Крестовые походы. Войны Средневековья за Святую землю - Томас Эсбридж

Саладин правильно рассудил, что доступ к воде будет играть решающую роль в конфликте. В разгар лета солдатам и лошадям, идущим по такой засушливой местности, грозит обезвоживание. Помня об этом, султан приказал, чтобы все колодцы в окрестностях были засыпаны, одновременно обеспечив снабжение собственных войск из источника в Кафр-Сабте, а также водой, доставляемой на верблюдах из долины Иордана. Остался только источник в деревне Хаттин на узком краю плато, и подходы к нему хорошо охранялись. Таким образом, султан создал, по сути, безводную убийственную зону.[208]

Около полудня 3 июля франки устроили небольшой привал возле деревушки Туран, источник которой мог на время утолить их жажду, но был явно недостаточным для многих тысяч человек. Ги, должно быть, верил, что сможет прорваться в Тивериаду, потому что продолжал медленное продвижение на восток. Но он недооценил численное преимущество Саладина. Оставив центральную часть армии на месте, чтобы блокировать продвижение христиан, султан выслал фланговые подразделения Кеукбури и Таки аль-Дина, чтобы те завладели Тураном, преградив латинянам путь к отступлению. Вскоре франки вышли на плато, приготовленное Саладином для сражения и победы. Капкан захлопнулся.

В конце дня христианский король заколебался. Уверенная прямая атака или в восточном направлении к Галилейскому морю, или в северо-восточном — к Хаттину все еще имела некоторые шансы на успех, поскольку позволяла латинянам пробиться к воде. Но вместо этого Ги принял отчаянное решение разбить лагерь на совершенно безводном участке, организовать защиту которого было невозможно — это было равносильно признанию неминуемости поражения. В ту ночь атмосфера в двух лагерях была совершенно разной. Окруженные мусульманами так близко, что «солдаты могли переговариваться друг с другом», и так плотно, что «даже мышь не проскочит», франки стояли в полной темноте и с каждым часом слабели от изнуряющей жажды. А войска султана выкрикивали «Аллах Акбар!», и их отвага постоянно увеличивалась — они почувствовали запах победы. А их лидер тщательно готовился к нанесению последнего, решающего удара.

Сражение не началось с рассветом 4 июля. Вместо этого Саладин позволил христианам продолжить медленное движение, вероятно в восточном направлении по главной римской дороге. Он ожидал начала полуденной жары, которая должна была усилить жажду у противника. Затем, чтобы усилить страдания франков, войска султана начали поджигать кустарник, окуривая врага клубами удушающего дыма. Позднее султан утверждал, что пожар — «напоминание о том, что Бог приготовил для них в ином мире». Всего перечисленного было достаточно, чтобы группы пехотинцев и даже отдельные рыцари стали покидать строй и сдаваться. Один мусульманский очевидец утверждал, что «франкам нужна была передышка, и их армия в отчаянии искала путь к спасению. Но все пути к отступлению были отрезаны, люди были измучены жарой и не имели возможности отдохнуть».[209]

Пока небольшие отряды мусульманских воинов продолжали терроризировать противника, но самое страшное оружие Саладин еще не использовал. Накануне ночью он раздал 400 связок стрел своим лучникам и теперь около полудня приказал начать обстрел. «Луки гудели, тетивы пели… стрелы летели по воздуху, как тучи саранчи», убивая людей и лошадей. Ряды франков быстро редели. Когда запаниковавшая пехота нарушила боевой порядок, Раймунд Триполийский устремился в атаку на контингент Таки аль-Дина на северо-востоке, но мусульманские войска просто расступились, чтобы нейтрализовать силу их атаки. Обнаружив себя вышедшими из боя, Раймунд, Рено Сидонский, Балиан Ибелин и еще несколько рыцарей передумали возвращаться и сочли за благо бежать. Мусульманский хронист записал, что: «Когда граф бежал, дух латинян был сломлен и они были близки к поражению. Но затем они поняли, что их спасет от смерти только смелость, и начали успешно атаковать, и могли бы выбить мусульман с позиций, несмотря на численное меньшинство, если бы не воля Божья. Но больше франки не атаковали и отступили, не понеся больших потерь, хотя были ослаблены… Мусульмане окружили их, как круг свой центр».[210]

Ги сделал попытку прорваться на северо-восток к возвышенностям, где два одинаковых выхода горной породы — Рога Хаттина — охраняют седловину между ними и похожий на чашу кратер. Здесь две тысячи лет назад поселенцы железного века создали некое подобие форта на холме, и его древние разрушенные стены все еще могли предложить франкам некоторую защиту. Собрав оставшиеся войска под Истинным крестом, король стал готовить уцелевших рыцарей к последней решительной схватке. Единственную надежду христианам давал удар в самое сердце армии Айюбидов — по Саладину лично. Если желтое знамя султана будет повержено, ход сражения вполне может измениться.

Много лет спустя аль-Афдаль описывал, как он, стоя рядом с отцом, в страхе наблюдал, как франки дважды наносили тяжелые удары через седловину Рогов, направляя своих коней прямо на них. В первый раз их едва удалось отбить, и принц, обернувшись, увидел, что его отец «охвачен горем… его лицо было бледным». Другой свидетель описал ужасный урон, нанесенный латинянам, когда они повернулись спиной к Рогам, потому что преследовавшие их мусульмане умело орудовали копьями и мечами. Но даже при этом, как вспоминал аль-Афдаль, «…франки перегруппировались и атаковали, как раньше, оттеснив мусульман к Саладину, но их снова заставили отступить. Аль-Афдаль крикнул:

— Мы разбили их!

Но отец повернулся к нему и сказал:

— Тише, мы еще не разбили их, пока не упал тот шатер. — Пока он говорил эти слова, шатер упал. Султан спешился, распростерся ниц, возблагодарив Господа Всемогущего, и заплакал от радости».

Когда королевские позиции были опустошены, Истинный крест захвачен, и остатки сопротивления христиан сломлены, Ги и вся знать латинского королевства, за исключением нескольких рыцарей, сумевших ускользнуть, были взяты в плен, и с ними несколько тысяч франкских пехотинцев. Еще много тысяч были убиты.[211]

Когда шум битвы стих, Саладин, сидя у входа в свой шатер, стал принимать самых важных пленных. По обычаю к ним следовало относиться с почестями и со временем позволить выкупить, но султан сначала призвал на аудиенцию двух самых важных пленных — короля Иерусалима и своего общепризнанного врага Рено де Шатийона. Когда эта пара оказалась перед ним, Саладин повернулся к Ги, «который умирал от жажды и дрожал от страха, как пьяница», и любезно предложил ему золотую чашу, полную ледяного джулепа. Король сделал несколько жадных глотков этого божественного эликсира, но, когда он передал чашу Рено, султан заметил через переводчика: «У тебя не было моего разрешения давать ему напиток, так что этот дар не подразумевает его безопасности от моей руки». Дело в том, что по арабской традиции предложение гостю еды или питья равнозначно обещанию защиты. По утверждению мусульманского хрониста, затем Саладин повернулся к Рено и «стал бранить за его грехи и… предательство». Когда франк стойко отверг предложение принять ислам, султан «встал, чтобы смотреть ему в лицо, и снес ему голову. После того как Рено был убит и унесен прочь, Ги начал дрожать от страха, но Саладин успокоил его», заверив, что его не постигнет подобная участь. И король Иерусалима был уведен в плен.[212]

Личный секретарь султана Имад аль-Дин постарался наиболее точно воскресить в памяти сцену, свидетелем которой стал после наступления темноты. Когда тем вечером тьма опустилась на Галилею, «султан, — писал он, — расположился на равнине Тивериады, как лев в пустыне, или луна в своем полном величии», а «мертвые были разбросаны по холмам и долинам… Поэтому запах победы был приправлен вонью мертвечины». Идя по полю боя, которое «превратилось в море крови», а пыль «стала красной», Имад аль-Дин лично убедился, какого масштаба бойня произошла в тот день: «Я шел мимо них и видел конечности павших, отрубленные и разбросанные повсюду, рассеченные надвое головы, перерезанные глотки, сломанные хребты… Тела были расчленены…»

Даже двумя годами позже, когда мусульманин из Ирака проезжал по полю сражения, он издалека увидел кости мертвых, «одни были свалены в кучу, другие разбросаны».

4 июля 1187 года полевая армия франкской Палестины была разгромлена. Захват мусульманами частицы Истинного креста нанес сокрушительный удар боевому духу христиан на всей территории Ближнего Востока. Имад аль-Дин заявил, что «крест — это приз, которому нет равных, потому что он высшая драгоценность их веры». Он верил, что захват Истинного креста «для них важнее, чем потеря короля, это тяжелейший удар, который их настиг в сражении». Реликвия была прикреплена вверх тормашками к копью и увезена в Дамаск.[213]