Мамочки мои… или Больничный Декамерон - Юлия Лешко

Пока женщины выходили из его кабинета, он украдкой окинул Киру Алексеевну внимательным взглядом, но ни на чем этот взгляд не задержался: хрупкая русоволосая женщина, милое усталое лицо без косметики, одета очень просто… Все понятно: за дочь переживает, не до красоты.

А в десятой палате тоненькая девушка лежала на кровати, глядя в потолок. Она не реагировала на тихий щебет соседок по палате, думала о чем-то своем. А те, тем временем, и знать не знали, что говорят на самую для нее больную тему.

Одна из ее соседок делилась своим опытом планового зачатия ребенка мужского пола:

– Что мне только ни говорили: хочешь мальчика – ешь больше соленого, мясо, оливки, молока не пей…

Другая мамочка в ответ с увлечением рассказывала, что помогло лично ей зачать мальчишку:

– Я слышала тоже: кофе выпить перед сексом, а еще есть все, что похоже на закуску – типа, мужская еда. Тогда будет мальчик.

Первая спросила:

– И что, ты ела?

Вторая рассмеялась:

– Я не закуски хотела, а наоборот… Пива, пива, пива… «Портера». Так хотела пива… М-мм… С чипсами. Мне сразу говорили: мальчик у тебя.

– И что – мальчик? – не очень уверенно спросила ее собеседница.

– Мальчик!

Та, что спросила, нежно погладила свой животик:

– А я девочку хочу! С девчонкой проще: девочка – подружка, всегда при маме. Вот про нас с мамой говорят: пуповину забыли перерезать – такие мы родные…

Болтливые мамочки и не заметили, как Даша отвернула голову к стене. И выражение лица Даши они тоже не заметили, а она стала очень серьезной, почти суровой. Потому что ей хотелось заплакать.

Конечно, было бы преувеличением сказать, что Кира Алексеевна в халате санитарки, в шапочке на голове с дезинфектором и тряпкой выглядела элегантно. Но странным образом ей к лицу было все это обмундирование. Может быть, потому, что очень соответствовало ее целям и настроению. Оно было рабочим. Кира была настроена на тяжелую работу, а еще – на тяжелый разговор. Она решительно открыла дверь, вошла, но вот поздоровалась тихо:

– Здравствуйте.

Даша повернула голову на звук маминого голоса – на ее лице отразилось удивление:

– Мама? Ты откуда? Ты же…

Кира Алексеевна подошла к кровати дочери: сердце сжалось – бледная, хрупкая… Кира наклонилась, осторожно поцеловала дочь, села на краешек кровати. Мамочки с интересом наблюдали эту сцену. Кира заметила, что девушкам-соседкам явно странным кажется, что дочь не знала, где работает ее мать. Девчонки не делали вид, что не слушают, слушали – вольно или невольно. Поэтому Кира сказала негромко:

– Даша, я сюда работать устроилась… Все время с тобой буду… Хорошо? Рада ты?

Но радости на лице дочери не было: она недоверчиво смотрела на мать:

– Ты? Сюда?… Кем – уборщицей?

– Ну да… На полставки, – Кира улыбнулась немного застенчиво. Даша все еще не могла осмыслить происходящее:

– Спасибо, конечно… Но ты же… Странная идея, вообще-то…

Чтобы Даша не развивала свою мысль дальше и глубже, Кира Алексеевна перебила ее:

– Сейчас для меня ты – самое главное. И твое здоровье. И твой ребенок…

Диалог звучал странно, ощущалось, что женщины что-то недоговаривают и между ними есть напряженность. И что старшая пытается скрыть этот факт от посторонних. Мамочкам не очень удобно было присутствовать при этом разговоре, поэтому Прокофьевна, заглянувшая в дверь, просто спасла всех от неловкости:

– Десятая! Особое приглашение? Обед. Лежачей сейчас принесу.

Кира обернулась:

– Нет, спасибо, я ей сама сейчас принесу.

Прокофьевна согласно кивнула:

– Ладно, принеси…

В ординаторскую с деловым видом вошли Наташа и Сосновский. Обнаружили, что ординаторская пуста, кроме них – никого, поэтому Саша решил не терять времени даром. Он тут же обнял Наташу, а для того, чтобы свести к минимуму разницу в росте, еще и слегка приподнял девушку, оторвав ее ноги от земли. И, проделав все эти манипуляции в одну секунду, поцеловал. Оторванная от реального основания, фактически обездвиженная в области грудины, Наталья Сергеевна подергала было ногами, издавая слабые мяукающие звуки, но это никак не изменило ее участи.

И надо же, как раз в это время в ординаторскую вошла Вера Михайловна. Отразилось ли удивление на ее красивом серьезном лице? Нет!

Какое-то потрясающее открытие в области человеческих отношений сделала она в этот волнующий для Сосновского миг? И снова – нет!

Может быть, она преисполнилась праведного гнева и осуждения в адрес целующихся на рабочем месте медиков? Нет, нет и нет! Наверное, потому, что с одним из целующихся не так давно провела полтора тяжелых часа в операционной, и он там не только не хулиганил, но и сделал все от него возможное, чтобы пациентка больше не страдала от своей проблемы. А впоследствии, может быть, еще стала бы матерью.

Так что Сосновский, не слишком суетясь, опустил Наташу на землю, но лукавая, счастливая улыбка на его лице все равно осталась.

– Вот, Вера Михайловна, – посчитал нужным объяснить свое поведение недавний интерн, – отрабатываем прием Хаймлиха, на всякий случай. Вдруг кто-то пуговицу проглотит ненароком.

Вера понимающе кивнула:

– Да, пуговица – это актуально. Архи. Вообще, к сведению, Саша: этот прием проводят со спины. И вообще, думаешь, за все нужно оправдываться?

Наташа, легонько оттолкнув Сосновского, сказала:

– Вот именно… Вера, у нас в отделении новенькая?

Вера посмотрела на Наташу внимательно: любовь любовью, а с памятью что? Ответила подруге, без комментариев:

– Четверо с утра.

Наташа поняла ход ее мыслей, поэтому, помотав головой, уточнила:

– Да нет, санитарка новенькая. Вежливая такая. Поздоровалась со мной, а я ее не знаю:

– А, это Кира Алексеевна, мама девочки Романовой, из десятой палаты. На полставки устроилась, пока Даша будет лежать.

Наташа приподняла брови:

– Долго придется… лежать. И работать… Ну, молодец мама. Не часто вот так мамы все бросают, и сюда. А кем она работала, ну, вообще?

Вера Михайловна задумалась сама:

– Точно, не со всякой работы сорвешься вот так, вдруг. Может, такая работа, что и бросить не жалко. Да я, если честно, не спрашивала… В отделе кадров, думаю, поинтересовались трудовой книжкой.

Бобровский шел по отделению в сопровождении Сосновского. Попавшаяся навстречу Таня поздоровалась с ними и уже хотела пройти мимо, но Бобровский, глянув на девушку повнимательнее, задержал ее:

– Таня, ты к вступительным экзаменам готовишься?

– Ну да… Планомерно. Поступательно.

Бобровский похвалил серьезно:

– Молодец, – и пристально посмотрел в девичье лицо.

Таня поежилась:

– А что, Владимир Николаевич? Я в свободное от работы время. Ну, на дежурствах еще.

Абитуриентка посмотрела на Бобровского с обидой: а уроки немецкого что, забыл уже? Вообще-то, Владимир Николаевич иезуитским нравом не отличался. В большинстве случаев он говорил именно то, что хотел сказать, а намеков и аллегорий без нужды в своей устной речи не употреблял:

– Я и говорю – молодец… А вот не нравятся мне твои синяки под глазами. Ты мочу сдай-ка на анализ. Приказ.

И пошел дальше. Саша усмехнулся в кулак. А Таня от такой начальственной заботы чуть не плакала:

– Владимир Николаевич! Ну что вы меня смущаете? Как с маленькой со мной.

Бобровский обернулся:

– Ничего я тебя не смущаю. Ты мне в дочери годишься.

Несколько секунд смотрел вверх… А потом утвердительно кивнул:

– Ну да, вполне.

Чуть вдалеке, на заднем плане из подсобной комнаты с ведром и шваброй вышла Кира Алексеевна. Тихо, как тень, пошла по коридору: работы по уборке в патологии много всегда. Бобровский проводил ее взглядом…

Кира Алексеевна заканчивала работу, сдувая пряди со лба… Подошла к зеркалу, вымыла руки, ополоснула лицо. Посмотрела на себя: в отражении без косметики у нее было бледное, а поэтому очень печальное лицо. Она грустно улыбнулась самой себе и пошла к выходу…

Мамочки из Дашиной десятой палаты дружной стайкой с пеленками пошли на КТГ. Заметив это, Кира Алексеевна зашла в палату. Даша подняла на нее взгляд:

– А, мама…

Кира Алексеевна села на кровать к дочери. Даша была спокойна, но судя по всему, совсем не рада ее визиту.

– Не хочешь поговорить?

Дочь посмотрела на нее как-то насмешливо. Но не это было обидно: Дашин голос звучал почти безучастно.

– Мама, а тебе не сказали, что мне нервничать нельзя? – господи, как с чужой…

Кира протянула руку, чтобы погладить дочь по головке, но она отстранилась. Тогда мама оставила эту затею. Только тяжело вздохнула:

– А почему ты решила, что я тебя нервировать хочу? Наоборот. Хочу тебе сказать, чтобы ты ни о чем не волновалась. Ты вот не сказала мне ничего. Ну, ладно, ты взрослая… Не сочла нужным… Но если бы сказала, вот этого всего – «скорой», угрозы выкидыша – можно было бы избежать.