Трилогия об Иосифе Флавии: Иудейская война. Сыновья. Настанет день - Лион Фейхтвангер

льстивых фраз. Но она решает промолчать. Если он заговорит опять, тогда она, быть может, соблаговолит ответить. А не заговорит – она уйдет, и это будет ее последняя встреча с ним.

Иосиф со своей стороны тоже думал: эта девушка Дорион насмешлива и высокомерна. Если он с ней затеет разговор, то дело пойдет дальше, начнутся неприятности. Самое лучшее – оставить ее вместе с этой глупой, безобразной кошкой. Как странно выделяется бронзовый цвет ее рук на фоне бронзово-бурой шерсти кошки! У нее необычайно тонкие длинные пальцы: кажется, что она сошла с одной из тех старых угловатых картин, – этой мазней здесь все пестрит.

– Вы не находите, что это будет уже чересчур, если я еще похудею, чтобы позировать вашему отцу? – спрашивает он и уже раскаивается, что не ушел сразу.

– По-моему, маленький пост – не слишком большая плата за бессмертие, – отвечает Дорион своим звонким, детским голосом.

– Я считаю, – возражает Иосиф, – что если и буду жить дальше, то в своих книгах.

Дорион рассердилась на этот ответ. Вот она опять, эта знаменитая еврейская самоуверенность. Она искала слов, чтобы уколоть его; но она еще не успела их найти, когда Фабулл сказал сухо, по-латыни:

– Пойдем, дочь моя. Не от нас и не от него зависит, буду я его писать или нет. Если император прикажет, то я буду писать даже пятачок протухшей свиньи.

Иосиф смотрел им вслед, пока они не исчезли в крытой колоннаде в начале плотины, соединявшей остров с сушей. Разговор кончился не в его пользу, но он не жалел о том, что заговорил.

В эти дни Иосиф написал псалом, известный впоследствии как «Псалом гражданина вселенной»[1].

       О Ягве! Расширь мое зренье и слух, Чтобы видеть и слышать дали твоей вселенной. О Ягве! Расширь мое сердце, Чтобы постичь вселенной твоей многосложность. О Ягве! Расширь мне гортань, Чтоб исповедать величье твоей вселенной! Внимайте, народы! Слушайте, о племена! Не смейте копить – сказал Ягве – духа, на вас излитого, Расточайте себя по гласу Господню, Ибо я изблюю того, кто скуп, И кто запирает сердце свое и богатство, От него отвращу свой лик. Сорвись с якоря своего – говорит Ягве, — Не терплю тех, кто в гавани илом зарос, Мерзки мне те, кто гниет среди смрада безделья. Я дал человеку бедра, чтобы нести его над землей, И ноги для бега, Чтобы он не стоял, как дерево на своих корнях. Ибо дерево имеет одну только пищу, Человек же питается всем, Что создано мною под небесами. Дерево знает всегда лишь подобие свое, Но у человека есть глаза, чтобы вбирать в себя чуждое ему. И у него есть кожа, чтобы осязать и вкушать иное. Славьте Бога и расточайте себя над землями, Славьте Бога и не щадите себя над морями. Раб тот, кто к одной стране привязал себя! Не Сионом зовется царство, которое вам обещал я: Имя его – вселенная.

Так Иосиф из гражданина Иудеи сделался гражданином вселенной и из священника Иосифа бен Маттафия – писателем Иосифом Флавием.

В Александрии тоже существовали приверженцы «Мстителей Израиля». Несмотря на связанную с этим опасность, люди осмеливались показываться даже на улицах с запретной повязкой, носившей заглавные буквы девиза маккавеев: «Кто сравнится с тобою, Господи!» Когда прибыл сюда Иосиф, маккавеи старались всеми способами показать ему, предавшему их дело, свое презрение. После его столкновения с белобашмачником Хереем они несколько приутихли. Но теперь, после «Псалма гражданина вселенной», они с удвоенной яростью обрушились на этого двуличного, неоднократно запятнавшего себя человека.

Вначале Иосиф смеялся, но вскоре заметил, что агитация «Мстителей Израиля» передалась и умеренным и его стали сторониться даже члены Большого Общинного совета. Конечно, александрийские вожди держались в душе тех же взглядов, что и он, но большинству общины «Псалом гражданина вселенной» казался чудовищным кощунством, и не прошло еще двух недель со дня его опубликования, как в главной синагоге дело дошло до скандала.

Если какой-нибудь александрийский еврей находил, что верховный наставник и его помощники отстаивают в серьезном деле неправильную точку зрения, то старинный обычай давал ему право апеллировать ко всей общине, и именно в субботу, над развернутым свитком Писания. Субботнее служение и чтение Писания следовало прервать до тех пор, пока община не находила по поводу данной жалобы единого решения. Но прибегать к этому обжалованию было опасно; в случае если община не признавала жалобу правильной, жалобщика приговаривали на три года к великому отлучению. Вследствие такой строгости подобной мерой пользовались крайне редко: за последние двадцать лет это случилось всего трижды.

И вот когда Иосиф в первый раз после опубликования своих стихов показался в главной синагоге, это случилось в четвертый раз. В ту субботу надлежало читать отрывок, начинавшийся словами: «И явился ему Господь у дубравы Мамре». Едва свиток был возложен на возвышение, с которого должен был быть прочитан, едва со свитка сняли его драгоценный футляр и развернули его, – вожди маккавеев с кучкой приверженцев бросились