Представление должно продолжаться - Екатерина Мурашова

– Да. Но вы разумный человек и согласитесь: в том, что я родилась в знатной семье, нет никакой моей вины.

– Но ваш муж – князь! Где, собственно, он сейчас? Небось сражается против нас? – карие глазки председателя подозрительно-проницательно прищурились.

– Возможно, но маловероятно, – Юлия Бартенева чуть повела безупречным плечом. – Я с ним давно не сообщалась, но война за идею – как-то это с моим мужем решительно не соотносится. По-видимому, он просто сбежал от новой власти за границу.

– А почему же вы не уехали с ним?

– Мы давно не живем вместе. Наш брак, в сущности, несчастная фикция с самого начала. Видите ли, мой муж предпочитает в постели не женщин, а мужчин…

– Черт побери…

– Вот именно, – кивнула княгиня.

– А ваши родители? Они в России?

– С отцом я разошлась еще прежде, и (разумеется, вы вольны мне не поверить) вот тут как раз были замешаны идеологические мотивы.

– Это как же? – с любопытством спросил председатель.

– Наш род – обрусевшие балтийские немцы, и в период войны мой отец вдруг осознал себя представителем германской нации и стал утверждать, что варварская Россия должна быть колонизирована культурными немцами на римский манер. Я же верю в великую судьбу России…

С разгоревшимися глазами, с чуть заметным румянцем на щеках княгиня была прекрасна. Председатель, женившийся еще крестьянином, и верный в общем-то муж своей в меру корявой жены, поймал себя на какой-то совершенно безумной фантазии и ответил с почти нелепой истовостью:

– Я… мы, партия, тоже верим!

– В сложившихся обстоятельствах мой кузен и друг детства Алекс Кантакузин оказался единственным, кто приютил меня вместе с моим маленьким, тяжело больным сыном…

Вынесенные наверх ветром перемен, в управляющих структурах того времени оказалось множество людей, которые не имели ни опыта, ни образования, ни знания законов, ни даже самих законов, которые им следовало бы знать и которых придерживаться. Но человеку как мыслящему существу, самой человеческой природе свойственно рационализировать и оправдывать самые иррациональные свои действия, подводить под них хоть какую-то базу. И потому, наверное, было выдумано в те годы некое «классовое чутье», которое в отсутствие закона якобы позволяло отличать своих от чужих, виновных от невиновных. К концу второго года революции председатель калужского ревкома почти гордился безупречным развитием в себе этого мифического чувства.

И вот, странное дело, оно, это чувство, нынче подсказывало ему: безусловно классово чуждая княгиня абсолютно честна и не врет ему ни единым словом или чувством. Это было удивительно и требовало, быть может, каких-то неординарных действий.

Юлия Бартенева говорила тщательно артикулируя, так по-петербургски правильно, что в ее речи отчетливо слышался немецкий акцент. Происходи дело в Синих Ключах, все бы подумали, что она говорит с глухой Грунькой.

– Товарищ комиссар, арест Александра Васильевича Кантакузина является прямой ошибкой вашей организации. Александр – абсолютно гражданский человек, с юности увлеченный историей Византии. Роль помещика свалилась на него вопреки его воле, после смерти дальнего родственника…

– Это понятно, что вы за родственника стоите, – пробормотал председатель. – Согласно донесению, командиру отряда местные крестьянские товарищи тоже сказали: вы не того арестовали. Надо было жену его, она всему закоперщица…

– Ваша выправка выдает в вас офицера…

Председатель приосанился, польщенный. Крестьянин по сословию, он в самом конце войны действительно был произведен в прапорщики военного времени.

– Вы несомненно понимаете разницу между сознательным врагом и смятенным разумом людей, оказавшихся в условиях смены привычного уклада. А Любовь Николаевна, жена Александра, всегда, с детства была психически нестабильна. Ее брат Филипп просто умственно отсталый, до сих пор играет в лошадки, лечился в психиатрической клинике в Петрограде. Все это может подтвердить вам любой крестьянин в Черемошне или Торбеевке…

– Гнилая порода, – презрительно процедил сквозь зубы председатель.

– Согласна, – кивнула Юлия. – Но опять же это нельзя считать виной. На попечении Александра оказалось слишком много стариков и старух, детей, женщин, он старался охранить их с помощью исторических прецедентов, тем, в чем сам был силен, это наверняка была ошибка, но ошибки можно и должно исправлять, и вы обязательно должны освободить его и дать ему возможность…

– Да вы, пожалуй, и убедили меня теперь, гражданка княгиня Юлия Борисовна, да только вот не выйдет ничего, – с досадой сказал председатель ревкома. – Потому как вашего родственника у нас уже нет. Намедни его товарищи в Москву забрали, в столичную Чеку…

Прежний мой дневник погиб в печи, когда товарищи подумали, что у меня – чума. Хотя как ее с тифом спутать можно? Совершенно же симптомы различаются… Ну да известное дело – у страха глаза велики. Откуда заразился, тоже понятно – пока собирал людей в команду на их рабочих местах, по госпиталям да инфекционным баракам, заходил со стороны, ненадолго, не уделял предохранительным мерам должного внимания и вот… где-то проглядел тифозную вошку…

Когда стало понятно про тиф, с форта меня эвакуировали в Петроград и вот, чуть не впервые я, врач, оказался по другую сторону больничного организма. И явно не в лучшую для него, этого организма, пору. Что ж, впечатляет, и для следующей моей деятельности даже полезно.

Выход из небытия, липкое, в поту, крови и прочих жидкостях, рождение… уж которое по счету? Январев-Знахарь-Арабажин, живучий, как крыса… Нашел в документах форта гипотезу: чуму переносят и сохраняют в природных очагах грызуны. В азиатских степях – суслики, во время разворачивания эпидемии – крысы. Промежуточный хозяин. Очень здраво. Обязательно надо проверить и поискать еще в литературе – уж очень очевидная мысль, может быть, кто-то уже ставил эксперименты.

Тиф сыпной, брюшной, возвратный.

Что нимало не удивительно, ибо на койках вши и клопы вперемешку, в компоте из человеческих испарений. Сбитые матрацы, пахнет соломой, накурено, наплевано, пахнет нечистотами, потом, хлебом, две тусклые лампы под потолком, переплетенном балками. Разутые ноги, запах проветривающихся красноармейских сапог, дым махорки, прошедший через нездоровые человеческие легкие, испарения высыхающих плевков, недоеденной похлебки, невымытых стаканов, испаряющейся мочи, которую не в силах сдержать больные. Ночь, головная боль и тошнота, давишь на шее клопа, вьешься ужом на окаменелом матраце, кашли, свисты, кто-то кричит, вскакивает и снова падает. Одиночество, тоска, боль, рыдание. Во рту сухо, стучит в висках, чешешь спину, живот, пах. Бред, мокротный кашель, храп свистящий, рокочущий, пронзительный, во все углы, сухо во рту. Зеленовато-белое, запотевшее окно. За ним – луна.