Догонялки - В. Бирюк

Волхв сглотнул, подошёл к связанному парню. Кажется, тот что-то спросил. Фанг развернул его, стоящего на коленях, ко мне лицом, чуть прижал ему шею, тот опустился, почти касаясь травы грудью. Бывший учитель перекинул через своего бывшего ученика ногу, будто усаживаясь верхом на связанные за спиной парня руки. Положил ему свою левую ладонь на затылок, кажется, даже погладил, запустил пальцы в волосы. Потом, чуть нагнувшись, взял в ладонь правой безбородый ещё подбородок осужденного. И резко рванул обеими руками в разные стороны. Одновременно и поворачивая голову слева направо, и чуть поднимая её снизу вверх. Негромкий хруст был почти заглушён ахом зрителей, пронёсшимся по двору. Лицо парня было у меня перед глазами, и я хорошо видел, как его глаза сначала резко распахнулись после рывка палача, а затем начали медленно закрываться. Из уголка рта через расслабившиеся мышцы губ побежала струйка слюны.

Фанг осторожно опустил тело на землю, несколько мгновений постоял над ним согнувшись. Потом выпрямился и уставился мне в глаза. Кажется, он плакал. Нет, ни — всхлипов, ни — текущих слёз. Просто… блестят глаза.

— Спасибо Фанг. Ты хорошо исполнил мою волю. Пошли дальше. Потаня, отправь людей копать могилы. Я же говорил — две нужно всегда держать готовыми. Запрячь телегу. Ноготок, Сухан — со мной. Поедем на заимку, заберём тело и проведём разбирательство. Фанг?

— Я… я останусь… подготовлю… умершего. Если позволишь. Господин.

— Хорошо. Поговори с остальными мальчишками. Я не хочу терять своих… людей.

В толпе народа, собравшейся во дворе, я видел и троих мальчишек-голядин, которых я оставил здесь и использовал то для мелких работ, то в качестве рассыльных, то, в последние дни, на постах наблюдения за рекой. На крыльце сидел последний из «старшей группы воспитанников Велеса», последний из юношей-свидетелей нашего «исторического договора» с Фангом. Нога стянута лубками, рядом костыли. Тогда этот парень первым кинулся на меня. И досталось ему больше всех. Что и сохранило ему жизнь. Кто будет следующим «шахидом-малолеткой»?

— Ты останешься здесь. Фанг, Потаня — устройте парня. Вещи его мы привезём. Ну, долго там ещё запрягать будут?

Через час мы заявились на заимку. Я был рад, что с нами нет голядин — нет уверенности, что не будет какого-то нового… взбрыка. Разобраться я хочу сперва сам.

— Ну, Марана, сказывай. Как живёшь-можешь. И почему у тебя люди друг друга насмерть режут.

Елицу пришлось поднимать со сна — Мара накачала её успокаивающими отварами так, что у девчонки постоянно закрывались глаза. Опухший от слёз вид привлекательности не добавлял. Сонное встрёпанное чучело изложило нам собственную версию произошедшего.

Пошли собирать травы, остановились отдохнуть, болтали, шутили. Парень начал приставать, она отказала, он накинулся, она отбивалась, случайно подвернулся под руку ножик, случайно попала по горлу… Испугалась, кровь вытекала так быстро… Когда поняла, что ничего сделать не может — кинулась на заимку. Всё.

Чистой воды несчастный случай на основе юношеской гиперсексуальности и взаимного непонимания.

Елицу после очередной литровой кружки отвара отправили «на — горшок и — спать», Ноготок с Суханом повели телегу к месту событий — забирать тело и оставленные вещи. А мы остались с Марой с глазу на глаз.

— Выпьешь узвару, волчонок? Я такой узвар варю… пальчики оближишь.

— Благодарствую, Мара. Что-то не хочется.

Я что, псих полный, пить неизвестно что на ведьминой кухне?! Тут даже колодезная вода — пять минут постояла и уже… возможны сюрпризы. Мара поняла, что я понял насчёт предлагаемого «узвара» и несколько расстроилась… Интересно, а что именно она хотела в меня влить? Но она мгновенно сняла с лица всякие свои специфические расчёты и перешла в режим болтовни доброжелательной светской дамы.

— А чего там у вас слыхать? Как там твои кирпичи лепятся?

Умная женщина. «Старика расспрашивай о здоровье, женщину — о детях, мужчину — о его делах». Азбука тактики построения диалога, вызывающего положительные эмоции у собеседника.

— Кирпичи — лепятся. А головы — валятся. Фанг только что, по моему приказу, сломал шею старшему из голядин.

Я изложил Маре сюжет сегодняшней казни на Пердуновском подворье. Марана перестала улыбаться, но старательно помалкивала, делая вид, что всё это дерьмо, в котором я оказался, её не касается.

— А теперь, Мара, я хочу узнать, что там было на самом деле.

— Волчонок, тебе ж девка всё сказала, ни словечка не соврала. А я ж там не была, сама не видала…

— Марана! Сколько ещё ты будешь меня за придурка держать! Мы ж с тобой вроде договорились — по честному.

— А я что? Я ж там не была… А ты? Ты сам-то! Какое — по честному! Печка не сложена! Зельев нет! Девку грамотную забрал! Амбары эти…

— Кончай ныть-крохоборничать. На Кудряшка становишься похожей. По делу. Что там было?

Я люблю рассматривать Марану. Это зрелище не для слабонервных, так что каждый раз у меня появляется некоторая внутренняя гордость:

— А — вот. А я — могу.

Но когда она пребывает в столь глубокой задумчивости, когда оба её глаза — и вертикальный, и нормальный — полуприкрыты, а по лицу прокатываются волны неконтролируемых её сознанием гримас… Мда… Когда всё это закончиться — моя гордость будет сильнее обычного.

Мара вдруг спрыгнула со своего довольно высокого сидения и быстро пробежала в противоположный угол поварни. Когда она перемещается на своих чудовищно, неестественно вывернутых ногах… Какое-то гигантское насекомое стремительно прыгает на копытцах-пуантах, сметает всё вокруг ненормально широкой юбкой и вдруг замирает. Поднятый ветерок успокаивается, но чувство смертельной угрозы не исчезает. Стремительность и неестественность дают в сумме опасность. Или — в произведении?

— Ты сам в этом виноват! Это твоя вина!

Здрасьте. Девка прирезала юнца, а вина — моя. Даже я на Фанга наезжал более обоснованно. Не, Марана, я — где, а они — где? Что-то ты не…

— Что глядишь? Ты вспомни-то тот день, когда ты гречанку свою вызволял. А, волчонок? У Елицы душа и так-то… покарябана да на сторону скрючена. А тогда… Она ж сперва до смерти, до рвоты перепугалась, когда её эти… людоловы схватить пробовали. Потом — когда ты её подружку выручать идти не хотел. Не хотел, не хотел. Девка-то мне всё по-рассказывала. Потом ты её в мужское платье одел. В первый раз в жизни. Ей это… Да любой девке такое — вспоминать надолго хватит. Потом она чуть не утонула, перед вами раздеваться пришлось, косу расплетать. Да у иной бабы и за всю жизнь такого позора не бывает! А дальше ты её, считай, в бой послал. От первого боя и взрослые мужи слезьмя ревут и к мамке просятся! А тут… её, одну, голую, перед ворогами оружными, злыми, чужедальними… плясать заставил. Да любая бы — в сопли растеклась! Белугой бы выла, ручками-ножками сучила. Она же через себя, через всю душу свою, через все страхи — тебя ради перешагнула. В узел всё своё естество завязала да в кулачок зажала. А ты? Ты хоть доброе слово ей сказал? Хоть похвалил как, прикрасу бы какую, подарочек за труды её? Хоть бы по головке погладил. А ты… Там ведь и твоя голова под мечом лежала. Чурбан берёзовый.