Отец и сын (сборник) - Георгий Марков

Алешка плыл, стараясь учесть все: попутную стрела под яром, затишье, которое наступало вдруг, когда одна туча сваливалась за горизонт, а вторая только еще подымалась в зенит.

Воспользовался он и другим советом своих старших товарищей — без крайней нужды не пересекать Обь. Осенью река редко бывает спокойной, а борьба с волной требует больших усилий. Лучше проплыть пять — десять километров по кривой, чем в поисках прямой то и дело пересекать бурную реку.

Скобеев велел ему не отказывать себе в еде, обязательно делать остановки на обед, варить рыбу или рябчиков. Но в первый день пути Алешка решил ослушаться Скобеева. «Пока развожу костер, варю, ем — час-два пройдет. А мне скорее надо до Тыма добраться. Самое трудное — Обь, а Тым, как и Васюган, посмирнее, потише нравом», — думал Алешка, вспоминая рассказы старших о Тыме.

Обедал он, не вылезая из обласка. Скользя под яром, он увидел в одном месте склонившиеся над водой заросли черной смородины. Ягод было так много и они были такие крупные, что у Алешки потекли слюнки. Кому доводилось хаживать по рекам в позднюю осеннюю пору, тот знает, что нет на свете еды восхитительнее, чем сибирские ягоды, прокаленные солнцем и прихваченные первым морозцем. Чудом уцелевшие от ветров и от птиц, они обладают в это время волшебными свойствами. Доставляя редкостное наслаждение своим ароматом и вкусом, они не только насыщают человека, но делают его бодрым, обостряют зрение и слух, добавляют ему новые силы.

Завидев черносмородиновые заросли, Алешка схватился за ветку, придержал обласок. Запас провизии лежал у него на корме, в брезентовом мешке. Подсунув под себя длинную ветку, пригодную заменить сейчас причальную бечеву, Алешка достал хлеб и принялся уплетать его вместе со смородиной. Через десять — пятнадцать минут он насытился, зачерпнул кружкой мутную обскую воду, попил и двинулся дальше.

— Ну вот, пообедал быстро, дешево и сердито, — усмехнувшись, вслух сказал Алешка.

Во второй половине дня произошел крайне неприятный случай: обласок наскочил на карч. Алешка попытался сняться с карча, но обласок прочно висел на нем и не двигался. Тогда Алешка, придерживаясь за борта, начал осторожно перемещаться в носовую часть. По тому, как обласок покачивался при малейшем неверном движении, Алешка понял, что случилось. Обласок сидел на каком-то крепком тычке, вонзившемся своим острием в днище. Теперь все зависело от того, сумеет ли Алешка тяжестью тела подломить тычок. Опасаясь в каждое мгновенье перевернуться, Алешка достиг того места в обласке, на котором он был подвешен. Слегка приподымаясь и опускаясь, Алешка старался давить на тычок. Наконец раздался хруст, тычок обломился, и обласок понесло течением. Алешка осмотрел днище. К счастью, тычок не смог пропороть его насквозь.

Хороший это был урок для Алешки! Будь у него с собой длинный шест, он не чувствовал бы себя зверьком, пойманным в капкан. Опираясь о шест, он легко бы снял обласок с тычка. У первого же березняка Алешка вылез на берег и быстро смастерил себе шест из гибкой высокой березки. На неудачах надо было учиться, и учиться немедленно, не откладывая до нового подобного случая.

Ночь прихватила Алешку вблизи от Тыма. В сосновом бору на обском берегу мерцали огоньки селения. Ветер доносил запах печного дыма. Алешку поманило в избяное тепло и уют. Но искать ночлег в селе не входило в его расчеты. Он проплыл в сумраке по Оби, может быть, километр, может быть, два и подвернул к костру, пылавшему на берегу. Возле костра сидели мужики, бабы, ребятишки, ужинали. Алешку встретили с любопытством, пригласили отведать ухи, чаю со смородиновой веткой. Вскоре Алешка уже знал, что он стал гостем семьи каргасокского охотника, возвращавшейся с кедрового промысла.

— До Кедрового яра далеко, нет? — спросил Алешка за ужином.

— Как плыть будешь, паря. Ходко — три дня, тихо — четыре, пять ден, — сказал мужик с круглой бородкой, по-видимому, глава промыслового семейства, и тут же спросил: — На зимовку?

— Нет. Назад должен вернуться. По делам — на вспомогательный склад.

— Рисковый ты, паря. Тым вот-вот льдом закует.

— Постараюсь поспеть.

— Ну-ну, спробуй.

Алешка поужинал, принес полушубок, завернулся в него, выбрал местечко поудобнее, лег и сейчас же уснул. Коли вокруг люди, можно спать без тревог. Завтра он будет ночевать один, и спать вот так безмятежно ему не удастся.

Очнулся Алешка перед рассветом. Мужик с круглой бородкой хлопотал уже возле костра. На таганке висел чайник и котелок с варевом. Еще не вставая, Алешка почувствовал, что ломота в пояснице прошла, нашарканные об весла ладони перестали гореть. Он вскочил, сбегал к реке, умылся, принес свой припас к завтраку. Но гостеприимный хозяин ночевки не велел ему беспокоиться. В котле варился целый глухарь — на всех хватит.

Стало уже заметно светлеть, когда Алешка, поблагодарив семейство промысловиков за приют, за пищу, сел в обласок. Да, люди говорили справедливо: Тым готовился напялить зимнюю одежку. Повсюду бросались в глаза белые пятна нерастаявшего снега, наметанного ветром, и поблескивающие ледяные островки. С опаской и тоской посматривал Алешка на берега, все ускоряя и ускоряя бег обласка.

Тым оказался рекой на свой особый манер. Его нельзя было сравнить не только с Обью, но и с Васюганом. Плесы у него прямее, берега и круче и ровнее, а силенок у течения поменьше. Зато леса тут такие густые и рослые, что временами Алешке казалось — облака лежат на макушках деревьев. Местами берега сходились так близко, что Алешка видел только небо и воду. А уж зверья и птиц в тымских лесах было столько, что никакой Васюган в сравнение не шел! Прибрежные сухостойные кедры чернели от глухарей. Березняки и рябинники были унизаны тетеревами и рябчиками. Бродили и лоси, нагуливая жир в последние дни перед зимней голодухой. Алешка спугивал их стуком своего весла, и они, оглашая леса треском валежника, устремлялись в глубь тайги.

Время в пути тянулось тягостно. Вначале Алешку развлекала новизна незнакомой реки. Но потом глаза его притомились, внимание приослабло. Плесы походили друг на друга, как близнецы. Однообразный стук весла и монотонное побулькивание воды утомляли, и рождалось такое ощущение, будто ты не движешься вперед, а крутишься на одном и том же месте. Алешка спохватывался, принимался грести чаще, шире до тех пор, пока глаза не застилались потом.

В конце дня Алешке встретился обласок, в котором сидели старик и старуха. Увидев их, Алешка обрадовался, решил еще разузнать, далеко ли до Кедрового яра. Он пересек реку наперерез встречному обласку, громко поздоровался. Но старик положил весло, развел руками. Старуха, закутанная, как кукла, в пышную лосевую доху, молчаливо сосавшая трубку, замотала головой. Алешка понял, что они ни слова не знали по-русски.

— Вы кто, ханты?

Теперь замотал головой старик.

— Э, да вы, наверно, эвенки?

Старики замотали головами оба.

— Селькупы вы! — догадался Алешка.

Старик слегка поднял руки, захлопал в ладоши, и Алешка понял, что на этот раз он не ошибся. И хоть ни одного русского слова не услышал Алешка, эта встреча с людьми была отрадной.

Ночевал Алешка на песчаной косе. Всюду — только шаг шагни — лежали сукастые лесины, застрявшие здесь с весеннего половодья. Топлива тут было изобильно, и он запалил костер, осветивший чуть не весь плес. Ночь надвигалась холодная, с пронизывающим ветром, небо вызвездилось, и мог ударить мороз. Побаивался Алешка и шалого зверя, хотя медведи уже залегли. Зная, что на большой огонь зверь не пойдет, Алешка не жалел валежника.

Поужинал Алешка так, как наказывали ему на базе, — и с варевом и с чаем. Спал хорошо, хотя за ночь три раза вставал, подбрасывал в огонь сушняк.

Ветер к утру не угомонился, и Алешке это было на руку. Туман, мешавший ему два утра подряд, был раскидан и прижат к самым берегам. Отдых обновил силы. Обласок заскользил по воде с такой быстротой, будто толкало его не весло, а мотор.

Раздумывая о том, как сократить время, Алешка решил попробовать плыть с огнем. Днем он выискал березовую таежку, насбирал охапку бересты с валежин и сложил ее в обласок. Когда сгустился сумрак, Алешка обвязал витки бересты проволокой и подвесил их на шест, отведя его верхний конец в сторону. Другой конец шеста он просунул под переднее сиденье обласка. Теперь шест выдвигался на всю длину вперед. Алешка запалил бересту. Ветер играл пламенем, раздувал его, обдавал Алешку сажей. Витки горели ярко и не сразу, а один за другим. Правда, темнота не расступалась, берега оставались неосвещенными, и Алешка не видел реку. Плыть было трудно. Заменив сгоревшие витки новыми, он продолжал путь. Запаса бересты ему хватило ненадолго, и он подвернул к берегу на ночевку, уставший, с болью в глазах.

Свою третью ночь в пути он провел в тревоге и почти без сна. С вечера еще ему приснился ужасный сон, будто его бывший хозяин Михей Колупаев угнал обласок. Будто он отплыл на середину Тыма и начал издеваться оттуда над Алешкой, предвещая ему медленную и голодную смерть в безлюдной тайге. Сон был таким правдоподобным, что Алешка, словно наяву, услышал даже Михеев скрипучий голос. Он вскочил с земли как ошпаренный и бросился к реке. Обласок стоял на месте, целиком вытянутый на песок и привязанный веревкой к сушине. На сибирских реках бывало всякое. Случалась и нежданная прибыль воды. Алешка это хорошо знал.