Пляски с волками - Александр Александрович Бушков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы Кольвейсу не рассказали и об этом?
– Конечно, ни словечка, – сказал Липиньский. – Пересказал ему только те досужие сплетни и домыслы, что кружили с давних пор. Он явно был разочарован, хотя постарался этого не показать. Почти сразу же сослался на дела, попрощался довольно сухо, и они с Эрнстом ушли, оставив полбутылки коньяка недопитым. Я его допил, – признался он чуть смущенно. – Отличный был коньяк, давно такого не видел. Выпив за упокой души Стефы, вспомнил прошлое… а потом задумался над этим неожиданным визитом. Что-то здесь было нечисто… Мы за три года насмотрелись на немцев. Немецкие офицеры никогда не ходили в штатском, а вот гестаповцы – часто. Вполне могло оказаться, что Кольвейс мне соврал насчет армии и служит как раз в гестапо. Когда к твоей персоне начинает проявлять интерес гестапо, приятного мало, пусть даже это никак не связано с партизанами и подпольем. Гестапо есть гестапо. Если Кольвейс так уж интересуется кладом, может устроить у меня обыск, заподозрив, что я ему солгал и рукопись все же у меня. Что ему стоит? И что я для него? Мусор под ногами… Несколько дней прожил в нешуточной тревоге. Хотел спрятать рукопись, но так и не придумал, как устроить надежный тайник, а сжечь рука не поднялась бы – это память о Збигневе. Но помаленьку успокоился, время шло, а Кольвейс – да и никто из немцев – не объявлялся. Так что перестал тревожиться. А через два с лишним месяца они опять пришли вечером…
– Опять-таки поподробнее, – сказал я.
– Пришли Кольвейс и Эрнст, и с ними была Оксана. То есть тогда я не знал, как ее зовут, это Кольвейс ее представил. Она была не в немецкой форме без погон, как у вас на фотографии, а в платье. Я плохо разбираюсь в женских нарядах, но платье, мне показалось, было не из дешевых…
– Вы не уточнили, когда это было.
– Примерно за неделю до того, как немцы отступили из города и появились ваши танки.
– И что они хотели на этот раз?
– Нечто совсем другое. О прошлом, о кладе, о рукописи и речь не заходила. Кольвейс сказал: скоро немцам придется временно отступить, но они еще вернутся. А пока что Эрнст и Оксана – тогда впервые ее имя прозвучало – будут жить у меня. Как мои двоюродные племянники из Постав. Квартира у меня достаточно большая, так что разместимся втроем. О продуктах они позаботятся. Документы у них надежные, и подозрений они не вызовут, оба будут считаться местными жителями, Эрнст знает язык достаточно, чтобы сойти за местного, а Оксана и есть местная. Легенды у обоих безукоризненные, сказал он и объяснил, как в данном случае следует понимать слово «легенда». Я с этим впервые столкнулся… Словом, от меня требуется одно: держать все в тайне. Речь не шла об одолжении – он говорил приказным тоном, как с подчиненным, видно было, что никаких возражений не потерпит…
– И вы согласились?
– Попробовал бы я не согласиться… – сказал Липиньский с убитым видом. – Я попытался что-то робко сказать: мол, не имею никакого опыта в таких делах и боюсь, что… Кольвейс меня прервал с холодной улыбочкой. Сказал, что я не понимаю своего положения. Раз так, он постарается кратко объяснить. Открыл папку – он на этот раз принес с собой папку – и подал мне большую фотографию. Я прочитал и языка лишился. Это был какой-то бланк с немецким орлом и типографской надписью на немецком. Я знаю немецкий, он был у нас в гимназии, но там были какие-то незнакомые слова… Кольвейс пояснил, что это «гехайме статс полицай», сокращенно «гестапо». И прищурился: вы ведь знаете, друг мой, что это за филантропическая организация? Насмехался, конечно. Как будто можно прожить в оккупации три года и не знать, что такое гестапо… Но текст был на русском, с заголовком «Обязательство». Мое обязательство!! Я, Влодзимеж Липиньский, сын Рышарда и Марии, обязывался сообщать о врагах Великой Германии и выполнять задания по поиску таковых. Там еще говорилось, что мне назначается ежемесячная плата в шестьдесят оккупационных марок и присваивается, как это… рабочий псевдоним «Асклепий». И подпись, неотличимая от моей. И дата – май сорок второго года… Кольвейс дал мне время опомниться и, не повышая голоса, даже с легкой улыбкой, продолжал: есть несколько донесений, написанных моим почерком и подписанных «Асклепий», с разными датами. Оригиналы уже далеко отсюда, в глубоком тылу, а вот копии… копии находятся у человека, который живет в Косачах и не вызовет никаких подозрений у Советов, когда они придут. Я постоянно буду у него на глазах. И если только я попытаюсь этих молодых людей выдать, быстренько передаст документы куда следует. Советская контрразведка без труда установит, что во всех донесениях речь идет о реальных людях, расстрелянных, повешенных или отправленных в концентрационные лагеря как враги Великой Германии – партизаны, подпольщики, советские разведчики. И если меня не расстреляют, дадут столь большой лагерный срок, что до конца я не доживу… Я лихорадочно пытался найти какой-то выход. Сказал: молодую девушку еще можно выдать за мою племянницу. Но как я объясню, что у меня живет крепкий молодой человек, которому давно положено быть в армии? Они расхохотались, все трое. Кольвейс сказал: беда с этими интеллигентами, не знающими жизни. «Легенда» подразумевает отточенность и скрупулезность. Крепок молодой человек только на вид, а в действительности страдает серьезным заболеванием. У него очень плохие легкие, о чем мне, как дядюшке, положено знать. Соответствующие медицинские справки у него имеются, и советские довоенные, и немецкие. Потому он не попал ни в армию, ни на работы в Германию. И добавил: я взрослый неглупый человек, должен понимать, что выхода у меня нет. Самое обычное дело – племянники поехали к дядюшке в глухие места, подальше от ужасов войны. Да, вы долго не виделись, они никогда к вам не приезжали – такие вот непочтительные родственники. А когда припекло, вспомнили о дядюшке. «Непочтительные родственники» снова засмеялись… Детали, сказал Кольвейс, они расскажут, когда появятся в скором времени у вас, это будет недолго. И закончил самым безапелляционным тоном: я не спрашиваю вашего согласия, потому что другого выхода у вас нет. Советская контрразведка, получив столь убедительные материалы, церемониться с вами не будет. Что мне оставалось?
Неплохо придумал Кольвейс, подумал я с обычным уважением к серьезному, умному и опасному противнику.
