Какого года любовь - Уильямс Холли

Разговоры о детях Вай всегда отклоняла: давай выстроим приоритеты, ладно? Давай сначала я изберусь и страну приведу в порядок. С тех пор как они решили остаться вместе и сделать все, чтобы союз их сработал, Вай стояла на том, что создание семьи придется отложить на потом. Скорее всего. Потому что сейчас критический момент не только в ее карьере, но в жизни всего чертова Соединенного Королевства, и все силы ее души уходят на то, чтобы избраться от лейбористов. Время подумать о детях наступит потом. Когда‐нибудь. Когда она переступит порог парламента.

А то и гораздо позже. Потому что, если ее все‐таки изберут, времени на детей у нее не будет еще годы и годы. Она видела, как сказались заботы, вызванные рождением малышки Сьюзи, а следом еще и близнецов, на карьере сестры Элберта, Роуз. Если прежде та плыла, не прилагая особых усилий, по самой что ни на есть идеальной жизни, то теперь Роуз страдала от стресса и кипящего в ней негодования. Образ жизни Бенджамина, ее мужа, остался почти что таким, как прежде, тогда как ей с великой неохотой пришлось передать свои “Красные цветы” в повседневное управление другой женщине, незамужней и значительно моложе ее, после того как, сорвавшись, она признала, что справиться со всем сразу не в силах.

Говорить об этом с Вай Роуз не захотела, глаза налились слезами, и она сидела, слова не вытянешь, как будто стыдилась того, что разорваться не может. Или же, выпив несколько бокалов вина, что случалось теперь частенько, язвительно критиковала мужа за то, что он часами засиживается на работе, оставляя ее на хозяйстве с тремя детьми.

– Так вы что, повидаетесь с ними перед Рождеством? – осведомился Гарольд за ужином (веганский ореховый рулет для Элберта, в то время как Вай и Гарольд ели говядину).

– Да, конечно, – лаконично ответил отцу Элберт.

– Мы собираемся к Роуз и Бенджамину за день до сочельника, вручим детишкам подарки. А потом сходим поужинать с Амелией, – добавила Вай.

– В “Le Caprice”, не меньше, – вскинул бровь Элберт. Вай пнула его под столом.

Гарольд хмыкнул, давая понять, что и он не больше, чем сын, любитель ходить по ресторанам, в которых завсегдатаи знаменитости.

– А на Рождество, я полагаю, отправитесь в… – Вай с улыбкой смотрела на то, как он силится вспомнить название ее городка. – К вашим родителям, да, Вай? Как обычно?

– Да. Элберту снова придется вытерпеть, что мои племянники растолкают его в пять утра!

– Ну, Рождество – это самое время потакать детям.

– А вы, Гарольд, надо думать, с нетерпением ждете приезда Сьюзи и близнецов?

Тот, опять хмыкнув, пробормотал что‐то насчет того, что дети шумят ужасно, пряча за этим вполне очевидные гордость и удовольствие.

В тот год, когда они вместе праздновали Рождество в Фарли-холле, Вай с умилением наблюдала за тем, как Гарольд тает снеговиком под солнышком своей внучки. Посмеиваясь, он потакал всем прихотям Сьюзи и, как отметил Элберт, за эти пять дней наобнимался с внучкой больше, чем со своими собственными детьми, с ним и Роуз, за всю их прошедшую жизнь.

Они не виделись с Гарольдом уже довольно давно, за это время была утверждена кандидатура Вай, но за ужином он ни словом не помянул ни политику вообще, ни текущую предвыборную кампанию. Вай, меж тем, с комком в горле разговора на эту тему ждала.

Но потом они переместились в гостиную, где в камине полыхал огонь, и Вай стало там так уютно, что потянуло в сон, и головная боль после вчерашнего унялась наконец благодаря сочному мясу, пудингу и красному вину. Даже угнетающее обычно величие обшитой панелями комнаты несколько притупилось в сиянии очага, увитого хвойной зеленью.

– Должен признать, я тобой восхищаюсь, – сказал Гарольд ни с того ни с сего, прихлебывая коньяк и глядя в огонь, так что Вай не была до конца уверена, к ней он обращается или к Элберту. Или, верней, не была бы, если б не тот факт, что Элберт в жизни не совершал ничего такого, за что Гарольд его хотя бы слегка похвалил, не говоря уж о восхищении.

– Да ну? – насмешливо отозвался Элберт.

– Идешь в политику. Выступаешь за этого Тони Блэра.

– Да не может быть, чтобы ты это одобрил, отец. Ты же знаешь, он – лейборист.

– Так, значит, вы фанат Блэра, Гарольд? – Попытавшись остеречь Элберта взглядом, вступила в разговор Вай. Пригубила свой коньяк и приготовилась выслушать обычную речугу о том, что только консерваторы знают, как управлять экономикой.

Но Гарольд ушел от шаблона.

– Скажи‐ка, что заставило тебя свернуть с накатанного пути и засучить рукава вместо отчетов о том, как засучивают их другие?

– Правду сказать, я разочаровалась в том, что делала. Мне всегда хотелось… на практике что‐то изменить. Сделать. Внести лепту, если угодно.

– Мм, – одобрительно промычал Гарольд. – Значит, призвание.

– Что‐то вроде того! И, знаете, думаю, сейчас самое время. Мне кажется, страна тоже разочарована. Готова к переменам. И что бы вы ни думали об этом человеке, – Вай похлопала по ноге Элберта, которая лежала у нее на коленях, в то время как сам он вытянулся во всю длину на красном диване, – мне кажется, он сумеет добиться того, чтобы нас избрали.

– Кто знает, может, ты и права.

– “Избирабельность любой ценой!” – вызывающе, насмешливым тоном выкрикнул Элберт. Да он пьян, поняла Вай, вглядевшись, как он садится, чтобы плеснуть еще вина в свой исхватанный пальцами бокал.

Нечасто теперь Элберт выдавал подобные фразы. Во всяком случае, перед ней, хотя в кругу приятелей выдавал наверняка. Коммуняка Том, тот уж точно любил поиздеваться над новыми лейбористами.

Однако в присутствии отца искушение оказалось просто неодолимо. Особенно когда пыл подпитан содержимым родительского винного погреба.

– Так и есть, Элберт, – произнес Гарольд так, словно обращался к ребенку. – Какой смысл иметь принципы, если у тебя не будет возможности претворить их в жизнь.

Вай поморщилась про себя: странно слышать собственный аргумент из уст такого человека, как Гарольд.

– Да нет, это довод известный, – сказал Элберт. – Но я‐то считаю, что социализм без социализма – это, некоторым образом, бессмыслица. Создавая партию для рабочих, которая на деле вовсе не для рабочих, вы рискуете одержать пиррову победу.

– Ах да, и каково это – вкалывать, продавая букинистические издания сталинистам?

– К черту! – Окатив отца полным презрения взглядом, Элберт вскочил на ноги и, не вполне твердо ступая, рванул из комнаты.

Вай в смущении глянула на свои колени. Она знала, что должна пойти за ним. Но ей не хотелось.

Она очень ценила то, что с тех пор, как они решили остаться вместе, Элберт прилагал все старания, чтобы соответствовать великому, исполненному любви обязательству, которое они на себя приняли: поддерживать другого в его стремлениях. Они стали заботливей, внимательней, великодушней. Именно в этом, считала она, и состоит взросление: ты научаешься не просто идти на компромисс, но предвидеть, что может огорчить твоего партнера, и не совершать этого.

Но – и как это несправедливо с ее стороны! – Вай находила неуклюжие извинения Элберта после случайных его промахов едва ли не более огорчительными, чем те бурные сражения, когда каждый стоял на своем, или игра в молчанку.

– Прости, Вайолет. – Гарольд вздохнул, признавая, что находит сына невыносимым, а не извиняясь за то, что вышло. “Они и впрямь стоят друг друга”, – подумала Вай.

– Он… обычно он на моей стороне.

– М-мм… Рад это слышать.

Наступила пауза. Лишь огонь в камине трещал, да возился Гектор, укладываясь поудобнее в ногах Гарольда. Вай подумала, что ей, наверное, пора бы уже встать.

– Нет, ты действительно молодец. Это нелегкий выбор, непростая стезя – и, уверен, не стоит рассказывать тебе о том, как дался мне собственный горький опыт, – но, несмотря ни на что, я верю, что это благородное дело. Ты служишь своей стране. Выполняешь свой долг.

Она кивнула.

– Да. Именно так. Я в самом деле так думаю. Возможно, вы несколько иначе представляете себе прогресс, но мы участвуем в этой игре потому, что считаем: жизнь этой страны и ее народа можно улучшить.