Царь Саул - Валентин Пронин

— Эй, Абенир, отвечай мне, сын Нира! — громко воззвал Добид.

— Чего ты хочешь? — ответил Абенир, глядя на бетлехемца с нестерпимой злобой. — Что ты кричишь и беспокоишь царя, бродяга?

— Кто после царя, равен тебе в Эшраэле, Абенир? — продолжал взывать Добид. — Ты хорошо знаешь свои права и плохо исполняешь свои обязанности. Ты не бережёшь господина своего. А если приходил кто-то способный погубить царя и мог это сделать? Жив бог наш, но ты, Абенир, и оруженосец Бецер, и тысяченачальники, и сотники достойны смерти за то, что не охраняете помазанника. Посмотри, где копьё царя и сосуд с водой, находившиеся у его изголовья… — Добид высоко поднял указанные вещи.

Абенир мрачно молчал, кусая губы. Молчали, опустив головы, Ард, Доик и сотники. Тогда спросил Саул своего бывшего любимца и зятя, своего ненавистного врага:

— Твой ли голос я слышу, сын мой Добид?

— Да, это мой голос, господин мой и царь. За что ты преследуешь меня, раба своего? Какое зло против тебя я совершил? Ответь, господин мой, при всём народе.

Саул продолжал смотреть на Добида, который на таком большом расстоянии казался ему прежним златокудрым мальчиком, пришедшим к нему из Бет-Лехема с арфой в руках. Тогда, после долгих мучительных приступов тоски и бессонницы, от тихой игры Добида он впервые заснул. Саул смотрел на Добида, и слёзы застилали его глаза. Он понимал: мальчик Добид, пастушок с арфой, опять оставил ему жизнь. Значит, он не мальчик и не пастух. Он прославленный полководец, известный всему Эшраэлю. Он способен отобрать или милостиво оставить ему жизнь. Как это ни ужасно, ни позорно, но такова воля Ягбе.

Добид не дождался ответа от царя и продолжил свою речь (а его слушала тысяча вооружённых эшраэлитов):

— Если бог возбудил твой гнев против меня, то смерть моя будет жертвой перед ним. Но если сыны человеческие побуждают тебя, это беззаконие и грех. Ибо они изгоняют меня из дома Эшраэлева и тем говорят: иди, служи чужим богам. Да воздастся каждому по правде его. Дважды бог предавал тебя в мои руки, но я не захотел убить помазанника божьего. Ибо всем, совершившим святотатство, уготованы кара и проклятие от народа. И будет так во все времена. А моя жизнь ценна для господа, как ты сам видишь. Он скроет меня от рук твоих и избавит от всякой беды.

— Я больше не стану стремиться убить тебя, Добид, — сказал Саул. — Признаю, что ты поступал со мной милосердно, а я погрешил против тебя.

В лагере окончательно поняли, за кого Ягбе: и мстительный, полубезумный царь, и его жестокосердые соратники, и свирепые сотники, и толпа привыкших к убийству воинов.

— Пришли кого-нибудь из слуг, пусть возьмёт копьё. А этот сосуд я оставлю себе в память о сегодняшнем дне, — предложил царю бетлехемец. — Прочие твои люди пусть не двигаются со своих мест.

— Язар, пойди принеси копьё. Постарайся пырнуть ножом бетлехемца или столкнуть его в пропасть, — произнёс негромко Абенир, играя желваками на скулах. Но увидев, как рядом с Добидом появилась самоуверенная фигура Абеши с мечом на поясе, он отменил намерение повредить бывшему царскому зятю.

Войско стояло, поглядывая на Добида, пока раб Абенира поднимался на вершину лысой горы.

Когда царь Саул опёрся на принесённое Язаром копьё, он поднял руку прощальным жестом.

— Благословен ты, сын мой Добид, — сказал Саул. — Да не оставит тебя бог своей помощью. Снимайте шатры, я ухожу, — добавил он, обращаясь к Абениру.

Всё так же опираясь на копьё, царь пошёл по дороге, петлявшей между горными склонами.

Раздались резкие возгласы команд. Воины с привычной сноровкой принялись складывать шатры и походную утварь. Начальники решили поскорей удалиться из этих скудных мест, чтобы где-нибудь в приветливой долине остановиться для общего сбора. Разнеслись над горами звуки военных рогов, извещавшие отдалённые элефы об отступлении.

Когда все отряды колышащейся вереницей зашагали, догоняя царя, Абенир слегка приотстал. Он глянул по сторонам и подозвал одного из копейщиков.

— Найди мне сотника Тинехеша, — приказал брат царя.

Подошёл тысяченачальник Доик. Криво усмехаясь пятнистым лицом, идумей думал: «Абенир ищет способ для утоления своей жестокости и досады оттого, что Добиду опять удалось ускользнуть». Досада скребла и в сердце Дойка тоже.

— Если бы проклятые зифеи из Нагале-Гахаша не привезли своё пойло, мы бы не спали так беспечно, — злобно сказал Абенир. — Добиду не удалось бы украсть копьё и кувшин. Царь не был бы посрамлён и не отменил бы поход. В конце концов мы схватили бы бетлехемца.

— А я бы пэрэпылыл ему глотку тупым ножом, — со смехом поддержал Абенира Доик.

— Так тебе и дали… — ещё больше обозлился брат Саула. — Это сделал бы я сам. И отхватил бы ему детородный уд с мошонкой, чтоб ему сдохнуть.

— Бох Иахбэ за этого рыжего, нышего не подэлать, — вздохнул сожалеющее идумей.

— Бог, может быть, за него. Но и самим крепко думать надо. Тебе не кажется удивительным, что зифеи пригнали ослов с бурдюками очень вовремя для Добида? Не его ли затея — напоить, а потом устроить поношение царя и всех нас?

В этот миг торопливо приблизился Тинехеш. Он склонил голову и прижал руку к груди.

— Ты звал меня, господин? Вот я, готовый исполнять твой приказ.

— Возьмёшь две сотни воинов. Разрушишь зифейский клоповник Нагале-Гахаш. Перебить там всех до последнего младенца. Потом нагоните нас у Ешимона. И скажи своим головорезам, чтобы не болтали языками. А то я их укорочу.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

1

Рабыни и слуги знатного господина Набала из рода Халеба благословляли бога, когда хозяин куда-нибудь уезжал. На время прекращались придирки, брань и рукоприкладство. Набал чаще всего размахивал кулаками, выкрикивал оскорбления и проклятия без какой-либо причины, просто из-за своего вздорного и вспыльчивого нрава.

Стоило ему не выспаться или почувствовать головную боль (а Набал склонен был к обильному питью крепких вин и обжорству), начинались злобные крики, хлёсткие удары хозяйской трости, плач избитых служанок. Недаром даже имя его (в шимонском произношении «Нахбаал») означало Возмущённый дух, то есть Безумный.

Набал был очень богатый для этих мест человек. Его обширный двухэтажный дом с галереей на втором этаже, со многими служебными помещениями и складами окружала каменная белёная стена. За ней располагался сад из гранатовых деревьев, смоковниц и миндаля. А поодаль от дома, на земельном клине, тоже принадлежавшем Набалу, покачивали перистыми кронами финиковые пальмы.

Дом Набала находился на краю пустыни Магон, там где ещё недавно прятались преследуемые царём люди Добида со своим белокурым вождём.

Но основное имение Набала представляли собой прекрасные пастбища на склонах горы Кармил. Там у него имелись склады для хранения шерсти, загоны для скота и жилища пастухов. К пастухам Набал меньше придирался, чем к остальным слугам. Они преумножали его богатство. По подсчётам судьи Мешуллама из города Адорагима, у Набала было три тысячи овец и ещё тысяча коз.

Среди домочадцев не страдала от грубости хозяина только его жена, красавица Абиге. Лысоватому, краснолицему, тучному хозяину стад сравнялось сорок лет — возраст вполне почтенный. Тогда как ореховоглазая и белокожая, будто хеттянка, очаровательная Абиге ещё не достигла двадцати пяти, находясь в расцвете своей изнеженной женственности. При общении с ней Набал себя сдерживал, старался казаться учтивым и даже ласковым.

Набал не отказывал жене в дорогих одеждах, украшениях и маленьких прихотях. И это несмотря на то, что у них не было детей. Злонравный богач как-то начал упрекать жену в бесплодии. Нисколько не смутившись, Абиге заявила сварливому толстяку: она, мол, обследовалась у одной опытной повитухи. Та долго проверяла женское естество красавицы всевозможными искусными способами и установила, что она совершенно здорова, весьма способна к зачатию и деторождению. «А если ты не беременеешь, госпожа, — сказала повитуха, — то виноват в этом твой муж, чресла которого обделены мужской силой».

После столь неприятного объяснения Набал больше не задавал Абиге язвительных вопросов.

— Возьми себе вторую жену и проверь свои сомнения, — беспечно предложила Набалу Абиге. — Я ревновать не буду, — прибавила она насмешливо.

Брать вторую жену Набал воздержался, зато увеличил число оплеух рабам и служанкам.

В ответственный период стрижки овец Набал всегда уезжал на пастбища в горы. Лично следил за преумножением своего главного богатства, он нанимал дополнительных стригалей и находился среди тысячных отар до конца стрижки. Потом участвовал в сортировке шерсти, руководил отправкой руна на склады. После чего посылал людей к владельцам ткацких мастерских, которым обычно продавал овечью шерсть — белую и коричневую, чёрную — от больших остророгих коз и особенно ценную — от круторунных золотистых баранов.