Помни обо мне - Софья Подольская

ожерелье и поспешила исполнить пожелание ее требовательного высочества прежде, чем она расскажет, как именно должно выглядеть на моей голове это что-то более торжественное. Не все прически сочетались с кайсанскими шпильками.

И уже ступив вслед за дамами в сияющий, многоцветный, шумный зал, который, ко всему прочему еще и благоухал, словно парфюмерная лавка, я вспомнила об отваре. Том самом, от головной боли, так и оставшемся на столике в покоях принцессы.

Святая Интруна, дай мне сил пережить этот вечер.

И никого при этом не убить.

Глава 32

Время тянулось отвратительно долго, оседая на золотых ветвях канделябров слезами белого воска. Плакали виолы и лютни — традиция предписывает высокой любви быть непременно несчастной, безответной, напоенной мукой души и кровью страдающего сердца. Глубоко вздыхали дамы, спеша показать тонкость вкуса и белизну по вечернему открытой груди. Сверкали драгоценности. Слуги безмолвными тенями скользили между яркими, словно бабочки, придворными, предлагая тонкостенные бокалы с игристым вином. И судя по глазам некоторых благородных адельфосов и адельфи, дело не обошлось без нефритовой пыли.

Меня замечали. На миг достаточный, чтобы оценить скромность моего пусть шелкового, но темно-серого, почти черного платья. Лишенное самоцветных камней, серебряного кружева или изысканной вышивки, оно не только подчеркивало великолепие наряда Эльги, но и давало понять: особа, носящая это, не стоит внимания. Даже ожерелье не спасало. Куда ему было старого золота фамильных драгоценностей, сияния шедевров энна Шаберье и работ других, пусть и не таких знаменитых, столичных ювелиров.

Зато во время выступления Эльги в зале сидели лишь двое: Его Величество Хильдерик и я. И пусть мне досталось не кресло с высокой спинкой, резными подлокотниками и обивкой из золотой тафты, а скромная скамья. Пусть все присутствовавшие делали вид, что лютня за спиной Ее Высочества играет сама по себе, сидеть в присутствии короля было… Приятно.

Я встала, когда Эльга закончила. Под громкие и совершенно заслуженные апплодисменты она опустилась на позолоченный пуф рядом с королем, а на сцену поднялась адельфи Анна. За ней — адельфи Атанаис… И даже баронесса Руан исполнила — вполне пристойно — старую южную песню. Оплакивая потерянных в море, она то прижимала руки к, пожалуй, чересчур смелому декольте, то протягивала их к зрителям… Точнее — до чего ж целеустремленная женщина — к Дарьену.

Нужно ли говорить, что это усилило мою без того цветущую раздражительность?

Свечи прогорели наполовину, когда распорядитель торжеств объявил первый танец. Королевское кресло перенесли на сцену, Эльга приняла руку брата и гордая встала впереди собирающихся пар.

— Хочешь, я тебя умыкну?

Дарьен подкрался незаметно. Почти.

— Не понимаю, что заставило вашу светлость подумать о таком, — ответила я тихо не поворачивая головы.

Во-первых, чтобы не выдать наше знакомство, а во-вторых, мне действительно было интересно понаблюдать за танцующими. Ведь Его Величество, очевидно, желая, чтобы подданные смогли размять затекшие от долгого стояния ноги, решил начать с вольты.

— Иногда ты смотрела на них, как на свою вышивку, — в тихом голосе Дарьена дрожал смех.

Конечно, сейчас он знал меня лучше, чем кто-либо, но даже это не оправдание.

Соберись, Алана. Нужно держать лицо.

— Так что, сбежим? — невесомое прикосновения к ребру ладони отозвалось теплой волной.

Я наслаждалась им три спасительных вздоха, после чего отняла руку и, чуть повернув голову, улыбнулась самым краешком губ.

— Нельзя. Ее Высочество ждет обещанного вами танца.

Дарьен вздохнул.

— Точнее, трех, если мне не изменяет память.

— Не знаю, что не меня нашло, — тихо проворчал он.

— Мы все радеем о нуждах государства.

Ответом стала едва различимая, но наверняка неприличная фраза на языке Рассветных островов.

А мне хотелось сбежать. Подальше от суеты, музыки, дрожащего пламени свечей, тяжелого флера ароматов и взглядов, что рыболовными крючками застревали под кожей. Но я стояла. Держала маленькую сумочку — несколько шелковых платков, флакончик нюхательных солей — и роскошный веер. А чуть позже и бокал Ее Высочества — не ждать же, когда мимо пройдет слуга. Это оправдывало присутствие в благородном обществе особы столь незначительной. Меня.

— Теперь вы похожи на гувернантку, — небрежно бросил маркиз, увлекая Эльгу круг танцующих.

Сегодня его сиятельство был в голубом, и волосы его свободно лежали на плечах, как, впрочем, у всех собравшихся в зале мужчин. Кроме Дарьена. И короля.

— Ты ведь скажешь, — Дарьен появился на второй фигуре гальярда, — если он будет тебе… докучать.

И не было нужды уточнять имя этого докучателя.

— Если будет, — шепнула я так, чтобы слышал только Дарьен, — я начну от его имени посвящать кансоны виконтессе Кабо.

— Кому?

Я чуть повернула голову.

— Слева у окна, розовое платье, розовые перья, турмалины…

— Это баронесса Даглар, — прошептал Дарьен.

— Во втором браке, а сейчас она виконтесса Кабо. Вдовствующая. И, говорят, присматривает себе четвертого мужа…

— Но ей же лет сто!

— Всего лишь семьдесят.

— И она в розовом…

— Оттенок пыльной розы особенно моден в этом сезоне.

— Ненавижу розовый.

— Розовый — цвет надежды.

— Кстати, о надежде. Давай сбежим?

— Потому что следующий танец ваш?

— Нет, потому что ты красивая, когда что-то замышляешь, и я вечность тебя не целовал.

И святая Интруна свидетель, как трудно было сказать ему нет.

— Умираю от жажды, — выдохнула Эльга, принимая из моих рук бокал с легким вином. — Как тебе понравилась моя вольта?

Вопрос был задан достаточно громко.

— Волшебно, Ваше Высочество! — ответил вынырнувший из толпы мужчина.

Он поклонился, скорее развязно, чем изящно, выпрямился, выпятил грудь, демонстрируя густоту золотых пуговиц, и улыбнулся по-женски пухлыми губами с подведенной точкой родинки.

Я рухнула в пропасть. Бездонную, заполненную обжигающей тьмой и запахом жасмина. Уши мои словно набили куделью, и еще одним пучком заткнули пересохшее горло. Только глаза не тронули, позволяя смотреть и видеть.

Узнавать.

Эти волосы. И нос с горбинкой. И улыбка, обнажающая пожелтевшие, но все еще крепкие зубы.

Святая Интруна…

Я попыталась вдохнуть, но воздуха не было. А руки вдруг стали тяжелыми, словно две наковальни, и никак не удавалось поднять, поднести к саднящему горлу, чтобы выдрать из него шерсть, обернувшуюся железным ежом.

А потом он посмотрел на меня.

Он на меня посмотрел.

Он…

Я бы упала, не превратись мое тело в камень. Холодный камень надгробия, на котором медленно, кровью и сукровицей проступало полустертое имя. И поросшая сорными травами земля вздрогнула, вздохнула и застонала тонко, пронзительно, как плачут над мертвыми чайки.

Я смотрела в глаза, что оказались не черными, серыми, и, страшась увидеть в них искру узнавания, не поверила, когда они скользнули по мне, будто я была пустым