Русская земля. Между язычеством и христианством. От князя Игоря до сына его Святослава - Сергей Цветков

Этот вопрос тесно связан с предыдущим. Мираж кипучей славяно-византийской торговли вызвал у некоторых ученых неверное представление о ее решающей государствообразующей роли в древнерусской истории[511].

Однако «торговая» теория происхождения древнерусского государства имеет все недостатки умозрительной схемы. Если обратиться к данным археологии, то окажется, что наибольшую коммерческую активность в IX—X вв. проявляли жители славянского северо-запада и северо-востока: здешний монетный каталог в несколько раз богаче средне днепровского. Но в государственном развитии древнерусский юг обгонял север. Стало быть, влияние торговли на процесс государственного образования не было определяющим.

Киевские русы торговали с теми, с кого не удавалось взять дань; вооруженный захват в их глазах выглядел предпочтительнее торгового обмена. В этом отношении показателен пример Святослава. Начав войну с Цимисхием широковещательным заявлением: «Я уйду из этой богатой страны [Болгарии] не раньше, чем получу большую денежную дань и выкуп за все захваченные мною в ходе войны города и за всех пленных» (показание Льва Диакона), закончил он ее, после многих неудач, удовольствовавшись заключением мирного договора, который предусматривал возобновление русско-византийской торговли на прежних условиях.

 То же стремление заполучить данников, а не торговых партнеров видим в действиях вообще всех первых русских князей — и когда они «налезе» и «победи» какое-нибудь славянское племя, и когда они «иде» на булгар, хазар и другие окрестные народы. Польский хронист Галл Аноним определял внешнюю политику русских князей как стремление «захватывать города и собирать деньги». И Повесть временных лет соответствующим образом передает требования «варягов», которые помогли князю Владимиру овладеть Киевом: «Се град наш; мы его прияхом, да хочем имать откуп на них [киевлянах]». Говоря словами А.А. Шахматова, «Русское государство создалось не на торговом пути, а на пути завоеваний»[512].

Другое дело, что внешняя торговля у киевских русов была официальным государственным предприятием, почему и Русскую землю князя Игоря можно назвать примитивным военно-торговым государством. Отказ от развития торговли с Востоком, то есть неудовлетворенность киевской элиты простым накоплением дирхемов, и полная переориентация на приобретение дорогостоящей продукции византийских ремесленников находились в несомненной связи с процессом кристаллизации государственных структур в древнерусском обществе. Дружинная русь ощущала настоятельную потребность в постоянных и беспрепятственных торговых сношениях с Византией, ибо формирующееся политическое самосознание дружинного слоя во главе с князем уже нуждалось во внешней символике государственной власти, политических знаках отличия — «царских» одеяниях и предметах роскоши императорского двора. Торговля с империей не определяла эти новые потребности, а только обслуживала их.

Внутри страны русско-византийская торговля поддерживала славянский судовой промысел в Днепровском бассейне, способствуя налаживанию экономического и культурного общения между племенными землями восточнославянских данников Киева. Сбыт славянских ладей в Киеве, о котором сообщает Константин Багрянородный, — это единственный известный источникам случай, когда русы вступают в торговые отношения со славянами, а не забирают у них имущество при помощи силы. Поэтому есть все основания рассматривать покупку русами славянских лодок как акт внутренней торговли и, следовательно, как еще одно свидетельство постепенной «натурализации» восточнославянских племен в Русской земле. Днепр и его притоки были теми нитями, которые связывали между собой разрозненные восточнославянские племена, вместе с тем не давая им забыть, что рука «великого князя русского» собрала эти нити в узел, стянутый в Киеве.

Торговля с другими странами

 По словам Константина Багрянородного, кроме Византии и Дунайской Болгарии, киевские русы поддерживали торговые сношения только со своими восточными соседями: «В это Меотидское [Азовское] море впадает много больших рек; к северной стороне от него — река Днепр, от которой росы продвигаются и в Черную Булгарию, и в Хазарию, и в Мордию [Мордовию]». Ибн Хаукаль, говоря о «группе» русов, которая «ближайшая к Булгару», также заметил, что «склад торговли Руси — всегда Хазаран».

Русские торговые караваны, отправлявшиеся в Поволжье, не были столь многочисленны, как те, которые шли в Царьград. Однако и плавание русов на восток представляло собой весьма внушительное торговое предприятие. Одна такая экспедиция 921 г. на Волгу известна по рассказу Ибн Фадлана о купцах «ар-рус», содержащему многие детали, неизвестные по византийским источникам. На какой-то пристани в Волжской Булгарии высадилось тогда несколько десятков русов (арабский писатель говорит, что для них на пристани было выстроено несколько больших домов, «и собирается [их] в одном доме десять или двадцать, — меньше или больше»). Каждого руса сопровождали не только домашняя челядь, наложницы, но даже жены — стало быть, еще по крайней мере полторы-две сотни человек, не считая невольников, предназначенных для продажи.

Выручка каждого купца в исчислении Ибн Фадлана составляла тысячи, а то и десятки тысяч дирхемов. Если это и преувеличение, то отнюдь не гиперболическое: общее количество саманидских дирхемов IX — первой половины X в. в кладах Среднего Поднепровья (Киев и его окрестности) достигает 11 000 монет[513]. Несмотря на кажущийся «семейный», частный характер этой торговли, все купцы «ар-рус» были, несомненно, княжьими «послами» и представляли коммерческие интересы князя. Недаром на могиле умершего «знатного мужа» его сотоварищи водрузили деревянную табличку с именем «царя русов»[514] — их общего господина.

Однако в правление Игоря во внешнеторговых приоритетах Русской земли произошли ощутимые перемены. Торговля Киева с Волжской Булгарией и Хазарией, игравшая прежде первостепенную роль, в течение первой половины X в. неуклонно сокращалась и к середине столетия была сведена едва ли не к единичным контактам. Саманидских дирхемов этого времени в Среднем Поднепровье почти нет, исследователи отмечают «хронологическую лакуну 930—950-х годов в составе большинства кладов»[515].

Русов больше не удовлетворяло серебро халифата. Их манили торговые рынки Византийской империи, и этот коммерческий интерес, безусловно, отражал потребности и амбиции зарождавшейся древнерусской государственности.

Глава 5

ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАНЯТИЯ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН

Охота и земледелие

 Византийские императоры Маврикий и Лев Мудрый писали, что славяне не любят земледельческого труда и предпочитают жить в бедности и спокойствии, чем в богатстве и труде. С исторической точки зрения это замечание верно в том отношении, что оба автора застали быт славян в критическую эпоху их расселения, сопровождавшегося неизбежным хозяйственным расстройством и понижением общего культурного уровня. В своем движении к берегам Днепра и Волхова восточные славяне не только оторвались от цивилизующих очагов средневековой культуры, но и в известном смысле были вынуждены заново пройти весь тот путь развития, который они уже проделали в эпоху славянского единства.

Впрочем, природные условия позволили быстро наверстать упущенное, по крайней мере в области сельского хозяйства. Расселение восточных славян по территории Древней Руси проходило в рамках общего потепления VI—XIII вв. Климат южных районов становился сравнительно не столь влажным, уровень грунтовых вод спадал, болота пересыхали. В северных районах, напротив, поднимался уровень воды в реках и озерах. Южная флора и фауна без особых препятствий проникала на север, обогащая тамошнюю растительность и животный мир в видовом отношении. Потепление способствовало как восточнославянской колонизации в целом, так и хозяйственному освоению девственных земель. Ильменские словене, к примеру, в X в. сеяли хлеб на моренных песках и глинах Новгородского Севера.

Нынешние различия в составе почвы существовали и тогда; восточные славяне заняли как лесной суглинок, так и северную часть степного чернозема. При этом первоначально различие почвенных полос практически никак не сказалось на типе хозяйства того или другого племени. И охота, и земледелие были одинаково привлекательными занятиями. Мясной рацион людей той эпохи был чрезвычайно разнообразным благодаря обилию диких животных и птиц. В V—X вв. медведи водились в Европе не только в лесах, но и в степях. Повсеместно в большом количестве встречались лоси, туры, зубры, дикие лошади и тарпаны, олени, дикие ослы, кабаны, дикие козлы, косули, сайгаки, зайцы, тетерева, куропатки, дрофы, утки. В силу этого охота занимала чрезвычайно важное место в хозяйственном укладе восточных славян. Археологические находки показывают, что даже у славян Поднепровья 40% всех костей, найденных в селениях, принадлежало диким животным[516].