Собрание сочинений в шести томах т.4 - Юз Алешковский

Взглянув сначала на автоматы, потом на картежные столы и, наконец, на зеленые поля рулетки, Герман почувствовал, что все его существо вновь охвачено знакомой дрожью, пронизывающей в ответственные моменты жизни закоренелых игроков, донжуанов и молодых, прекрасно воспитанных, но не кастрированных псов.

Дрожь эта начисто заглушает в существе мужского пола предостерегающие голоса порядочности, верности любимой даме, здравого смысла и много чего другого, а в породистой и воспитанной собаке инстинкт священного повиновения хозяину.

Сначала идея игры, а потом и сама игра притягивают человека с неумолимой гипнотической силой, почему-то почти всегда побеждающей в нем доводы разума, совести и чувство долга.

А если к тому же человек, немного поначалу проигравшись, берет себя в руки и оставляет попытки проникнуть в тайны своевольного поведения Случая, то он, как это ни странно, вскоре начинает казаться самому себе полным дебилом. На хрена же, говорит ему внутренний голос, ты вообще ввязался в игру? Для того чтобы взять да и бросить псу под хвост бабки? Ты что, мудак, что ли, с Курской аномалии, чтобы мириться с таким вот Криворожьем судьбы?

Но дело в том, что в момент проигрыша – то есть в момент ошеломительного крушения победоносных бухгалтерских расчетов – даже самому гениальному человеку решительно невозможно признать себя идиотом. К тому же идиотом, лишенным веры в силы собственного разума, надежды на свое необычайное везение и, конечно же, любви и уважения к самому себе.

Это странное качество сознания, хитрый этот эффект саморефлексии, видимо, и есть причина едва ли не всех трагикомических ошибок и заблуждений не только отдельных личностей, то есть игроков и политиков, но и всего человечества на протяжении всей его бесноватой истории.

Конечно, даже самому патологическому игроку гораздо легче критически взглянуть на образ своей жизни, а затем и завязать ко всем чертям с игрою как с попыткой постигнуть разумом тайну Случая, чем человечеству воспротивиться однажды инерции рокового движения Истории в тартарары по рельсам и шпалам путей познания.

Не мешало бы всем нам обмозговать, вернее, почуять неслучайность того поучительного обстоятельства, что самоубийственными оборачиваются для человечества как раз самые величественные из всех его научно-технических достижений. Не мешало бы также вдуматься как следует в примеры фантастически странного, хоть и кратковременного, везения в политике таким оголтелым людоедам, как Адольф Ильич, Мао Иосифович и Пол Потович, а заодно и ужаснуться тому, что, прежде чем оказаться банкротами, успевают эти сволочи просадить десятки миллионов чужих жизней.

19

Впрочем, вернемся к нашему герою. Пронизанный той самой могущественной дрожью и взволнованный, как всегда, сладостным предчувствием абсолютной неизвестности, Герман подумал, что казино – это вам не кухонный стол в шалмане, замызганный вшивенькими картишками. Тут даже попасть за всю масть – увлекательно, блин, и даже аристократично.

Фигура Санта-Клауса почти не привлекала внимания озабоченных игроков, но все же кое-кто предлагал ему выпить.

Внуго твердо сказал: «Не вздумай пить, козел, не то с ходу окажешься в замазке!»

Наконец Герману разменяли пару стольников на фишки. Сначала он вник в суть игры, а вникал он во все такое очень быстро. Затем поставил несколько фишек. Цифры и цвета выбирал наугад, сколько-то просадил, но ставил совсем понемногу и совсем почему-то не нервничал.

Солидность самой игры, таинственно-роковой вид рулетки, а также пристойная атмосфера казино доставляли ему истинное удовольствие. До него как бы не доходило, что проигрывает он вовсе не фишки, а бабки, то есть командировочные, взятые к тому же самовольно. После каждой неудачи он обращался к Внуго: «Ну что, игруля, – во лбу пуля, на могиле туз бубей?» Тот безмолвствовал. Герман забыл вдруг о своих спутниках и целиком отдался игре. То есть вновь он пытался вымолить у Случая приоткрытия хотя бы краешка тайны непостижимого его превосходства над человеком в азартных играх.

Поставил снова. Просадил. Резко изменил расположение ума к цифрам 5, 17 и 21. Вновь поставил и вновь просадил.

«Жаль, – растерянно и вместе с тем возбужденно подумал он, – что послушал я сволочь эту, внутреннего подлеца, и не взял с собой все бабки. Приятно тут просаживать. Давно уже придумано, что жизнь есть игра. Бушевские мафиозники кого-то поддели на халабалу – я поддел бы их. А потом – гуд бай и тейк ит изи, бейби, в смысле баланса живого вещества в мировой биосфере…»

Старая дама сказала, что она проклинает себя за тайную свою надежду на то, что Герман отыграется здесь за все прискорбные неудачи на Родине.

Сама она и ее зять тоже прилично попали, хотя были здесь новичками. Внешне, однако, Герман держался молодцом. Это всегда вызывало удивление его партнеров.

Внутренне же он окончательно завелся и наменял фишек на остальные свои бабки.

И вновь почувствовал нечто, напоминающее состояние предельной заводки на всю пружину. Но при этом он старался смотреть на себя со стороны, чего раньше с ним никогда не случалось.

…Сейчас вот его охватит сладостное отчаяние и та восторженно страстная надежда, с которой все неудачники решаются сделать последнюю ставку… о, как близка финальная раскрутка, и нет уже после нее никакого возврата на чрезвычайно горестный, но все ж таки защитный рубеж… о, жгучее пламя готовности поставить на кон руку, ногу, печень, почку, не говоря уж обо всех общественных ценностях и священных идеалах, если бы, конечно, таковые имели самый ничтожный ставочный вес в глазах неумолимых банкометов… о, коварнейшая готовность отдать к чертовой бабушке душу всего лишь за последнюю решительную попытку восторжествовать над мразью ненавистного Случая… вот сейчас крутанется-вертухнется последний раз колесо фортуны… мимо… сапог – в дерьме, сопатка – в копоти… пух и прах, то есть свободное падение в бездну… о, страшный миг тихого умирания надежды на спасительный отыгрыш… лик ее, милый и жалкий, стал вдруг таким ослепительно чистым от согласия с умиранием, что сам ты просто ослеп от этого сияния… ты, дурак, принимаешь желаемое за действительное… тянешься к куче бабок, словно ты их выиграл, а не просадил… естественно, ты вышиблен из игры… и в этот-то вот момент душу твою – так, к счастью, и не заложенную – пронзает боль жизни и судьбы, и над поверженным тобою гуняво глумятся торжествующие демоны соблазна, а Рок игры, высокомерно торжествуя, запахивает на своих плечах черный плащ с золотыми блестками… Тоска… Дерьмо…

Это были чувства и видения, настолько предвосхищающие реальность близкого будущего, что именно предвосхищение враз лишило будущее самого, пожалуй, обворожительного из всех его качеств – неизвестности. И перед внутренним взором Германа разверзлась не бездна сладостного падения в неизвестность, а довольно выразительная адская пустыня бытовой тоски. Там не было ни горизонта, ни небес, ни бескрайних песков, ни следа влаги, ни былинки, ни дуновения стихий, ни мерцания огня – одни лишь стулья, столы, лежанки, банкноты с мелочишкой, трамваи, помойки, пустая винно-водочная посуда, асфальт, картишки, лифчики, непонятно каким дамам принадлежавшие, наперстки, остановившиеся ходики… Там не было даже Времени… Но главное, там все было известно… ВСЕ…

Герман, почувствовав себя совершенно опустошенным, начисто лишился всякого азарта.

Сами деньги моментально обесценились в его глазах настолько, что это могло бы показаться врачам одним из симптомов душевной болезни.

Ко всему происходившему в казино он был теперь абсолютно безразличен. Ему казалось непонятным, зачем люди столь страстно совершают игорные движения и почему каждый из них просто-таки изнемогает от страстного напряга сообщить одноруким бандитам, колоде карт, колесу рулетки – всем, одним словом, бездушным орудиям Случая желанные цифры, квадраты цвета и так далее?

Герман заметил вдруг, что ужасно вспотел. Он встал под золочеными лопастями одного из вентиляторов, развеивавшего в казино не только табачный дым, звуки разнообразных восклицаний и испарения тел, но и сонмы невидимых духов азарта. Ему стало прохладней. Он утер рукавом балахона вспотевший лоб, нос и щеки. И вот тут движение воздуха донесло до его ноздрей еле ощутимый запах духов старой дамы.

Он бы не обратил на них внимания и ни с чем бы их мгновенно не соотнес еще пять минут назад, когда всецело находился во власти игры, странных чувств, мыслей и видений. Но в мозгу его, вернее, в его существе, полностью освободившемся от власти игрового безумия, вспыхнуло не название духов, никак не приходившее на ум, и иные моменты, с названием этим связанные, – но повелительный образ решительных действий…

Тройка, семерка, туз… Мгновенность подобного озарения не имела ничего общего не только со скоростью света, но и с самим понятием скорости. Вспыхнувший в существе Германа образ действий просто вывел его за пределы всесильного измерения, за пределы Времени, навязывающего и людям, и звездам необратимую последовательность действий.