Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия - Владимир Колотенко

У меня сложилось представление о принце, как о сказочном персонаже, и, когда я увидел перед собой красавца-мужчину, одетого совсем не по королевскому этикету, шорты, майка, волосатые ноги и грудь, мне было приятно вот так по-свойски, говорить ему о своих проектах и планах. Аня в роли переводчицы была безупречна. Принц принял нас в частных апартаментах.

Глава 11

Я не пренебрег возможностью в качестве визитной карточки привычно извлечь из кейса и подарить ему мой бестселлер – нашумевшую среди ученой братии изящно и со вкусом изданную на английском языке сверкающую девственным абрикосовым глянцем небольшую книжицу («Strategy of perfection») с основами теории жизни на Земле, по сути переработанный и дополненный материал своей Нобелевской речи. Плотная белая бумага, в меру крупный шрифт, яркие красочные цветные рисунки. Принц молчал, следя взглядом за моими руками, а зеленый фломастер уже размашисто бежал наискосок по первой странице. «Дорогому Альберту…». Я осмелился назвать его «дорогим». «Дорогому Альберту в знак признательности и с надеждой на сотрудничество» – написал я по-русски и протянул ему книжку. Он открыл, скосив голову, прочитал надпись.

– «Сот-руд-ни-че-ство»? – разрывая слово на слоги, спросил он, переведя взгляд на Аню.

– Cooperation, – пояснила Аня.

Альберт кивнул, мол, понятно, затем бегло прочитал предисловие, полистал страницы, любуясь рисунками.

– Очень доступно, – сказал он, – любой школьник поймет.

– Простота сближает людей, – сказал я.

Принц пристально посмотрел мне в глаза и спросил:

– Вы верите в то, что это возможно? Друзья, не надо иллюзий!

Я ничего на это не ответил.

– Почему бы вам не осуществить ваш проект в своей стране?

Я только улыбнулся, приняв его слова за удачную шутку. Мы проговорили часа полтора, и к моему превеликому удовольствию, Альберт был из тех редких людей, кто понимал меня с полуслова. Это, конечно, не Чергинец, не Переметчик и даже не Здяк, подумал я. Моя идея даже в Аниной интерпретации Альберту нравилась. Время его поджимало, но Пирамида была ему по душе.

– Это еще одна ваша Нобелевская премия, – сказал он.

– Мы разделим ее между нами, – сказал я, сделав соответствующий жест правой рукой, приглашающий всех присутствующих к дележке сладкого пирога успеха.

Груз лести непомерно велик, и немногим удавалось не взвалить его на свои плечи. Не удалось это и принцу.

– Не откажусь, – сказал он, улыбнувшись и опустив, как школьница перед ухажером свои по-детски длинные ресницы, – я когда-то мечтал стать лауреатом.

Возникла пауза.

– Но почему Пирамида?

Я стал привычно рассказывать. Он внимательно слушал.

– … и в конце концов, – говорил я, – все эти четыре лица должны слиться в одно. Это как создавать виртуальный портрет преступника, только наоборот. Как…

– Какие четыре лица, – спросил Альберт, – какого преступника?

– Экономическое лицо Пирамиды должно совпадать с социальным и экологическим. И лицо власти должно…

– Лицо власти? Прекрасно!

– Именно! Как раз лицо власти и должно отражать…

– Понятно, – прервал он меня жестом руки, – мне понятно.

Но меня остановить было не так-то легко. Мне вдруг пришло в голову новое, совершенно прекрасное представление, новый образ:

– Пирамида, – сказал я, – это цитадель совершенства.

– Цитадель? – спросил принц.

– Цитадель! – подтвердил я и для большей убедительности кивнул.

– It's о key! – сказал он.

– It's о key! – сказал я.

Теперь мы только улыбались.

– И все же, – спросил он, – скажите, вы и вправду верите?..

– Yes! Of course![21] Sans doute![22]. Если бы я в это не верил, Аня бы не стала Вас беспокоить.

Улыбка теперь не сходила с лица принца.

– Анна не может беспокоить, – успокоил он меня, – она может только радовать и волновать.

Альберт так смотрел на Аню, что у меня закралось подозрение, не любовница ли и она этого всевселенского ловеласа и жениха. Мне даже показалось, что они перемигнулись. 

Было сказано еще несколько ничего не значащих фраз из светского этикета. Принц бросил едва заметный и как бы ничего не значащий короткий взгляд на часы, и не дав им возможности лишний раз напомнить об участии в решении мировых проблем своими ударами, по-спортивному легко встал с кресла.

– Я расскажу о нашем разговоре отцу, – сказал принц, – вы пришлите нам свои предложения. Затем на чистом немецком, как бы говоря сам с собой, добавил: – es ist eine alte Geschichte, doch bleibt sie immer neu[23].

Он взял из письменного прибора визитку и протянул ее мне, а для Ани с нарочито изящной небрежностью вытащил из вазы целую охапку длинностебельных кроваво-красных роз.

– Это тебе.

– Ах!..

Дождавшись от нее внезапно распахнувшихся в восторге удивительно-удивленных серых глаз, вдруг вспыхнувшего румянца и обворожительной благодарной улыбки, он подошел к книжной полке, взял туристский справочник «Монако» (точно такой лежал у меня в кейсе) и что-то быстро написал наискосок на открытой странице.

– Буду рад видеть вас здесь, – вручая его, сказал он.

Мы раскланялись и скрепили наш новый союз крепким дружеским рукопожатием. Затем он еще раз извинился и ушел. И едва за ним закрылась массивная белая в золоте дверь, тотчас раздался бой высоких напольных часов. Это нас не смутило, и я не отказался от удовольствия осмотреть дворец. Аня, оказалось, хорошо знала его достопримечательности и с удовольствием согласилась снова быть моим гидом.

В коллекции более семисот картин.

Я ходил, слушал ее и думал, что даже эта каменная кладка, так искусно осуществленная генуэзцами еще в начале тринадцатого века, вряд ли устоит перед созидательной силой моих Пирамид. Разговор с принцем не выходил у меня из головы. Чем черт не шутит! Когда для меня вдруг открылось, что здесь же, совсем рядом, в двух шагах от нас находится музей Наполеона, который хранит многочисленные свидетельства, связанные с историей рода и династией Гримальди, я не мог не уговорить Аню посетить его, несмотря на позднее время.

– Может, все-таки завтра? – спросила Аня.

Глава 12

При каждом удобном случае мы с Аней занимались любовью в любых самых невероятных условиях. Эта жадная жажда жизни проявлялась на каждом шагу!

– Ты не представляешь, – призналась она, – сколько лет я ждала этой минуты…

Я порывался было спросить про все эти длинные годы…

– Ни о чем не спрашивай, – закрывала она мне рот ладошкой, – лучше не спрашивай.

Я и не спрашивал.

– Знаешь, как я соскучилась здесь по родному славянскому духу, по широкой открытой душе, по крепкому русскому телу… Тебе трудно это понять. Но все они, все, эти французики и английцы, и америкашки, и япошки, да все подряд, весь этот вражий мир… У них все чужое!

Мы словно гнались за утерянным счастьем, настигая его на каждом повороте, на каждой одинокой скамье, под каждым одиноким деревом, на парапете моста и в морской воде, и в спальне, и на остывшем ночном песке, везде, где оно, наше счастье, настигнутое нашими горячими телами, предоставляло нам возможность искупить друг перед другом вину и мою слепоту.

Я был сражен ее жадностью, ее ненасытностью, я был выпит ею до дна, выхолощен до края.

– Я так счастлива, счастлива… Я уже хочу, сейчас, здесь…

Я старался, как мог, и все же чувствовал себя не вполне раскованно. Для меня было не совсем привычно выискивать среди дня укромные места, чтобы не быть застигнутыми врасплох каким-нибудь ротозеем.

– Будь проще, – сказала мне Аня, – секс – это ось, на которую нанизано все человечество, все живое. Здесь все к этому относятся, как к лечению. К тому же, это лучшее из лекарств, которые я знаю.

– Мы же не просто занимаемся сексом, – буркнул я, – мы ведь с тобой…

– Просто, – просто сказала Аня, – просто и непросто. Вот так.

– Я слышал, что секс – это последнее прибежище мужчины, чувствующего свое бессилие.

– По тебе этого не скажешь.

Мне льстило такое признание.

– Я не жила затворницей, – как-то обронила она, – у меня было много мужчин, но все они не в состоянии были осилить наш русский. Ты понимаешь, о чем я говорю.

Я слушал.

– На донышке моей славянской души было спрятано счастье, но никому не удалось до него донырнуть. И я прогнала их из моей жизни! О вражье племя! Ты слышишь меня?

Теперь мы брели по тенистой аллее, я слушал.

– Я и сейчас замужем, без этого здесь нельзя, но я всегда скучала по тебе, по нашей, славянской душе.

– Ты в долгу перед родиной? – съехидничал я.

Знаешь, не святотатствуй! У тебя свои грехи, у меня – свои. Я очень ответственная и не хочу компромиссов.

– Ты не жульничаешь?

Я не знал, зачем задал этот вопрос.

– Я устала думать о том, чтобы каждый день быть сильной. Скажи, а на этот раз ты приехал, чтобы загладить свою вину?

Я не знал, в чем должен виниться. Аня все еще не могла поверить в мои намерения всемерно и глубоко переменить этот мир.