Зов Ктулху (сборник) - Говард Лавкрафт

Быть может, тогда я невольно предполагал – как и сейчас, когда мой рассудок уже возвратился в какое-то подобие нормы, – что я не бодрствую, что весь этот похоронный город явлен мне в горячечной галлюцинации.

Наконец я достиг самого нижнего уровня и пустился вправо от пандуса. Тут по какой-то неосознанной причине, забыв про скорость, я начал смягчать звук собственных шагов: на этом самом нижнем этаже было место, куда я боялся ступить. Но только оказавшись рядом с ним, я вспомнил, чего именно боялся. Это была одна из заложенных металлическими брусьями тщательно охраняемых дверей. Теперь стражи не будет, и я затрепетал, привстав в страхе на цыпочки, словно в подземелье той базальтовой башни, где зияла открытой подобная дверь.

Я снова ощутил, как и там, прикосновение прохладного влажного воздуха и пожалел, что оказался здесь. Что несет меня сюда и зачем?.. Я не мог понять.

Приблизившись к страшному месту, я увидел, что дверь распахнута настежь. За ней вновь начинались полки, и я увидел груду ящиков, едва припорошенных пылью; видно было, что они упали не так давно. В тот же миг новая волна паники накрыла меня, и некоторое время я не мог понять почему.

Не в упавших ящиках было дело, такое мне уже приходилось видеть в этом подземелье; целые эоны конвульсии Земли сотрясали забывший свет лабиринт, и грохот упавших ящиков неоднократно нарушал его тишину. Только миновав пространство перед дверью, я понял причины.

Дело было не в ящиках, это пыль на полу возле них смутила мое зрение. Даже при свете моего фонаря становилось понятно: она лежала не так, как положено, кое-где ее почти не было, словно бы покой ее нарушали, и не столь уж давно, считанные месяцы назад. Впрочем, уверенности в этом нельзя было испытывать, даже там, где пыли оказалось поменьше, слой ее оставался толстым.

И когда я приблизил фонарик к одному из этих странных пятен, сердце мое упало – очертания его имели странно правильный облик, рядом шли три цепочки следов, размером чуть более квадратного фута… пять круглых вмятин размером в три дюйма, одна впереди остальных.

Отпечатки вели в обе стороны, словно кто-то выходил и вернулся. Конечно же, они были достаточно слабыми, они вполне могли быть иллюзией или случайностью. Но неясный ужас словно облаком окутывал их. След с одной стороны упирался в полки, с которых так недавно попадали ящики, с другой – в зловещее отверстие двери, откуда дул холодный ветер, оставлявший без охраны и присмотра путь в недра – к пропастям, превышающим разумение человека.

Настолько глубинным было это странное притяжение, что страх мой полностью покорился ему. Какая причина, какой мотив мог заставить меня сделать хотя бы шаг после этих ужасных следов и той беспричинной жути, о которой они напоминали? Но пусть тело и сотрясалось от страха, правая рука моя уже водила пальцами – так манил меня запор, который еще предстояло найти. И, понимая это, я уже оказался за грудой недавно свалившихся ящиков, на цыпочках торопясь к тому месту, которое знал… трепеща от страха, предвкушая ужасное… но без тени сомнения.

Разум пульсировал вопросами, о происхождении и уместности которых сам я лишь начинал догадываться. Сможет ли человеческое тело дотянуться так высоко? Сможет ли человеческая рука эоны спустя воспроизвести правильные манипуляции с замком? Что, если замок поврежден или заржавел? И что делать мне… что осмелюсь я сделать с тем самым, что, как я только что понял, надеюсь и боюсь обнаружить? Неужели я найду доказательство истинности своей истории, безумной, попирающей все основы, или же наконец подтвердится, что я только спал?

А потом я понял, что не бегу на цыпочках, а стою, вглядываясь в ряды полок с безумно знакомыми иероглифическими надписями. Они сохранились почти идеально – во всем стеллаже лишь три дверцы оказались открытыми.

Нельзя описать отношение мое к этим полкам, столь полным и настойчивым было ощущение прежнего знакомства с ними. Я глядел снизу на верхний ряд, находившийся вне пределов моей досягаемости, и гадал, где лучше вскарабкаться. В этом могла помочь открытая дверца в четырех рядах внизу, а запоры закрытых дверей способны были послужить неплохой опорой для рук и ног. Фонарик придется держать в зубах, что я делал и прежде там, где нужны были обе руки. Но главное – нельзя производить никакого шума.

Как опустить вниз то, что я рассчитывал там обнаружить? Это сделать было несложно, если зацепить застежку книги за воротник куртки и спускаться с ней, как с рюкзаком. И снова я подумал: цел ли замок? Я не сомневался в том, что сумею повторить знакомые движения. Оставалось только надеяться, что замок не станет скрипеть и трещать и что моя рука действительно справится с ним.

Но еще обдумывая все это, я взял зубами фонарь и полез вверх. Выступающие замки не предоставляли надежной опоры, но, как я и ожидал, весьма полезной оказалась открытая дверца. Она ходила свободно; так что, поднимаясь, я воспользовался ею и краем полки, умудрившись обойтись без особого шума.

Став на верхнем краю ее и потянувшись вправо, я едва сумел дотянуться до нужного мне замка. Пальцы мои, онемевшие от подъема, сперва действовали неловко, но скоро я убедился, что анатомическое строение их вполне дает возможность выполнить поставленную цель. Сила моторной памяти не ослабевала. Замысловатые секретные движения пальцев неизвестным путем во всех подробностях добрались до моего мозга… Менее чем через пять минут усердного труда послышался щелчок, настолько знакомый, что я даже испугался: рассудком я не ожидал никаких звуков. И через какое-то мгновение металлическая дверца, чуть скрипнув, медленно распахнулась.

Дикими глазами взирал я на ряды торцов сероватого цвета, испытывая одно лишь наполняющее душу мою необъяснимое чувство. В пределах досягаемости правой руки оказался ящик; витые иероглифы на нем заставили меня поежиться от ощущения куда более сложного, чем простой страх. Все еще содрогаясь, я ухитрился извлечь его и под лавиной пыли подтащить к себе без особого шума.

Как и первый ящик, с которым мне пришлось иметь дело, он оказался размером чуть более двадцати дюймов на пятнадцать, низким рельефом были вытеснены на нем математические символы. Толщиной он превосходил три дюйма.

Прижимаясь телом к поверхности, возле которой балансировал, я принялся возиться с застежкой и наконец справился с ней. Потом перекинул тяжелый предмет за спину, так чтобы получившимся крючком зацепить за ворот куртки. Освободив руки, я неловко сполз вниз и принялся исследовать свою добычу.

Согнувшись на коленях в пыли, я снял ящик со спины на пол перед собою. Руки мои тряслись, и я боялся извлечь эту книгу не менее страстно, чем желал этого – и не мог уже противиться более своему желанию. Мне уже стало ясным, чего я ищу, но само понимание словно парализовало меня.

Если я прав… если книга оказалась на своем месте и я не сплю – последствия этого будут непереносимыми для человеческого духа. Но более всего мучила меня собственная неспособность ощутить, что все творящееся со мной и вокруг – только сон. Ощущение реальности происходящего просто терзало… Оно и сейчас медленно обретает прежнюю силу, едва я начинаю вспоминать эту сцену.

Наконец трясущимися руками я извлек из емкости книгу и принялся завороженно разглядывать прекрасно знакомые знаки на обложке ее. Книга была в превосходном состоянии, и витые арабески знаков заголовка завораживали меня, словно я и впрямь способен был прочитать его. Действительно, не стану божиться, что мне не доводилось читать их в том ужасном минувшем… в моем безумном сне… или воспоминании.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я осмелился поднять металлическую обложку. Я тянул время и, оправдывая себя тем, что хочу поберечь батарейку, выключил фонарь. И в темноте, набравшись храбрости, открыл книгу – не включая света. И наконец мигнул фонариком на открывшуюся страницу – заранее успокоив себя, чтобы ни звуком не отреагировать на все, что бы ни открылось моим глазам.

Смотрел я только какой-то миг – а потом повалился. Но, стиснув зубы, молчал. Опустившись на пол, я притронулся рукой ко лбу… в полнейшем мраке. Я увидел именно то, что ожидал увидеть, именно то, чего так боялся. Или я сплю – или пространство и время лишь звук пустой.

Конечно, я сплю, но это можно проверить: я возьму с собой книгу, чтобы показать сыну, если она и в самом деле реальна. Голова моя плыла и кружилась, хотя чему во тьме кружить перед моими глазами? Туманя все чувства, меня охватили исполненные отчаяннейшего ужаса видения, порожденные одним только этим взглядом.

Я вспомнил о том, что показалось мне отпечатками, оставленными в пыли, и затрепетал от звука собственного дыхания. Снова включил фонарик и поглядел на страницу – так жертва удава глядела бы в глаза своего губителя и на клыки его.

И тогда, обессилевшей рукой, в темноте я закрыл книгу, положил ее обратно в коробку, опустил крышку ее и защелкнул вычурный крючок застежки. Значит, ее-то и суждено нести мне во внешний мир назад, если только эта вещь истинно существует… и если сама эта бездна не порождена кошмаром, и если существую я сам вместе с вмещающим меня миром.