Однажды осмелиться… - Ирина Александровна Кудесова

время приходило что-то. Уверенность какая-то появилась, вроде даже осанка. Если у кого-то на станции и были депрессии, то у меня — нет. Вот знаешь, что такое «белая мгла»? Это когда тени исчезают и уже не соображаешь, где снег, а где небо. И расстояний не чувствуешь. Спичку, воткнутую в ближайший сугроб, принимаешь за далекий телеграфный столб. Даже чувство времени куда-то девается. И уже не знаешь, на каком ты свете и сколько ты так протянешь… Или ураган… Я тебе говорила — глаз не открыть. И вот если ты себя не потерял в этом урагане, в этой мгле, нюни не распустил — все, отношение уже к себе другое.

— Кажется, Шекспир сказал, что из всех низких чувств страх — самое низкое…

Кэт покачала головой:

— Нет, я не храбрая, Алена, что ты. Я никогда не была храброй. И не буду — какое бы зверское лицо ни делала. Но даже дрожа, как лист, можно не терять достоинства. Самой себе не признаться, что дрожишь. И не сдаваться. Банальности я тебе какие-то говорю. Так и знала, что не получится ничего объяснить. Но я ее уже не потеряю — ту Кэтрин, что ты сейчас видишь. И тот величественный мир — он есть, я знаю. Его тоже трудновато потерять…

— Тляк! Тляк!

Эрни сорвался с места и бросился в коридор — за секунду до того, как раздался звонок в дверь.

49

На пороге стоял высокий брюнет: волосы зачесаны назад. Вот непонятно почему, но — видно: иностранец.

— Hi!

Они подходили друг другу — будто даже похожи были, чуть-чуть совсем.

Знакомство; Кэт ускользает на кухню: варить кофе. Время к вечеру, дома малышка, да и что стеснять — Алена посидит еще полчасика и поедет.

— Не останешься ужинать? Уверена? — Голос из кухни.

— Нет, спасибо, Кэт!

Дэйв повторяет:

— Ниэт, спасыба, Кат…

Смех.

Эрни не отходит от «папы». Понятное дело, от него можно жирную рыбешку ожидать. Разве папа не ходил лунку сверлить?

Дэйв говорит по-английски с акцентом — видимо, австралийским: «акает» так, что уши сворачиваются.

— Знаешь, почему Эрни двухцветный? Спиной встречает солнечные лучи — в Антарктиде солнце очень злое — и нагревается. А грудкой свет отражает и охлаждается. Вращаясь, поддерживает нужную температуру.

— Тляк! Тляк!

— Прости, Эрни… Я выпустил кота из сумки…

Ничего не понятно! Какой кот? Какая сумка?..

Кэт (он говорит «Кат», «Катти») заходит в комнату с чашками.

— Понимаешь, что он говорит?

— Из последних сил… — Алена делает страшные глаза: — А что за кот с сумкой?

Кэт хихикает:

— Это у нас игра такая. Дэйв котам покоя не дает, я же как бы «cat». Выпустить кота из сумки — значит проговориться, секрет чей-то раскрыть. Выражение такое.

— А!

Он немножко болтлив, Дэйв, но это приятно. Рассказывает всякие любопытности. Нормально: наполовину понимаешь, наполовину догадываешься. Развивает воображение.

— Знаешь про Гондвану и Лавразию?

— Ноу.

— О! В очень, очень, очень глубокой древности на Земле существовало только два континента, но гигантских, — Гондвана в Южном полушарии и Лавразия — в Северном. Да-да! Потом они распались на части. — Дэйв сделал движение руками: будто яблоко разломил. — Гондвана породила Австралию, Африку, Южную Америку, Антарктиду. А Лавразия — Северную Америку и Евразию. Они долго двигались, континенты, пока мы получили то, что имеем. Это было очень давно, — даже с какой-то грустью заключил.

Кэт смотрела на него мягко-мягко.

— Алена, а что, если нам съездить за город? Всем вместе? Только машины у нас нет…

— У меня тоже.

— Я хотела показать Дэйву наш дом в деревне…

Помолчали.

— А твой друг? Он наверняка водит…

— Да. Но…

— Если соскучилась, ну что ты комедию ломаешь. Вот тебе вполне достойный повод позвонить.

50

Когда уходила, бросила взгляд на акварель у двери.

— Кэт, я поняла, что меня в ней тревожит. Присутствие. Там никто не изображен, а будто бы есть кто-то. Какая-то жизнь.

— Я же тебе говорила — жизнь. Уж мне-то теперь не знать, где она есть, а где ее…

— Ты не понимаешь. Я не это хотела… Ладно. Забудь. Значит, завтра, в одиннадцать, у вас? Я позвоню, если он не согласится.

— Согласится.

51

В субботу работали. Светка вывела полосы с Пикассо — теперь в каждом номере идет материал о каком-нибудь художнике & его музах. Пишет девчонка-искусствовед, об искусстве там, правда, ни слова. Но резво пишет, это главное. Зазвонил телефон, и на нем высветилось: «Алена». Все-таки.

Ей понадобилось за город ехать с подругой. «Что за подруга? Не Ольга ли часом?» — «Ты ее не знаешь».

В одиннадцать надо у подруги быть. «Где?» — «На Смоленской». — «Неплохо девушка устроилась».

Значит, в десять — в Бутово; чайку хлебнуть, забросить дите к Володьке — не хочет Алена Юльку с собой брать, — и можно двигать.

Даже не спросил, куда двигать-то.

Какая разница.

Позвонила-таки.

52

Пили чай. Спряталась за пиалой, одни глаза видать. Но глаза улыбаются. Встать, забрать у нее пиалу эту.

Обнять — чтобы косточки тихонько хрустнули. Каждый раз смеялась: ты меня сломаешь. Такую сломаешь, отвечал.

Обнять: запах волос, коротких светлых лохматушек; этот забытый горьковатый запах.

Рано — обнимать. Уже улыбается, но еще дичится.

Такая же дикая, что и поначалу была.

— Куда ехать-то?

— В Тучково.

Раскрыл атлас, пока она собирала Юльку. Да, не ближний свет, ну и ладно.

Спустились на третий этаж, сдали с рук на руки Юльку и Свинтуса — чего ему одному скучать. Пацан Володькин вышел — не улыбается, но вежливый. Такой… профессор. Через полторы недели ему семь стукнет, сказал Володька. Когда Алена уже к лифту пошла, Володька подмигнул и рукой так: но пасаран.

53

Сказала: подожди тут. Пока ждал, развернулся. Неудобно, улочка такая, что еле две машины разъедутся.

Когда-то в этом доме жила Кэтрин — вот совпадение. Психопатка Кэтрин, угрожавшая суицидом. Сейчас, наверно, давно уже… Оп-ля. Кэтрин. Спасибо, Алена. Не ожидал.

Дальше — до смешного. Кэтрин добегает до машины, скрючившись в три погибели — с неба закапало, — бухается на заднее сиденье. Одновременно Алена садится вперед. А дальше — поворачиваешься и говоришь как ни в чем не бывало (не возьмете, девчонки, на пушку!):

— Здравствуй, Кэтрин.

А затем наблюдаешь, как оплывает лицо напротив: края губ опрокидываются, роняют улыбку, глаза подергиваются льдом, один в один лужицы после морозной ночи. Радость стекает, как свежая акварелька под проливным дождем. И ей на смену — негодование. Негодование обращено на Алену.

Значит…

Но у Алены — слишком уравновешенна — только спокойное удивление: «Как, вы знакомы?»

Перевести взгляд на