Красные бокалы. Булат Окуджава и другие - Бенедикт Сарнов

Я попытался от участия в этом заранее объявленном завтрашнем скандале как-то отвертеться, уверяя ее, что к публикации «клеветона» никакого отношения не имел. Но она на это возразила, что я как член редколлегии несу личную, персональную ответственность за каждое появившееся на страницах этого журнала слово.

Я сопротивлялся как только мог, но устоять перед ее бешеным напором мне, конечно, не удалось, и наутро я как миленький поплелся в редакцию, чтобы получить причитавшуюся мне долю тумаков, синяков и шишек.

Когда я пришел, Марья была уже там и обещанный с вечера скандал был в полном разгаре.

Ситуация при этом складывалась довольно глупая.

Ну хорошо, допустим, Марья добилась бы своего и журнал предоставил бы ей страничку-другую для опровержения всей этой клеветы. Что именно стала бы она в этом случае опровергать? Стала бы уверять, что она никогда не пересчитывала написанные Андреем за день страницы? И не запирала от него на замок двери своей спальни? Или что он не был пьяницей, похабником и импотентом?

Смешно!

Настоящим поводом для возмущения, негодования и обвинений в клевете тут мог стать только один пункт воронелевских измышлений: возвращение к старым, давно уже опровергнутым свидетельствам Сергея Хмельницкого о сотрудничестве Андрея Синявского с КГБ.

Но вся штука в том, что в тексте опубликованного в «Вопросах литературы» отрывка из воспоминаний Нины Воронель никаких попыток вернуться к этим старым обвинениям и реанимировать их – а тем более к ним присоединиться – не было.

Глухое и не слишком внятное упоминание о той давней истории было лишь в «Списке персонажей», которым «Воронелиха» зачем-то сопроводила свой текст.

«Персонажей» этих было пятнадцать. И имя каждого из них сопровождалось подробным перечнем всех его литературных или научных заслуг. Открывала этот список сама Неля, о которой было сказано так:

Нина ВОРОНЕЛЬ – поэт, переводчик, драматург, сценарист, прозаик, публицист. Административный директор фонда «Москва – Иерусалим», издающего журнал «22». Автор пьес «Прах и пепел», «Кассир вечности», «Шестью восемь – сорок восемь» и «Майн либер Кац», романов «Ведьма и парашютист», «Полет бабочки» и «Дорога на Сириус», составляющих трилогию «Гибель падшего ангела», сборника стихов «Папоротник», сборника стихов и избранных переводов «Ворон-Воронель» и сборника переводов поэзии А.А. Милна «Дела королевские».

(Нина Воронель. Юлик и Андрей // Вопросы литературы. 2002. № 5)

За ней следовал ее муж – Саша (Шурик). О его титулах и заслугах говорилось уже скромнее:

Александр ВОРОНЕЛЬ – профессор физики Тель-Авивского университета, главный редактор журнала «22». Автор книг: «Трепет забот иудейских», «По ту сторону успеха», «И остался Иаков один», «В плену свободы» и множества журнальных и газетных публикаций.

(Нина Воронель. Юлик и Андрей // Вопросы литературы. 2002. Сентябрь – Октябрь)

За ним следовали те, чьи имена – по логике вещей – должны были бы в этом списке идти первыми:

Андрей СИНЯВСКИЙ – писатель, литературный критик и литературовед. Напечатав свои произведения за границей во времена, когда это рассматривалось как идеологическое преступление, стал всемирно известен под псевдонимом Абрам Терц. Был приговорен к семи годам лагерей в 1966 году. С 1973-го жил и умер в Париже.

Майя (Марья) СИНЯВСКАЯ – его жена, художник-ювелир и искусствовед, редактор и издатель парижского журнала «Синтаксис», названного в память одноименного московского самиздатского журнала, запрещенного властями.

Юлий ДАНИЭЛЬ – писатель, печатавшийся за границей вместе с Синявским под псевдонимом Николай Аржак. Также переводчик поэзии. На процессе Синявского – Даниэля был приговорен к пяти годам лагерей. Умер в Москве.

(Там же)

Ну а далее, уже в произвольном порядке, так сказать, без чинов, перечислялись имена остальных персонажей ее повествования, среди которых были и весьма в ту пору известные: Лариса Богораз, Борис Вахтин, Игорь Голомшток, Петр Якир, Александр Гинзбург, Юрий Галансков…

Среди этих героев и мучеников громких тогдашних политических процессов затесался и мало кому известный Сергей Хмельницкий. О нем там было сказано так:

Сергей ХМЕЛЬНИЦКИЙ – сверстник и многолетний друг А. Синявского. Архитектор, археолог, поэт, автор многотомной монографии об архитектуре ислама. Автор нашумевших свидетельских показаний о связи А. Синявского с КГБ, опубликованных в 48-м номере журнала «22» и перепечатанных в «Континенте».

(Там же)

В тексте Нелиного отрывка имя Сергея Хмельницкого упоминалось лишь однажды – вскользь, несколькими строчками:

В те времена кроме Синявских постоянным гостем дома Даниэлей был их ближайший друг Серёжа Хмельницкий, о котором я здесь писать не буду, – человек он особый, достойный отдельной главы в моих воспоминаниях, но можно прочесть о нем у Синявского в романе «Спокойной ночи». Эти трое – Юлик, Андрей и Серёжа – были дружны задолго до того, как мы высадили в их мирок свой десант.

(Там же)

Строго говоря, стало быть, он даже и не был персонажем этой главы ее воспоминаний. Так что имя его в том «Списке персонажей» она вполне могла и не упоминать. Но она, может быть, для того и затеяла всю эту игру с этим никому не нужным «Списком персонажей», чтобы у нее был повод напомнить «городу и миру» о тех давних обвинениях, коварно делая вид, что сама она к ним не присоединяется, а упоминает о них исключительно ради научной объективности.

Я уговаривал Марью сделать вид, что она этого ее коварства даже и не заметила. Зачем раздувать бледную искру в пламя, то есть делать именно то, на что Неля (наверняка) как раз и рассчитывала?

Но никаких моих (и не только моих) разумных доводов Марья не хотела и слышать. Упрямо, скандально, яростно требовала сатисфакции. «Как вы могли, – орала она, – напечатать эту самозванку!»

Тут я не удержался и сказал:

– Ты ведь печатаешь в своем «Синтаксисе» этого негодяя Лимонова. Зачем, спрашивается, тебе это понадобилось?

От ответа на этот вопрос она сперва уклонялась. Но я не отставал, вцепился в нее как клещ, и в конце концов она на него ответила.

– Знаешь ли ты, – спросила она, – какая разница между хуем и жизнью?

Озадаченный и даже слегка растерявшийся от такой постановки вопроса, я ответил, что нет, не знаю.

И тогда она объяснила:

– Жизнь жестче.

Какие суровые жизненные обстоятельства вынудили ее печатать Лимонова, я так и не понял. Но требовать дополнительных разъяснений не стал.