Тайна предсказания - Филипп Ванденберг

Леберехт воспринял это замечание не слишком серьезно, однако воспользовался им как поводом найти Марту. Молодой человек испытывал отвращение к тому разброду, которым закончилось "пурпурное" празднество, хотя сам он тоже приложил к этому руку. Так что он встал из-за стола, чтобы исследовать залы палаццо.

В вестибюле он наткнулся на Лоренцо Карафу. Кардинал, явно пьяный, снял свой пурпур и, едва Леберехт вошел, начал досаждать ему комплиментами, адресованными его жене Марте. Она прекрасна, как греческая богиня, говорил Лоренцо, и счастливейшим на земле должен быть тот мужчина, которому она принадлежит. Не согласится ли он, Леберехт, уступить ему эту женщину за земли на Пинции и дворец в городе, за золото или за все, что он потребует в обмен на эту великолепную красавицу.

Воспринимать кардинала всерьез и в трезвом-то состоянии было трудно, а уж это аморальное предложение, очевидно, надо было приписать чрезмерным возлияниям. Во всяком, случае Леберехт не стал торговаться с ним, а спросил, не встречал ли Лоренцо Марту.

— Она здесь повсюду, — грезил кардинал во хмелю, — кому повстречалась синьора Марта, тот носит облик ее в своем сердце. — При этом он прижал сложенные ладони к своей покрытой пурпуром груди.

Поскольку с Лоренцо говорить было явно не о чем, Леберехт отправился на поиски один. На лестнице ему повстречался Рудольфе, говорящий по-немецки камердинер кардинала. Тот сообщил, что видел донну Марту вместе с его высокопреосвященством, а потом встретил ее в атриуме, который она пересекала быстрым шагом, словно спасаясь бегством от преследователей. Она казалась испуганной, как и большинство гостей.

Испуганной? Но что же могло так напугать Марту? Она ведь знала о пророчестве Коперника. Это и отличало ее от остальных гостей, которые отреагировали на сообщение Леберехта растерянностью и паникой.

Леберехт не на шутку встревожился. Когда, обыскав все залы палаццо, наполненные пьяными, совокупляющимися и причитающими гостями, он не нашел Марту, ему пришло в голову, что ее смятение могло быть связано с Кристофом, который в ослеплении от своего общения с цифрами и духовными особами из курии следил за матерью.

Так что и для Леберехта "пурпурное" празднество окончилось роковым образом: нигде не было никаких следов Марты. Надежда на то, что она вернулась домой одна, не оправдалась. Марта исчезла.

Уже в утренних сумерках Леберехт вернулся к палаццо кардинала, чтобы навести справки о Марте, но не получил никакой информации. На полу вповалку лежали пьяные, перепачканные блевотиной сановники. Роспильози, уткнувшись лицом в лужу вина, бормотал какой-то стишок о хвосте черта, а от Лоренцо Карафы, который в совершенно невменяемом состоянии был препровожден в свою кровать с помощью слуг, невозможно было добиться никаких сведений.

— Марта! — снова и снова всхлипывал Леберехт, пробираясь домой по холодным и пустым улицам — Марта!

Он отказался от мысли разыскать Клавия, ведь если исчезновение Марты было связано с ее сыном, то он был последним, кто помог бы ему в поисках.

Погруженный в раздумья, Леберехт брел в направлении Пантеона. Молодой человек упрекал себя, что был опрометчив и выпустил из поля зрения любимую женщину, хотя уже давно мучился подозрением, что его преследуют и он находится под постоянным наблюдением.

Конечно, инквизиция заставляла людей исчезать без следа, иные потом всплывали в бурых водах Тибра, без головы. Ходили слухи о тайных подземельях между замком Ангела и Ватиканом, где томились сотни людей; но ни один из тех, кто об этом рассказывал, никогда не переступал порога этих темниц.

То, что Марта могла стать жертвой инквизиции, что ее могли похитить палачи священного трибунала, казалось Леберехту маловероятным. Разве не боялись доминиканцы того, что в этом случае он обнародует книгу Коперника? Или он и так уже слишком много разгласил на "пурпурном" пиршестве у кардинала?

Глава XI

Страх и ослепление

Известие о конце света разлетелось по городу подобно адскому пламени, и прежде чем бледное зимнее солнце на следующий день достигло своего зенита, на площадях Рима можно было услышать перешептывания, отзвуки и отголоски, распространявшиеся из уст в уста, как заразная болезнь. Совершенно незнакомые люди, а среди них и особы духовного звания, встречаясь, крестились левой рукой — знак дьявола и явное надругательство над благочестивыми церемониями, которым больше не придавалось никакого значения.

Леберехт отложил свою работу, чтобы прочесать город в поисках Марты, но все его усилия по-прежнему были напрасны. К полудню, когда кардинал Карафа вновь стал доступен, Леберехт напал на новый след. Правда, Лоренцо не сообщил ему никаких сведений, но один паж якобы видел, как Марта поспешно покидала палаццо под покровом темноты, около третьего часа, а за ней шел мужчина, которого он не узнал, поскольку лицо его из-за холода было скрыто шарфом. Паж не придал никакого значения этому событию и потому не мог вспомнить, в каком направлении удалилась красавица и действительно ли неопознанный им мужчина преследовал ее.

Тем временем слухи о конце света достигли Ватикана. На лесах собора Святого Петра трепетали записки с крамольным содержанием: "Папа — олух, он приказал поставить себе памятник навечно, хотя тот рухнет прежде, чем будет окончен". Резчики по камню, самые сильные, но и самые грубые среди строителей собора, отказывались продолжать работу, поскольку, как они говорили, их труд все равно пойдет коту под хвост. Две дюжины каменотесов, облачившись в пестрые костюмы комедиантов и надев маски с длинными толстыми носами, напоминавшими мужской член, сели на ослов и мулов и поехали через площадь Петра к воротам дворца, издевательски крича: "Pius, Pius, finis, finis!"[100]

Раздраженный Pontifex maximus, наблюдая за этим зрелищем из своих окон, от беспомощности велел одновременно бить во все колокола города. К несчастью, это распоряжение стало роковым, потому что римляне восприняли перезвон сотен колоколов как подтверждение слухов и даже те, кто до сих пор не слышал о предсказании, узнали о грозящем событии.

К сетованиям, раздававшимся преимущественно в богатых кварталах, на Пинции и Яникуле, примешивались голоса бродячих артистов, которых в этом городе было множество. Они заполонили улицы, привлекая обывателей задорными песнями, танцами и пьесами. У фонтана на Пьяцца Навона неаполитанские хозяева балаганов, бежавшие от испанской инквизиции, представляли бесстыдные живые картины, которые никогда прежде не отваживались показывать, потому что те были направлены против нравственности и учения Церкви. Но теперь, подбадриваемые зрителями, они дали волю беспутству, приняв неподвижные позы и представив "Тайную вечерю", как она была написана Леонардо. Поскольку "апостолы" были как две капли воды похожи на своих прототипов, все взоры привлекала к себе неодетая девушка, исполнявшая роль Господа Иисуса. С быстротой молнии фигляры на глазах у публики перегруппировались и создали новую картину, бесстыдством не уступавшую первой. При этом стол, за которым была представлена "Тайная вечеря", служил помостом. На нем, привязанные к позорному столбу, стояли мужчина и красивая женщина, оба — в женской одежде. Платье мужчины было высоко подобрано, обнажая самый символ мужественности, а платье утонченной дамы позволяло видеть все, что демонстрирует похотливая женщина. Сцена напоминала о случае времен Папы Александра VI, когда куртизанка Корсетта связалась с одним церковником, который ходил в женском платье и носил имя Черная Барбара. Когда обман открылся, оба были в подобном виде выставлены у позорного столба.

В нескольких шагах от них неистово отплясывала молодежь. Эти танцы были более дикими, чем во времена Сакко ди Рома или любой другой войны: танцоры, нисколько не стесняясь, терлись своими похотливыми телами друг о друга, совершая движения, какие делают мужчина и женщина в целях продолжения рода. В отличие от медленных танцев и танцев с прыжками, радовавших народ в течение столетий, танцующие стояли не рядом друг с другом, но лицом к лицу, так что одна уже эта поза порождала греховные мысли.

Честные граждане, чей внешний вид изобличал наличие у них денег или благосостояние, среди бела дня подвергались нападениям разбойников, которые избивали, связывали их, отнимали одежду и деньги, а потом, подвесив на деревьях или воротах, разжигали под жертвами огонь и потешались, глядя на их извивающиеся тела.

На богатых улицах, таких, как Виа Джулия, срывали крыши с домов, вышибали окна и двери, а владельцев, если те оказывали сопротивление, убивали. Власти, смотрители и солдаты не только бездействовали, но даже принимали участие в этих набегах. Пуще всего доставалось от черни доминиканцам, которые состояли на службе у инквизиции. Их монастыри штурмовали, а монахов до изнеможения гоняли по городу; иным перерезали глотку. Те, что были известны инквизиторскими приговорами, были задушены красными чулками и брошены на улицах и площадях.