По тонкому льду - Георгий Михайлович Брянцев

Андрей странно улыбается.

Я повторяю еще дважды свое требование. Андрей продолжает улыбаться.

— Ты что, не слышишь?

— Что? Слышу… Прости, задумался, — он глубоко вздохнул. — Я уж не мечтал… Курить есть? Ведь я только вчера вышел из больницы.

Я достал пачку болгарских сигарет, длинных и тонких, с золотым мундштучком (их презентовал мне секретарь управы), и протянул другу.

Андрей закурил, делая жадные, глубокие затяжки, а потом пожаловался:

— Хотел бросить, с того дня не курил… и не могу.

Поначалу я не заметил, до чего изменился Андрей.

Волосы сплошь побиты сединой, пережитое углубило морщины на его лице, кожа стала бледной, какой-то сероватой.

— Пока хватит, — решительно сказал он, откладывая недокуренную сигарету и проводя рукой по лбу. — Голова закружилась.

— Рассказывай, Андрюша, рассказывай… Почему ты не отыскал связного?

— Забыл пароль, — признался друг. — И не решился. А к доктору — помнил.

— Вот оно что, — успокоился я.

— Ну, что тебе еще сказать? Считай, что я одной ногой побывал на том свете. Коротко дело было так…

Двое суток, двое мучительных суток пролежал он с открытыми ранами, без глотка воды, без крохи пищи, среди трупов. Сознание то приходило на короткие минуты, то вновь покидало его. На исходе второго дня он впал в глубокое забытье и очнулся уже в немецком солдатском госпитале.

Первый вопрос, который задал ему человек в белом халате, был: "Ваша фамилия?" — "Кузьмин, — ответил он, — Никанор Васильевич".

Потом его оперировали раз, другой, третий. Оказывается, Андрей был ранен еще и в бедро, о чем мы с Геннадием не знали. Когда дело пошло на поправку, в палату пришли двое и подсели к Андрею. Кто они — он и сейчас не знает. Предполагает, что немецкие офицеры. Один говорил довольно хорошо по-русски и выполнял роль переводчика. Их интересовало прошлое больного.

Пришлось рассказать биографию Кузьмина со всеми подробностями Немцы задавали много вопросов. Кого убил Кузьмин? Как ему удалось бежать из-под стражи? Чем может объяснить наличие, кроме трех последних ранений, следы еще трех, давно заживших? Какие города Советского Союза хорошо знает? Нет ли у него там приятелей?

На все вопросы надо было давать исчерпывающие ответы. И Андрей не поскупился на краски. Офицеры остались как будто довольны.

За день до выхода из госпиталя к Андрею явился переводчик, но уже в сопровождении другого немца. Этот другой спросил — без всяких предисловий, — как посмотрит господин Кузьмин на то, чтобы совершить экскурсию в Советский Союз.

Этого только недоставало! Перенести столько мук — и все ради того, чтобы оказаться в своем тылу… Раздумывать было нечего. Андрей ответил, что лучше смерть от собственной руки, чем возвращение. Шутка сказать! Человек три раза стоял перед судом, восемь лет отсидел в лагерях, дважды бежал, приговорен к «вышке», его фото и оттиски пальцев, размноженные в тысячах экземпляров, гуляют по стране, а ему предлагают такую увеселительную прогулку! Нет, спасибочко! Да и что он может сделать путного, когда его основной мыслью будет забота о собственной шкуре? Ничего. Пусть господа не обижаются, но на ту сторону он не ходок. Туда пути ему заказаны. Иной вопрос — здесь. Здесь — пожалуйста. Он сделает все, что в его силах.

Новых вопросов Кузьмину не задали. Немец, кажется, понял его. Да, конечно, понял. Но прежде чем ретироваться, поинтересовался, какой профессией владеет Кузьмин. Андрей подумал и вспомнил; когда-то в молодости на «родине», в городе Киренске, в течение семи лет он работал маркером в бильярдной. Немец оставил ему адрес и попросил после выписки из госпиталя заглянуть к нему. Просьбу Андрей понял как приказ и выполнил ее.

— Вот и вся моя эпопея. С завтрашнего дня я маркер офицерского казино и доверенный человек абвера…

— Почему ты решил, что абвера? — удивился я.

— А чего тут решать? Немец оказался офицером абвера. Знаешь, на чем мы договорились?

— Понятия не имею.

— Он поставил передо мной задачу подбирать надежных, с его точки зрения, людей, вербовать, сколачивать в тройки и передавать ему.

— Для заброски в наш тыл? — прервал я друга.

— Ты, как всегда, догадлив. Именно в наш тыл. Я вербовщик абвера. Ясно?

— Уж куда яснее.

— Дело, однако, деликатное. Тут надо все учесть. Шеф меня пока не торопит. Понимает, что здесь я чужачок и выйти в «надежные» мне не так просто.

— Обдумаем, — потер я руки, — за этим дело не станет. Главное, есть чем думать. Одной головой прибавилось. И какой головой!

Я обнял Андрея, и мы оба весело засмеялись.

6. Энское подполье

Подпольная борьба в тылу фашистов — не такое простое и легкое дело, как об этом иногда пишут. Законы подпольной борьбы суровы и жестоки. Чтобы посвятить себя ей, мало одного желания, беззаветной преданности, ненависти к врагу, мужества, готовности к подвигу. Нужны еще: недюжинные организаторские способности, непрестанная осторожность, повседневная бдительность, знание непреложных основ конспирации, крепкие, тренированные нервы, здравый, холодный рассудок. И обладать всем этим должны люди не только всесторонне проверенные, но и опытные.

Но где было взять умудренных опытом людей?

До войны никто не подумал о том, чтобы хоть на всякий случай заранее подготовить сотню-другую организаторов нелегальной работы в тылу врага. Не подумал, видимо, потому, что начисто исключалась возможность глубокого фронтального вторжения врага в пределы нашей страны. Об элементе внезапности мы заговорили во весь голос лишь после неудач сорок первого года. Сердца и разум советских людей не принимали мысли о хотя бы временных успехах агрессора. Всей предвоенной жизнью они были подготовлены к решительному отпору врагу, если он рискнет на нас напасть.

И счастье наше состояло в том, что, помимо организованного подполья, война стихийно выдвинула на арену борьбы сотни и тысячи талантливых самородков-патриотов, в которых в годы мирной жизни