Дочь Господня - Устименко Татьяна Ивановна

По-видимому, текущая в моих жилах кровь древних катаров все-таки несла в себе какое-то роковое проклятие. Нам с сестрой досталась схожая судьба. Она боролась за установление на земле царства Тьмы, я же – за торжество силы Света. Она искала своего будущего спутника и соратника – и мне следовало совершить то же самое. Так кто же он такой, этот загадочный эрайя, осененный серебряным крестом? В мой озабоченный многочисленными проблемами мозг не приходила ни одна хоть мало-мальски правдоподобная версия. И почему-то, совершенно против собственного желания, я вновь вспомнила щедрого незнакомца, бескорыстно даровавшего мне свою теплую одежду. Где он сейчас находится, что делает, вспоминает ли обо мне? Еще ни один мужчина не занимал так много места в моем сердце и помыслах, даже на краю грядущего вселенского катаклизма обволакивая трепещущую душу сладкой завесой истомы и желания. Неужели меня настигла внезапная любовь? Роковая, фатальная, единственная – возникшая с первого взгляда, слова и прикосновения? Возможно ли подобное чудо? Но, так или иначе, мне хотелось думать только о нем – моем ночном рыцаре, говорить о нем, и даже молчать – о нем! Рой восторженных мыслей, порхавших, будто влекомый к губительному светильнику мотылек, упорно не давал сосредоточиться на чем-то важном, желая лишь отрешенного погружения в сладостную пучину грез и ярких мечтаний, в центре которых подобно отблескам солнца, вспыхивали мимолетные образы его смеющихся губ, прищуренных глаз, пушистых ресниц. Эти образы мгновенно затмили все с детства привычные для меня святыни, даже лик Бога. Здравый рассудок обоснованно доказывал необходимость немедленно забыть столь неподходящее для сложившейся ситуации чувство. Но глупое сердце упорно цеплялось за свои приятные заблуждения, желая любить и быть любимой. Суждено ли этому таинственному незнакомцу стать моим романтическим героем, моим идеалом, моей судьбой и счастьем? Ответа на столь сложный вопрос пока не существовало.

Прошу – о, дай мне фору, время!Пусть обретет душа покой,Любви несчастной скинет бремя,В грехах раскается с лихвой,Смиренно вновь кладет поклоны,Сроднится с тяжестью креста,И, глядя на оклад иконы,Тебя не видит. Лишь Христа.Да заживет на сердце рана,А чувства вмиг дадут отбой,Герой случайного романа,А может, вовсе не герой…А может, тоже – просто грешник,Что сбился с верного пути,Нас свел какой-то дух-насмешник,Он мимо нам не дал пройтиИ вот живу в сетях обмана,Сама себе твердя порой —Зря в строчках каждого романаИщу тебя я, мой герой.

Оконные стекла неожиданно мелодично звякнули и мелко завибрировали в такт глухим тяжелым ударам, плывущим над городом. Это торжественно заговорил главный набатный колокол на базилике Святого Марка. Три праздничных удара болезненно впивались в уши, отделяя мир от войны, жизнь от смерти, а вампиров от людей. Большой карнавал начался!

«Храни нас всех Иисус! – печально попросила я, собирая оружие, закрывая двери гостиничного номера и медленно спускаясь по лестнице. – Стригои вышли на охоту, их заветный час пробил. Защити же нас, Господи! Неужели наши грехи так велики, и мы заслужили подобную страшную участь?»

Люди в любой ситуации остаются всего лишь людьми. Не могучими героями, не титанами и богами, а приземленными – вечно скучающими и голодными существами, алчущими хлеба и зрелищ. Наивными восторженными детьми с трепетом ожидающими наступления очередного редкого праздника. Впрочем, праздники именно тем и хороши – что случаются редко. А горячечное предвкушение сказочного действа зачастую намного приятнее и волнительнее самих торжественных мероприятий. Мы не перестаем бесконечно обманываться в ожидании чудес, но все равно продолжаем верить и надеяться. И это – главная способность живучего человеческого организма, позволяющая ему преодолевать хандру и уныние. Умение верить в чудеса!

Но вот уж что-что, а карнавал в Венеции всегда становился чем-то волшебно феерическим и неповторимым, совершенно не похожим на предыдущие празднества. А нынешние экстремальные обстоятельства ничуть не испортили долгожданного праздника, наоборот, придали ему некое непривычное, совершенно инфернальное очарование. Внезапно вернувшаяся зима каким-то невообразимым образом сумела законсервировать хрупкое очарование ранней весны, запечатлев ее во льду и инее, сиявших ярче самых редкостных бриллиантов. Быстротечные морозы цепко схватили первые распускающиеся листья и траву, превратив их в ажурные произведения искусства – филигранные, как лучшее муранское стекло, и замысловатые, как золотой кубок работы Бонвенуто Челлини. Бесспорно прекрасные, но – навсегда утратившие непрочное дыхание жизни, мертвые и искусственные. Атрибуты, вполне достойные нового мира – мира стригоев!

На куполе Дворца дожей лежали рыхлые снежные хлопья. Бронзовая статуя льва – символа Венеции поджала хвост и заметно съежилась, как бы уменьшась в размерах в предчувствии скорого прихода другого, куда более свирепого и кровожадного хищника. Бесследно исчезли вездесущие и наглые, безалаберно прикормленные туристами голуби. Крыша часовой башни Торе-дель-Оролого обледенела, даже на значительном расстоянии отливая пронзительно-хрустальным, слепящим глаза блеском. Впору на коньках кататься. И все-таки Венеция оставалась бесподобно хороша даже такой: слабой, побежденной, почти сдавшейся на милость черной зимы, застывшей в объятиях студеной Тьмы. И достанет ли у меня сил и смелости, чтобы спасти, обогреть ее и вдохнуть свежее пламя жизни в этот впавший в летаргический сон город? Я мало верила в благоприятный исход затеянной нами авантюры, но храбро подпитывала свою решимость словами молитвы и мечтами о любви, продолжая надеяться на лучшее. Я тоже была наивна.

Я выдохнула клубы влажного пара и натянула черные кожаные перчатки, предусмотрительно расправляя мельчайшие складочки. Температура наружного воздуха прочно застряла на минусовых отметках, поэтому перчатки оказались совсем не лишними. Теперь мои руки не замерзнут, и это очень важно, ибо чутье подсказывало мне, что без драк сегодня не обойдется, а выходить против классических рапир и шпаг желательно не с голыми ладонями, а имея соответствующую защиту – еще лучше, усиленную специальными щитками. Но сейчас выбирать не приходится – чем богаты, тем и рады. Остается надеяться на себя да спешно припоминать уроки сенсея Кацуо.

По поводу подходящего карнавального наряда я тоже особо не заморачивалась. Оделась во все черное, не стала прятать кэны, и как финальный штрих, нарисовала на щеках два японских иероглифа, обозначающих смерть и ужас. Получилось очень даже впечатляюще – вылитый ниндзя. Точно так же поступила и Оливия, от чьей внушительной фигуры так и веяло нескрываемой угрозой. Полагаю, встретившимся с ней стригоям сегодня крупно не поздоровится! Ариэлла нарядилась в норковую шубку шоколадного оттенка, напустив на себя вид томной, рафинированной леди. Под мехами скрывался остро отточенный кинжал. Но Натаниэль затмевал всех. Он просто снял охранную молитву, являя веселящемуся городу белоснежную ширь гордо распахнутых крыльев. Да и кто там разберет – настоящие они или нет, но прохожие восторженно охали и ахали, проча ангелу первый приз на конкурсе костюмов. Натаниэль издевательски посмеивался.

Между тем вечерняя тьма, окутывающая улицы, сделалась совершенно непроницаемой. Снегопад возобновился с удвоенной силой, с каждой минутой становясь все яростнее и гуще. Праздничная иллюминация, хоть и яркая и обильная, оказалась совершенно не способна справиться с подкравшейся темнотой. Электрический свет отступал перед властью угольно-черной ночи. Но это лишь придавало еще большую пикантность порочным карнавальным развлечениям. Снег превратился в плотную молочно-белую ширму, не дозволяющую видеть что-то дальше вытянутой руки и надежно скрывающую творящиеся на улицах безобразия. Повсюду гремела музыка и раздавались раскаты пьяного смеха.