Волшебники: антология - Майк Эшли

— Чары быстро перестают действовать, — уверенно заявил Ашмедай, поднимая Грааль со стола. — Неспроста Иосиф спрятал чашу в серебряном чехле. Ни один простой смертный не может коснуться Грааля и потом остаться самим собой. Не существует человека, который был бы до такой степени праведен. — Бородач, задумчиво улыбаясь, внимательно рассматривал чашу. — Сколько лет, сколько лет…

— Теперь, когда вы обрели… — начал было Тейп.

— Грааль отправится в мою коллекцию, — ответил Ашмедай, не сводя взгляда с чаши. — Где он и пребудет вне пределов досягаемости людей до поры до времени.

— Вы назвали его чашей предательства? — спросил озадаченный Тейн. Хотя он тщательнейшем образом изучал оккультные пауки, но никогда не встречал подобного названия.

Ашмедай поставил чашу на стол. Из-за темных линз очков на Тейна уставились невидимые глаза.

— Чашу подарил Христу один из Его учеников, — ответил бородач, и в голосе его прозвучала страшная усталость. — Тот, который все сомневался и решил использовать Грааль в качестве окончательного испытания. Так началась история предательства — и вечное проклятие. — Ашмедай вздохнул: — Ну теперь-то вы поняли?

— Да, — ответил Тейн.

Больше он не желал увидеть глаза, скрывающиеся за темными очками.

Даррелл Швейцер

Стать чернокнижником

Существует небольшая группа авторов фэнтези, которых я считаю наследниками Лорда Дансени — величайшего мастера этого жанра. Дансени превосходно умел создавать правдоподобные магические миры, населенные не всегда героями: действующими лицами чаще становились божки, злодеи или нарушители спокойствия. Умел он придумывать и подходящие имена для своих персонажей, столь поразительно чуждых нашему миру. Взять, к примеру, дракона Тарадавверуга и волшебника Аллатуриона из "Крепости непобедимой для всех, кроме Сакнота". Подражать Дансени пытались многие, но мало у кого это хорошо получалось. Среди продолжателей традиции, начатой Дансени, можно назвать Джека Вэнса, Кларка Эштона Смита (с которым читатель уже успел познакомиться, Майкла Ши, а также блистательного мастера, с котором мы вас сейчас познакомим, — Даррела Швейцера (родился в 1952 г.). С 1991 года Швейцер пишет рассказы о чернокнижнике Секенре. Первый был написан публикуемый здесь рассказ, которой номинировался на премию "World Fantasy Award"; впоследствии произведение было переработано автором и стало началом романа "Маска чернокнижника" (1995).

Вне сомнения, величайший из богов — это Сурат-Кемад, ибо господствует он как над живыми, так и над мертвыми. Великая река берет начало из уст его; река есть голос и слово Сурат-Кемада, и вся жизнь происходит из Реки. Мертвые возвращаются к Сурат-Кемаду по водам или под водой, влекомые неким неведомым течением обратно во чрево бога. Каждый день получаем мы напоминания о Сурат-Кемаде, ибо он сотворил крокодила по образу своему.

Я, Секенре, сын чернокнижника Ваштема, расскажу вам об этом, ибо все это — правда.

То, что отец мой — волшебник, я знал с раннего детства. Разве не говорил он с ветрами и водами? Я много раз слышал, как он ведет с ними беседы поздно ночью. Разве не заставлял он вырываться из своих рук пламя, лишь сомкнув и вновь открыв ладони? И он никогда не обжигался, ибо огонь был холоден, как речная вода зимой.

Однажды он открыл ладони, и появилась сверкающая алая бабочка из бумаги и проволоки, но живая. Месяц она летала по дому. Никто не мог поймать ее. Я плакал, когда она умерла и погас свет ее крыльев, оставив после себя лишь полоску пепла.

А еще он владел волшебством рассказчика. К одной из своих историй он каждый раз добавлял продолжение; героем был птенец цапли, которого остальные птицы вытолкали из гнезда за то, что ноги у него были короткие; к тому же у птенца не было ни клюва, ни перьев. Его можно было принять за человека, настолько он не походил на птицу. Посему изгнанник долго странствовал и пережил много приключений среди богов в дальних странах, среди привидений в земле мертвых. Каждый вечер в течение почти целого года отец нашептывал мне продолжение этой истории, будто особую тайну, известную лишь нам двоим. И я никому ее не раскрывал.

Мать тоже умела делать кое-какие вещи, но не выпускала из ладоней пламя и не творила живых существ. Она сооружала геваты — те самые штуки из дерева, проволоки и бумаги, которыми славится Город Тростника. Иногда это были маленькие фигурки, висевшие на палочках и будто оживавшие под дуновением ветра, иногда — огромные переплетения кораблей и городов, звезд и гор. Все это подвешивалось под потолком и медленно вращалось в изощренном и бесконечном танце.

А однажды летом ее свалила лихорадка, когда мать много недель трудилась над одной-единственной сложнейшей работой. Никто не мог остановить мать. Отец заставлял ее ложиться спать, по она вставала и во сне продолжала работу над геватом, и в конце концов по всем комнатам нашего дома зазмеилось огромное существо с раскрашенной деревянной чешуей, подвешенное на бечевках под самым потолком. Наконец мать сделала своему созданию наполовину лицо, наполовину крокодилью морду, и даже я, которому в те времена было всего шесть лет, понял, что это изображение Сурат-Кемада — бога-пожирателя.

Когда подул ветер, это изображение стало извиваться и заговорило. Мать завопила и упала на пол. А потом геват просто исчез, и никто не знал, что с ним стало. Придя в себя, мать не могла вспомнить, что с ней случилось.

Однажды вечером, сидя у очага, она объяснила, что произошло что-то вроде пророчества. Когда говоривший дух уходит, тот, кто видел его, становится похож на перчатку, сброшенную кем-то из богов. Мать совершенно не представляла, что и почему она сделала, — знала только, что через нес говорил бог.

Мне кажется, даже отец испугался, когда она сказала это.

В тот вечер он рассказал мне еще одну историю про мальчика-цаплю. А потом и его покинул дух — тот, что посылал ему этот рассказ.

Наверное, отец был величайшим волшебником во всей Стране Тростников, ибо в дни моего детства дом наш никогда не пустовал. Люди приходили со всего города и с болот; некоторые по нескольку дней проводили в лодках на Великой реке, надеясь купить у отца снадобья и приворотные зелья или получить предсказание судьбы. Иногда они покупали и геваты моей матери: священные — для поклонения, или в память об усопших, или просто игрушки.

Мне не казалось, что я чем-то отличаюсь от других мальчишек. Один из моих друзей был сыном рыбака, отец другого приятеля делал бумагу. И я был таким же ребенком, сыном волшебника.