Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2 - Макар Троичанин

- Чего смотришь? – пресёк недолгое визуальное знакомство старший, оказавшийся старшим лейтенантом. – Я – дежурный 6-го отделения милиции, старший оперуполномоченный Батин. Садись вон там, - старший указал на стол в углу, у тёмного зарешёченного окна, - на, бумагу, ручку, и пиши подробно, как было. Сначала укажи, кто ты, место работы и проживания.

Он подал серую шероховатую бумагу, стеклянную чернильницу-непроливайку и тонкую деревянную ручку с большим пером и засохшими на нём фиолетовыми чернилами, а сам сел за стол напротив, у стены, под портретом главного милиционера страны, углубившись в какие-то бумаги. По-видимому, старший лейтенант, давно уже вышедший по возрасту из этого молодёжного звания, несмотря на совершённое убийство, не относил Владимира к серьёзным преступникам, требующим специальных мер по охране, а считал нечаянной жертвой обстоятельств. Во всяком случае, так понимал мягкое обращение тот, кто должен был изложить на бумаге правдивую и оправдательную версию случившегося. Очистив клочком промокашки перо, он начал составлять свой первый русский документ, часто задумываясь, осторожно подбирая выражения и не забывая украдкой наблюдать, оценивая, за милицейским оперуполномоченным. Измождённое, осунувшееся лицо того с крупными бороздами морщин свидетельствовало и о приличном возрасте, и о страшной усталости, и о постоянном недоедании, и, наверное, о какой-то внутренней болезни, мешающей радоваться послевоенной жизни, если называть ею постоянные ночные дежурства, опасные стычки с ворами и бандитами, разборки чужих неудавшихся судеб, неустроенность семьи и бесконечную круговерть отчётных бумаг и инструкций, занимающих всё свободное время, предназначенное для недолгого отдыха. Таким, как он, ветеранам, не имеющим хорошего образования и потому до конца карьеры застрявшим внизу служебной лестницы, наверное, легче задержать вооружённого преступника, чем отчитаться за операцию и довести дело до суда.

Старший лейтенант тоже, как бы ненароком, разглядывал бойкого крепыша. Судя по затёртой воинской форме, воевал…

- Был на фронте?

- Только что демобилизовался.

- Ранения есть?

- Контузия в голову.

… а попадёт к нерадивому, равнодушному прокурорскому следователю и загремит для профилактики и отчёта в лагерь. Такого бы к ним в отдел – не раздумывая, прямо сейчас бы всё дело в печь. По возрасту в сыновья годится. Спокоен, значит, не чувствует вины. Милиционер вздохнул и снова углубился в дежурные рапорта о непрекращающихся разбоях, грабежах, убийствах и драках, усилившихся с окончанием войны. Народ вместо того, чтобы радоваться и любить друг друга, озверел, желая скорее, не работая, зажить при коммунизме.

- Сочинил? – поднял глаза на подопечного Батин.

- Да, - ответил Владимир, встав из-за стола и подавая наполовину исписанный лист.

- Негусто, - определил старший оперуполномоченный, осмотрев зачем-то лист с обеих сторон. Прочитав написанное, он о чём-то поразмышлял, не глядя на стоящего в ожидании сочинителя и убийцу, потом усмехнулся, сдвинул бумаги в сторону и, поставив руку локтем на стол, предложил: - Садись, померяемся, кто кого.

Владимир знал эту игру: в спортклубе нередко ею разрешали проблему, кому платить за пиво. Он укрепил свой локоть и обхватил ладонь старшего лейтенанта, оказавшуюся сухой, жилистой и словно каменной.

- Начали! – скомандовал милицейский затейник, и не успел последний отзвук команды растаять в воздухе, как его рука лежала, крепко прижатая к столешнице.

- Да-а, - уважительно произнёс он, не ожидавший стремительности следственного эксперимента, - можешь…

«…убить кулаком», - мысленно продолжил Владимир неоконченную фразу.

Вернулся помощник, оказавшийся старшиной, по возрасту подстать начальнику.

- Сдал? – спросил Батин, снова углубившийся в бумаги, как будто Владимира и не существовало.

- Третий, а ночь только начинается. Что с этим? – старшина кивнул в сторону преступника.

- Оформим, как положено, сдадим в прокуратуру. А ты как думал?

- Мне думать не надо: ты – начальник.

- Так и не спрашивай.

- Я и не спрашиваю. Чего спрашивать-то? И так ясно: убийство, раскрытое по горячим следам: начальнику отделения – медаль, тебе – пол-оклада…

- И ты не останешься внакладе.

- …и мне благодарность отвалят.

- Не юродствуй: человека убили, кто-то должен быть в ответе, куда труп-то пришить?

- Да понимаю я, а всё ж несправедливо получается.

Владимир прислушивался к разговору, удивляясь простецким, не должностным взаимоотношениям милиционеров, имеющих значительную разницу в чинах и, очевидно, давно и хорошо знающих друг друга, и начинал понимать, что не доставляет удовлетворения своим добровольным присутствием ни тому, ни другому. Только начальник более сдержан, а подчинённый почти не скрывает эмоций.

- Никто и не убивал того, сам оступился в канавку, помнишь её?

- Где ты там увидел канавку?

- Увидел, и ты видел, если хорошенько напрягёшь память. Оступился, не удержался на ногах и завалился головой на камень. Отклонился бы чуток – жив остался. Разве можно человека убить кулаком?

Начальник стрельнул знающим взглядом на сосредоточенно молчащего Владимира, не пропускающего ни одного оправдательного слова симпатичного старшины, но не возразил.

- И не человек он, а мразь, от которой у тебя язва и дети без отца маются.

Старший лейтенант поморщился, вспомнив постоянно ноющую болячку, и сердито буркнул:

- С чего это ты ополчился?

Стоявший до сих пор старшина подсел к связанной то ли убийством, то ли несчастным случаем паре, достал дешёвенькие папиросы и закурил, жадно заглатывая вонючий дым.

- Узнал я его, - сказал он и замолчал, нервно мусоля папиросу.

- Ну! – нетерпеливо подстегнул начальник. – Не тяни.

- Помнишь наколку на груди: ящер, разрывающий пасть льву?

- Ванька Каин?

- Он. Мне ещё там, у дома, рожа показалась знакомой.

- А я не узнал.

- Немудрено, - загасил старшина окурок, плотно вжав его пожелтевшими крупными пальцами в наполовину заполненную банку из-под консервов. – Разве разглядишь толком в свете фонарика? А он, урка дешёвая, усы отпустил, патлы свои роскошные срезал, фиксу золотую снял, заморщинился как дед, совсем другим стал. Времени немало прошло.

- Пять лет.

- Война, - старшина тяжело вздохнул и опять задымил. – Я тоже узнал только тогда, когда помогал Федосеичу раздевать в морге да наколку увидел. Он, бодяга.

- Попался всё же, - удовлетворённо произнёс старший лейтенант. – Раньше с пистолетом-то не баловался.

- Раньше и время было другое, и он был другой, - рассудительно объяснил старшина метаморфозу вора. – Помнишь, как ни спеленаем, всё белагонит, что в последний раз косит, если простим – завяжет и корешей сдаст. А выйдет – опять за старое: нутро-то гнилое. Приспичило, вот и взялся за оружие. Все они проходят свой крестный путь от фраера до мокрушника. Запросы-то растут, диалектику в кружке, небось, изучаешь – знаешь.

Казалось, они совсем забыли о Владимире.

- Ловко он тогда стебанул в подворотню. Навстречу две барухи с детскими колясочками, он – шнырь между ними, они – в испуг и съехались вместе, ни догнать гада, ни выстрелить.

- Ловко, - согласился помощник. – Тебе за его ловкость треугольник срезали, помнишь?

Старший лейтенант не ответил, переживая давний промах.

- Выходит, парень-то, - старшина опять кивнул на Владимира, - исправил ту нашу промашку.

- Следователь разберётся, - не сдавался начальник.

- Разберётся, - не возражал помощник, - только не один день пройдёт, а может, и не одна неделя – какой попадётся.

- Ну, чего ты, старый хрыч, на ночь ноешь? – разозлился старший лейтенант и на себя, и на помощника. – На пенсию тебе пора.

- Пора, - не возразил во всём поддерживающий начальника старшина. – Тебе – тоже, а то у тебя сердце инструкциями заросло. – Не дождавшись реакции занятого какими-то переписываниями старшего лейтенанта, добавил, осторожно вытащив заскорузлыми толстыми пальцами третью тонкую папиросу из смятой пачки. – Если бы каждый так: вместо того, чтобы пищать: «Милиция!», хряснул бы без блажи по бандитской морде, нам бы и работы не было, тогда бы и на пенсию можно.

- Только и мечтаешь, - недовольно фыркнул начальник.

- А что ещё остаётся?

Незлобивые милицейские пререкания в полном отсутствии присутствующего преступника прервал громкий разговор в коридоре, закончившийся призывным криком часового:

- Кузьмич! А, Кузьмич!

- Кого черти несут? – недовольно оторвался от любимых бумаг старший оперуполномоченный, вышел из-за стола, приоткрыл дверь и громко спросил:

- Ну, что там?

- К тебе лейтенант из СМЕРШа рвётся, пустить?

- Пустить, - разрешил, помедлив, дежурный и, не встречая незваного посетителя, ушёл к себе за стол, бросив мимоходом Владимиру: - Пересядь в угол у окна. И ты, - уже старшине, - отсядь от моего стола.