ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста Часть I и II - ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ

1 августа по настоянию Сен-Жюста Барер включил в свой доклад об общем положении дел (очень плохих) решение о применении к Вандее тактики «выжженной земли»: организованные в «особые колонны» (позже названные «адскими»), республиканские батальоны должны были начать систематическое прочесывание восставших крестьянских департаментов. При этом леса, где прячутся мятежники, должны были выжигаться, их селения, посевы, скот, наконец, все мужское население (исключая женщин, детей и стариков) уничтожаться. Вандея должна была быть стерта с лица земли…

Сен-Жюст мог быть доволен: меры, примененные к Вандее, оказались весьма действенными: к осени разбитая у Шоле, Гранвиля, Мансо и Савенэ «великая католическая армия» (Кателино погиб в первом же бою) была отброшена в свои выжигаемые дотла леса. Серьезной угрозы Вандеи больше не существовало [103].

Следующие меры Антуан предпринял против наиболее угрожаемого, как ему казалось, северного фронта, где Северной и Арденской армиям противостояли почти вдвое больше по численности войска интервентов. Здесь со 118 тысячами австрийцев, гессенцев и ганноверцев наступал герцог Кобургский, уже захвативший Валансьон – главный французский форпост на севере. По требованию Сен-Жюста значительные силы Рейнской и Мозельской армий – более 20 тысяч человек – были переброшены с Восточного фронта на Северный. Наступление Кобурга было приостановлено.

Вслед за арестом Кюстина Сен-Жюст также настоял на аресте ряда других преступно бездеятельных генералов, в том числе пришедшего на смену Кюстину Ушара и бывшего виконта де Богарнэ [104]. Позже их тоже ждала гильотина.

Сен-Жюст, всего еще десять месяцев назад бывший незначительным офицером Национальной гвардии в глухой провинции, вдруг почувствовал себя почти военачальником – от его решений во многом зависела судьба целой страны, по его приказу против врага выдвигались огромные армии. Впрочем, теперь его уже в какой-то мере осуществленные юношеские мечты о военном руководстве почему-то мало привлекали Сен-Жюста: армии со всеми их пушками были бессильны против гражданского Конвента, запуганные призраком гильотины генералы казались простыми исполнителями воли депутатов народа, а судьба страны решалась все-таки не в войсках (терпящие поражения войска – это совсем не то, что победоносные войска с популярными от побед генералами!), а в Париже.

Руководить по-военному (то есть диктаторскими методами революционного времени) надо было не только армиями, но и всей страной… Детальное руководство военными операциями делало невозможным участие в общей политике, на которую не оставалось бы времени. Осознав это, Сен-Жюст не особенно огорчился, когда 14 августа Конвент принял решение об «укреплении» Комитета общественного спасения «военными специалистами» (умеренные явно игнорировали деятельность Сен-Жюста в этом направлении), – в Комитет вошли два военных инженера: капитан Лазар Карно, который заявил, что примет на себя «общее руководство» военной секцией, и капитан Приер из Кот-д’Ор, его друг, взявший на себя заботу о снабжении и вооружении армии.

К сожалению, оба бывших капитана королевской армии были умеренными, особенно Карно, который к тому же еще и лично неприязненно относился к Робеспьеру еще со времен Арраса, где они оба были активными членами общества «Розати», и с их появлением дантонисты в Комитете получили изрядное преимущество.

На улицах Парижа наоборот торжествовали крайние революционеры. Столица бурлила. Голод усиливался, и санкюлоты, возглавляемые «бешеными» (так стали называть самых неумеренных вожаков четвертого сословия – Ру, Леклерка, Варле, Лакомб), требовали от Конвента крайних мер против спекулянтов и подозрительных, таксации твердых цен на основные продукты питания, урегулирования подвоза продовольствия в Париж.

По столице распространялись листки с «Манифестом плебеев» революционного кюре Жака Ру со словами, с которыми он 25 июня обратился к Конвенту:

– Представители нации! В этом священном месте вы много раз обещали нам нанести удар по пиявкам, сосущим народную кровь. Мы заявляем вам, что вы не все сделали для счастья народа. Свобода – лишь пустой призрак, когда один класс людей может безнаказанно морить голодом другой. Равенство – пустой призрак, когда богатый благодаря монополиям пользуется правом жизни и смерти над себе подобными. Республика – пустой призрак, когда контрреволюция действует изо дня в день, устанавливая такие цены на продукты, платить которые три четверти граждан могут, только обливаясь слезами. В течение четырех лет одни только богатые воспользовались выгодами революции…

Взбешенный упреками этого нового «голоса нищеты» («старый голос» – Марат еще успел перед смертью осудить Жака Ру, пытавшегося превзойти самого Друга народа!), Конвент объявил «красного кюре» «агентом Питта и сообщником вандейских фанатиков». Еще бы! Ведь за два месяца власти монтаньяров им казалось, что они сделали то, что фельяны и жирондисты не сделали за все время революции (как раз за те самые «четыре года», упомянутые «красным кюре»): окончательно отменили все феодальные повинности, передали общинные земли крестьянам, разделили на мелкие участки и пустили в продажу по льготным ценам и с рассрочкой земли эмигрантов, наконец, приняли первую республиканскую конституцию. И вот, оказывается, они ничего не сделали для санкюлотов (кстати, не такой уж и большой части французского народа!). Но ведь наложить какие-либо запреты на свободу торговли означало привести Францию к финансовому краху и восстановить против себя большинство населения, состоявшего в основном из крестьянства!

Возмущенный Робеспьер повел поистине бешеное наступление на «бешеных»: Ру и Леклерк были исключены из клуба Кордельеров, чуть позже «красный кюре» был арестован; «Общество революционных республиканок», возглавляемое Лакомб, также подверглось преследованиям, а вскоре и вовсе было закрыто.

Сен-Жюст с некоторым недоумением следил за Максимилианом: проблема с удовлетворением нужд бедняков не решалась, а загонялась в подполье. Точно так же ранее вели себя жирондисты. Он вспоминал свою стычку с петиционерами 12 февраля – за истекшие полгода не изменилось ровным счетом ничего. Хотя нет – из Конвента монтаньярами при помощи парижских санкюлотов были изгнаны жирондисты. Теперь, похоже, на очереди были сами монтаньяры. Место разгромленных вождей «бешеных» заменило куда более опасное руководство Коммуны во главе с ее прокурором Шометтом и его заместителем журналистом Эбером.

Удивительно, но эти сверхреволюционеры, так же как одновременно с ними – и умеренные, в одном требовании были единодушны – несмотря на угрозу разгрома Республики, они требовали новых выборов согласно только что принятой республиканской Конституции. За этим угадывался личный интерес – отстранить от власти (неважно какой ценой!) нынешнее правительство; политические требования вождей и левых и правых в этом свете казались Сен-Жюсту лишь прикрытием.

Но так не думали сами санкюлоты, которым не было дела до личных интересов своих вождей. 5 сентября, на следующий день после того, как стало известно о предательском занятии английским флотом Тулона, огромная толпа парижских бедняков ворвалась в Конвент.

Все это напоминало дни 31 мая – 2 июня… Прокурор Коммуны Шометт от имени всех секций Парижа слово в слово повторил в обширной петиции требования «бешеных»: максимум, таксация, революционная армия санкюлотов «для сбора продовольствия», террор против врагов Республики… и врагов бедняков!

На этот раз требования санкюлотов получили свою поддержку и в Конвенте: за них яростно выступили два депутата из самых «крайних»: высокий с громовым голосом бывший актер и неудачливый драматург Колло д’Эрбуа и его друг, худой черноволосый Билло-Варрен, бывший адвокат, одно время работавший у Дантона (оба были хорошо известны Сен-Жюсту по конституционной комиссии Якобинского клуба). Дантон тоже был здесь: к удивлению депутатов, вождь умеренной буржуазии, нажившейся как раз на спекуляции во время революции, в самой резкой форме призвал к удовлетворению всех требований санкюлотов против буржуазии же и спекулянтов, рассчитывая, по-видимому, самому возглавить начавшееся движение.

«Им двоим в Комитете общественного спасения не ужиться», – мрачно подумал Сен-Жюст и обратил внимание на Максимилиана: расстроенный Робеспьер, в этот день председательствовавший в Собрании, на середине прений внезапно встал, передал свое место Тюрио и поспешно вышел из зала.

После заседания, на котором Конвент единодушно выразил желание «поставить террор в порядок дня», Сен-Жюст отправился к Максимилиану.

Робеспьер был так мрачен, что даже не ответил на его приветствие.