Нежелательные элементы - Кристиан Барнард

— Вы уверены, мистер Уильямс? Никакого роста?

На лице Уильямса застыло выражение вечной обиды. Теперь эта обида стала еще более горькой, и он поглядел на Филиппа из-под полуопущенных век.

— Да, уверен, — протянул он, отойдя от стены и выпрямившись. — Да, уверен, — повторил он и после короткой паузы вызывающе добавил: — Профессор.

Филипп раздраженно отвернулся. Девушки приникли к микроскопам.

— Сколько времени они там? Шесть суток?

Уильямс кивнул.

— Инфицирование культур исключено?

— В своей методике я уверен.

— Хорошо. Тогда возьмем новые пробы. Дайте мне номера картотеки, я хочу посмотреть, о каких пациентах идет речь.

Он прошел через лабораторию, девушки еще ниже склонились над микроскопами. На него они не посмотрели. На чьей они все-таки стороне? Может, втайне сочувствуют Уильямсу? Может быть, белые инстинктивно сплачиваются против всех остальных. Ненавидят ли они его, когда он отдает им распоряжения?

Вздор, твердо сказал он себе. Тебе только не хватает мании преследования. Это ведь уступка, форма капитуляции. И по-своему даже роскошь — бегство в фантазию, в ощущение, что ты изгой, а потому имеешь право быть неудачником. Бросаясь с ними в драку, ты ничего не добьешься, и все-таки драться надо.

Вероятно, девушкам просто неудобно за Уильямса.

Он пошел к себе в кабинет. Глив был предельно любезен — он отдал Филиппу свой кабинет и маленькую лабораторию, которая к нему примыкала. И не пожелал слушать никаких возражений.

— Вы будете, конечно, проводить свои эксперименты, — сказал Глив. — Эта лаборатория оборудована не полностью. Бели вам понадобится дополнительное оборудование, попробуем что-нибудь устроить. Я ведь никогда ни кабинетом, ни лабораторией не пользовался. В сущности, я превратился в администратора-хозяйственника, а для подобной работы достаточно любой стенной ниши.

Кабинет был обширен, устлан ковром, а письменный стол — точно такой, какой положен университетским светилам. Собственная же лаборатория — это вообще немыслимая роскошь.

Но теперь вдруг овладевшая им подозрительность натолкнула Филиппа на неприятную догадку: не поместили ли его сюда только для того, чтобы изолировать от белых в главной лаборатории?

Вздор, снова подумал он и попытался заглушить навязчивые мысли.

Он сел за письменный стол и подвинул к себе папку для бумаг с пометкой «входящие».

Досадно, что культуры не растут. К счастью, это пробы крови. Будь это амниотическая жидкость, все было бы куда сложнее. Повторная проба означала бы еще две недели ожидания, пока не будут получены кариотипы, пригодные для исследования. Для экспериментатора, которого интересует только паука, это досадная отсрочка, не более. И целая вечность для женщины, которая каждое утро просыпается со страшной мыслью, что ее неродившееся дитя — урод.

Надо найти способ определения, содержит проба жизнеспособные клетки или нет. Может быть, помечать клетки, прежде чем взять часть их на культуру? Он задумался над этой проблемой, и тут ему на память пришел недавний разговор с Деоном.

Почему он принимает проблему абортов так близко к сердцу? — подумал Филипп. А мне-то казалось, что его ничто не интересует, кроме операций на сердце. Странный человек. Мне никогда не бывает с ним легко. А ведь прежде я этого стеснения не испытывал. Хотя бы по временам. Ведь, по сути, мы с ним на многое смотрим одними глазами. Что только естественно. Он иронически усмехнулся.

Мы унаследовали внешнюю жесткость и резкость от нашего отца. Моего отца. Странно, как трудно даже сейчас называть его отцом, даже про себя. Старый хозяин. Баас Иоган. Это как-то привычней, хотя ты ненавидишь себя за это.

Что заставило его предпочесть цветную женщину; кухарку, своей жене, которой он клялся перед алтарем самыми святыми клятвами своей суровой и нетерпимой религии любить, лелеять и почитать? Какой мрак крылся в дальнем уголке его сознания, куда не проникал ни единый луч света? Этого мне никогда уже не узнать. А хотел бы я разгадать эту тайну? Пожалуй, нет. И все же…

Всего лишь похоть? Он был крепким мужчиной, даже в старости, а моя мать была тогда молодой — лет восемнадцати, девятнадцати.

А что заставило ее уступить ему?

Но этот вопрос вызвал к жизни призрак, который он давно с честью похоронил, и он, поспешно прогнав от себя опасную мысль, задумался над странностью того, что Иоган ван дер Риет оставил его, своего побочного сына, на ферме и позаботился даже выдать Миету замуж по всем правилам — обряд совершил миссионер, хота невеста была на последнем месяце. А когда приемный отец умер, он продолжал заботиться — пусть пренебрежительно — о своей бывшей любовнице и ее внебрачном сыне.

И на это теперь ответа не найти. А его ждет работа, и не к чему попусту тратить время.

Он взял из коробки верхнюю карточку и посмотрел на фамилию.

Миссис Эдвардс. Результаты пункции полости плодного мешка. Проверка, не должен ли ребенок, которым беременна миссис Эдварде, сорока трех лет, родиться с синдромом Дауна.

Он вспомнил свой разговор с Деоном. Странный человек, снова подумал он. Кажется, я помню эту девушку.

Он открыл карточку и просмотрел подколотые розовые листочки — все три экземпляра. Затем прочел бланк, заполненный аккуратным почерком Уильямса, — черновик для машинописного заключения.

Отрицательное. Отлично.

Очень грустная, в сущности, история. Он принял эту женщину в кабинете Глава, когда она пришла на первую консультацию. Бледная, бесцветная маленькая женщина, очки в тонкой оправе, тусклые волосы, гладко зачесанные назад. Типичная старая дева, решил он. Учительница или библиотекарь. На самом деле она почти двадцать лет торговала в табачном киоске у вокзала, а затем мистер Эдвардс, корректор из типографии, вдовец и последние три года ее постоянный покупатель, сделал ей предложение.

Сорок один ей и пятьдесят восемь ему. Поздний брак. Предмет для шуточек и скабрезного любопытства. В пятьдесят восемь лет, что ни говорите…

Мистер Эдвардс все сомнения рассеял, потому что миссис Эдвардс в тот же год забеременела. Ребенок родился с синдромом Дауна.

А это действительно была Триш. Да, теперь он вспомнил. Темноволосая девушка, хорошенькая, очень серьезная. Полная противоположность Элизабет, которая всегда была убеждена, что жизнь дана для того, чтобы жить и наслаждаться. Хотя в тот вечер, который он провел у них, что-то носилось в воздухе… Ну, это его не касается. Триш по-своему повезло. У нее явно есть возможность оставить ребенка при себе и обеспечить ему необходимый уход.

Мистер и миссис Эдвардс, живущие в крохотной квартирке в пригороде, позволить себе этого не могли. Их дочь поместили в приют, и они раз в месяц навещают ее, носят конфеты и игрушки.

Два с половиной месяца назад миссис Эдвардс с ужасом обнаружила, что снова беременна. Она держала это в секрете от мужа, но, к счастью, решила показаться гинекологу, а он направил ее на факультет медицинской генетики.

Филипп просмотрел кариотип — фотографии хромосом, расположенных парами. Никаких отклонений. Две хромосомы в 21-й паре, а третьей, создающей аномалию, носящей название «трисомия по 21-й паре хромосом» и являющейся причиной синдрома Дауна, на этот раз нет.

Он продолжал смотреть на кариотип. Миссис Эдварде может совершенно спокойно ждать рождения нормального ребенка, и уже сейчас ей можно сказать, что будет мальчик.

Счастливая миссис Эдвардс. Филипп поставил под заключением свои инициалы и взял следующую карточку.

Додмен — значилось на обложке. Здесь дело сложное.

Филипп оставил карточку на столе и медленно подошел к окну. Ему не нужно было знакомиться с заключением, просматривать переписку. Он и так все знал.

Стоя у окна, он смотрел, как ветер несет пыль по улице. Утренние лекции закончились, студенты в белых халатах, раздуваемых ветром, густым потоком выходили их дверей, опустив головы, чтобы не запорошило глаза. Некоторое время он смотрел на этих юношей и девушек. С ними, вероятно, шел и Додмен.

Двадцать два года. Учится на четвертом курсе. По отзывам профессоров, одаренный юноша. А ближайшие два-три десятилетия грозят ему страшным концом.

Прогрессирующая хорея Гентингтона, носителями которой были корнуэлльские шахтеры, иммигрировавшие сюда в середине девятнадцатого столетия, когда тамошние оловянные рудники перестали приносить доходы. Додмен недаром слушал лекции по патологии и неврологии — он знал, как незаметно начинается и прогрессирует эта болезнь. Летом он поехал домой и был поражен тем, как изменился его отец за полгода, которые они не виделись. Вначале он испытывал только недоумение. Его отец был коммерческим директором моторостроительной компании и отличался веселым добродушием и легко сходился с людьми. Теперь он стал угрюмым и придирался к мелочам, на которые полгода назад и внимания не обратил бы.