшие защитники оставили развалины Бурга и укрылись в крепости. Разрушенный пригород достался крестоносцам, и эту первую победу отпраздновали в лагере. Радостные крики пирующих заглушали стоны раненых и предсмертные хрипы умирающих, но на них никто не обращал внимания. Живые полагали, что для погибшего воина Христа открыта прямая дорога в рай, а умирающие… Что умирающие? Это только сражаются и побеждают вместе, а умирает каждый в одиночку. К утру на краю крестоносного лагеря появились первые могилы, а тела защитников Каркассона остались лежать там, где их настигла смерть. Никто и не подумал их убрать, и вскоре жара сделала своё дело…

На следующий день, окрылённые захватом Бурга, крестоносцы атаковали Кастеллар, рассчитывая захватить его так же, как Бург. Однако виконт и его военачальники умели учиться на своих ошибках. Атака была отбита, и крестоносцы бежали. Теперь уже люди виконта получили возможность вынести с поля боя своих раненых и убитых, не обращая внимания на крестоносцев.

Рассказывали, что в сражении за Кастеллар удивительное мужество проявил Симон де Монфор. Его мощная фигура, закованная в сверкающие доспехи, мелькала и там и сям, а его меч не знал пощады. Случилось так, что один из рыцарей был ранен и упал в ров, вырытый под стенами Кастеллара. Монфор отбросил щит и меч, под градом стрел и камней спустился в овраг, взвалил на плечо раненого и вынес его к своим. И этот подвиг он совершил после изнурительного боя под палящим солнцем! Там, где появлялся Монфор, усталые, измученные люди обретали новые силы и яростно бросались в бой. Но в тот день даже это не смогло склонить военную удачу в пользу крестоносцев. Войско вернулось в лагерь, а под покровом ночи к укреплениям подкрались сапёры крестоносцев и принялись за работу. Утром часть подрытой стены рухнула, и тотчас в пролом начал швырять камни требушет. Скрипел ворот, клеть, наполненная песком, тяжело ползла вверх, потом старший дёргал за верёвку, и рой камней с устрашающим гудением и свистом нёсся к стене. Гулкие удары, дрожь земли, треск бьющегося камня, вопли людей, угодивших под осколки… Громоздкая, неуклюжая машина подпрыгивала после каждого залпа, потом к ней бежали люди, чтобы снарядить её новыми смертоносными снарядами. Кто-то предложил заряжать требушет трупами людей и животных, и после первого выстрела из-за стены осаждённого города раздались вопли, полные горя и ужаса.

И всё-таки ценой невероятных усилий и жертв крестоносцы взяли Кастеллар.

Каркассон оказался в полной блокаде, подвоз продовольствия в крепость прекратился, но самое страшное – в городе не было воды, ибо крестоносцы не подпускали осаждённых к реке. Лангедок душила непереносимая жара, люди стояли на стенах и с тоской взирали на реку, которая была рядом и всё равно как на краю света. Крепость была переполнена жителями предместий и близлежащих деревень.

…и никто не знал, что делать дальше. Предместья пали, но сама крепость оставалась неприступной. Требушеты швыряли камни в стены, и в случае удачного попадания отбивали зубцы или пробивали кровлю башен, но сделать пролом или разбить ворота не могли, а время шло. Близилась осень, а с ней и окончание похода. Первый же дождь наполнит крепостные кистерны и осада потеряет смысл.

Войско бездействовало.

Я занимался перевязкой немногочисленных раненых, как вдруг ко мне подбежал незнакомый оруженосец в яркой котте, штанах в обтяжку и в шапочке с пером.

– Ты Павел Целитель?

Я передал Альде полотно, которым бинтовал ногу раненого и, выпрямившись, повернулся к оруженосцу.

– Да.

– Где твой лекарский мешок? – задыхаясь от бега, спросил тот.

– Скажи, что тебе нужно, а не отвлекай меня от дела пустыми вопросами.

Оруженосец нахмурился, выкатил грудь, отчего стал похож на молоденького петушка, ещё толком не умеющего кукарекать, набрал в рот воздуха и вдруг увидел Иакова, который насмешливо глядел на него, поглаживая свою дубинку. Парень тут же увял, даже перо на шапочке обвисло, и пробормотал:

– Благородный рыцарь Гильом де Контр послал меня. Ты должен прибыть к нему незамедлительно.

– Что с ним стряслось? – испугался я. – Он ранен?

– Хвала Создателю, рыцарь здоров, – ответил оруженосец, – несчастье с аббатом.

– Какое?

– Мы не знаем… Он уже говорит с трудом, опасаемся худшего. Поспеши, умоляю тебя!

– Закончи перевязку, – попросил я Альду и повернулся к оруженосцу: – Указывай дорогу.

В шатре аббата Сито было не протолкнуться. Рыцари, оруженосцы и слуги плотным кольцом окружили ложе аббата, жадно следя за происходящим. В толпе я наконец разглядел Гильома, стоявшего рядом с Монфором.

– Что стряслось? – тихо спросил я.

– Аббату внезапно стало плохо, он упал без чувств. Мы перенесли его на ложе, и теперь не знаем, что делать. Лучшие целители не могут определить причины недуга и способы лечения. Павел, я прошу тебя… Ты – наша последняя надежда.

– Пусть все выйдут! – решительно сказал я. – Здесь слишком душно, больному нечем дышать. И пусть поднимут пологи у шатра!

Гильом взглянул на Монфора, тот кивнул. Целители в чёрных мантиях и шапочках, бросая на меня злобные взгляды, один за другим покинули шатёр, за ними потянулись остальные. Монфор не двинулся с места. Его красивое, жёсткое лицо, обрамлённое светлыми волосами, было мрачно. Остался также Гильом. У изголовья больного стоял босой монах, подпоясанный верёвкой, вероятно, слуга аббата, если у французских епископов бывают слуги.

Я присел на край ложа и посмотрел в лицо больного. Увиденное меня насторожило. Аббат лежал с закрытыми глазами, глазные яблоки впали, под глазами были чёрные круги, какие обычно возникают при сильной боли, угол рта был скошен, и с него стекала ниточка слюны. Волосы на висках слиплись от пота. Я взял аббата за руку – она была ледяной и также липкой от пота. Сердце билось часто и неровно.

– Таз и полотенце! – приказал я. – Живо!

Монах метнулся вглубь шатра и скоро вернулся с тазиком для умывания и красиво расшитым льняным полотенцем. Я вытащил из мешка футляр с инструментами, развернул его, выбрал нож, провёл лезвие через пламя свечи, сделал надрез на руке аббата и подставил тазик. Хлынула кровь, босоногий монах охнул. Я внимательно смотрел в лицо аббата и когда увидел, что его щёки начали розоветь, а на веке дёрнулась жилка, быстро забинтовал руку полотенцем. Аббат судорожно вздохнул и открыл глаза, причём левый был прищурен, как будто легат целился из лука.