Рассказы - Уильям Моэм

— Буду нем как могила, но, честно говоря, я не совсем понимаю. Что все это значит?

— По профессии я врач, и мы с женой последние тридцать лет прожили в Пенсильвании. Не знаю, может быть, я показался вам неотесанным чурбаном, но миссис Барнаби, осмелюсь сказать, — одна из самых культурных женщин, каких я знаю. Потом умерла ее родственница и оставила ей большое состояние.

В этом отношении все правильно. Моя жена — очень и очень богатая женщина. Она начиталась английских романов и давно мечтала провести сезон в Лондоне, устраивать приемы и вообще вкусить великолепия, о котором читала в книгах. Деньги принадлежат ей, и, хотя такая идея не очень соблазняла меня, я был искренне рад, что ее мечта сбудется. В апреле мы отплыли в Европу. На одном с нами корабле оказались молодые герцог и герцогиня Хэрифорд.

— Слышал. Им-то она и обязана своим первым успехом. Они были буквально без ума от миссис Барнаби и разрекламировали ее, как целая армия газетчиков.

— Когда мы отплыли, я был нездоров. Карбункул приковал меня к каюте, и миссис Барнаби осталась без присмотра. На палубе ее кресло оказалось рядом с креслом герцогини, и из случайно подслушанной реплики она поняла, что английская аристократия не слишком высокого мнения о законодателях нашего света. Жена моя — сообразительная женщина, и она заметила мне, что, если ваши предки подписали Хартию Вольностей, на них вряд ли произведет впечатление то, что дедушка одного из ваших знакомых торговал скунсовыми шкурками, а дедушка другого был паромщиком. У моей жены очень тонкое чувство юмора. Разговорившись с герцогиней, она рассказала ей маленький ковбойский анекдот, а чтобы оживить его, сказала, что это случилось с ней самой. Успех не заставил себя ждать. Герцогиня упрашивала ее рассказать еще что-нибудь, и жена стала действовать смелее. Через двадцать четыре часа герцог и герцогиня, можно сказать, ели из ее рук. В перерывах она приходила в мою каюту и сообщала о ходе событий. По простоте душевной я находил все это забавным, а так как заняться было нечем, я послал в библиотеку за Брет Гартом и стал подбрасывать жене эффектные детали.

Я хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— Мы ее называли вторым Брет Гартом!

— А какое удовольствие я испытывал, рисуя себе удивление друзей моей жены, когда в конце плавания появлюсь я и мы расскажем всю правду. Но я строил планы, не приняв в расчет жену. Накануне того дня, когда мы должны были прибыть в Саутгемптон, миссис Барнаби довела до моего сведения, что Хэрифорды собираются устроить для нее прием. Герцогиня во что бы то ни стало хотела познакомить ее со всякими замечательными людьми. Такой случай выпадает раз в сто лет, но я, конечно, все испорчу. Она призналась, что ей пришлось изобразить меня совсем не таким, каков я на самом деле. Я не знал, что она уже сделала меня Майком-Одной-Двоих, однако подозрение, что она вообще забыла упомянуть о моем присутствии на корабле, уже не раз появлялось у меня. Ну, короче говоря, она попросила меня уехать в Париж на одну-две недели, пока она не упрочит свое положение. Я не возражал. Перспектива немного поработать в Сорбонне улыбалась мне больше, чем хождения по приемам в Мэйфэре.[22] Вот как получилось, что я сошел в Шербуре, а жена продолжала путь до Саутгемптона. Но не прожил я в Париже и десяти дней, как она прилетела ко мне. Она сказала, что ее успех превзошел самые невероятные мечтания: все было в десять раз удивительнее, чем в любом из романов, но, если появлюсь я, всему конец. Очень хорошо, согласился я, итак, я остаюсь в Париже. Ей это не понравилось, она заявила, что не сможет быть ни минуты спокойной, пока я так близко и пока существует угроза, что какой-нибудь знакомый наткнется на меня. Я предложил Вену или Рим. Это ей тоже не подошло. Кончилось тем, что я приехал сюда и хоронюсь тут, словно преступник, целых три бесконечных месяца.

— Так вы хотите сказать, что не убивали тех двух игроков, пристрелив одного левой, а другого правой рукой?

— Сэр, я никогда в жизни не держал в руках пистолета.

— А как же с нападением мексиканских бандитов на вашу бревенчатую хижину, когда жена заряжала ружья, а вы три дня отстреливались, пока не подоспели войска?

Мистер Барнаби криво усмехнулся.

— Это для меня ново. А не кажется ли вам, что это грубо придумано?

— Грубо?! Да чем это хуже любого фильма о Диком Западе?

— Я едва ли ошибусь, если предположу, что из них-то моя жена и почерпнула эту мысль.

— А корыто! Стирка белья для рудокопов и все такое. Да знаете ли вы, что мы надрывались от смеха, когда она рассказывала эту историю. Ведь она в лондонский свет буквально вплыла на своем корыте. — Я рассмеялся. — Какими же простофилями все мы выглядели!

— Ну, настоящий-то дурак, прошу вас заметить себе, это я, — возразил мистер Барнаби.

— Она удивительная женщина, и вы вправе гордиться ею. Я всегда говорил, что она просто бесценна. Она разгадала, что в сердце каждого англичанина таится страсть к романтическому, и она удовлетворила эту страсть.

— Вам, сэр, хорошо веселиться. Может быть, Лондон и в самом деле приобрел необыкновенную хозяйку званых вечеров, что же касается меня, то я начинаю думать, что потерял отличную спутницу жизни.

— Великие прерии Запада — единственное подходящее место для Майка-Одной-Двоих. Мой дорогой мистер Барнаби, у вас нет выбора. Придется вам продолжать скрываться.

— Весьма вам признателен, — отозвался он, как мне показалось, довольно холодно.

Мистер Всезнайка

(пер. Н. Ромм)

Я решил, что Макс Келада мне не понравится, еще до того, как увидел его. Война только что кончилась, и движение на океанских линиях стало особенно оживленным. Достать билет на пароход было почти невозможно, и приходилось довольствоваться любым местом, предложенным пароходными агентами. Нечего было и думать об отдельной каюте, и я радовался, что хоть попал в двухместную. Но когда мне назвали фамилию второго пассажира, сердце мое упало. Эта фамилия наводила на мысль о плотно закрытом иллюминаторе и спертом воздухе по ночам. Делить каюту с кем бы то ни было четырнадцать суток (я ехал от Сан-Франциско до Иокогамы) и без того достаточно неприятно, но меня бы это меньше страшило, если б моим попутчиком оказался Смит или Браун.

Когда я вошел в каюту, вещи мистера Келада были уже там. Вид их мне не понравился: слишком уж много наклеек на чемоданах, слишком велик кофр для одежды. Мистер Келада успел разложить свои туалетные принадлежности, и я заметил, что он постоянный клиент несравненного мосье Коти: на умывальнике стояли духи, туалетная вода, бриллиантин от Коти. Черного дерева щетки с золотыми монограммами не мешало бы помыть. Нет, мистер Келада мне определенно не нравился. Я пошел в курительную, потребовал колоду карт и стал раскладывать пасьянс. Только я начал, ко мне подошел один из пассажиров и спросил, не я ли мистер такой-то.

— Я мистер Келада, — добавил он, приоткрыв в улыбке ряд белоснежных зубов, и сел.

— А-а, мы, кажется, в одной каюте.

— Повезло нам, правда? Никогда не знаешь, с кем тебя поместят. Я очень обрадовался, когда узнал, что вы англичанин. По-моему, за границей мы, англичане, должны держаться друг друга, вы ведь меня понимаете.

Я даже заморгал.

— Разве вы англичанин? — спросил я, пожалуй, не совсем тактично.

— Конечно. А вы приняли меня за американца, да? Британец до мозга костей, вот я кто.

В доказательство мистер Келада достал из кармана паспорт и слегка помахал им перед моим носом.

У короля Георга немало удивительных подданных. Мистер Келада был небольшого роста, плотный, с чисто выбритым смуглым лицом, мясистым крючковатым носом и блестящими влажными глазами навыкате. Его длинные вьющиеся волосы были черны и лоснились. Говорил он с несвойственной англичанам живостью и сильно жестикулировал. Без сомнения, при более близком знакомстве с его британским паспортом обнаружилось бы, что небо над родиной мистера Келада куда лазурнее, чем над Англией.

— Что будете пить? — спросил он меня.

Я взглянул на него с недоумением. Сухой закон был в силе и, по всей видимости, на корабле строго соблюдался. А газированная вода и лимонад, когда меня не мучит жажда, мне одинаково противны.

Лицо мистера Келада осветилось восточной улыбкой.

— Виски с содовой или сухой мартини? Скажите лишь слово.

Из карманов брюк он извлек по фляжке и положил передо мной на стол. Я выбрал мартини, и мистер Келада, подозвав официанта, потребовал кубики льда и два стакана.

— Очень хороший коктейль, — сказал я.

— Там, где я это взял, еще много всего, и если у вас здесь есть знакомые, скажите им, что у одного вашего приятеля спиртного хоть отбавляй.

Мистер Келада был болтлив. Он рассказывал о Нью-Йорке и Сан-Франциско. Говорил о пьесах, картинах и политике. Это был патриот. Британский флаг — величественное полотнище, но, когда им размахивает джентльмен из Александрии или Бейрута, я невольно чувствую, что этот флаг несколько теряет в своем достоинстве. Мистер Келада был фамильярен. Я далек от высокомерия, но, на мой взгляд, когда обращаешься к постороннему, не подобает опускать слово «мистер». Между тем мистер Келада — вероятно, чтоб я чувствовал себя проще, — отбросил эту формальность. Не нравился мне мистер Келада. Когда он подсел, я отложил было карты, теперь же, полагая, что для первого раза наш разговор достаточно затянулся, снова принялся за пасьянс.